Людек был огорчён тем, что Ода оказалась в опале. Из-за этого он лишился щедрых подачек. Поэтому когда княгиня предложила Людеку за хорошие деньги извещать её о том, что будет твориться в великокняжеском дворце, он согласился мигом, назвав Оде человека, через которого она будет узнавать новости.

Благодарная Ода даже поцеловала оторопевшего от неожиданности Людека. Хвала Господу, она не будет пребывать в томительном неведении о событиях, происходящих в окружении Святослава. Это поможет ей подготовиться к грядущим ударам Судьбы!

Борис Вячеславич при встрече заключил Оду в столь крепкие объятия, что та едва не задохнулась.

Сей князь обладал неимоверной силой и в свои двадцать три года мог одолеть в рукопашной схватке любого. На святочных гуляниях Борис хаживал один на стенку и ни разу не был повержен наземь. Потехи ради он на многолюдных праздниках взваливал на плечи быка-трёхлетка и расхаживал с ним по площади, а то принимался разгибать подковы или завязывал в узел железные прутья.

Из всех племянников Борис был у Святослава самый любимый. Потому-то он и сидел князем в большом и богатом граде Вышгороде.

Ода знала, что благодаря стараниям Святослава Борис имеет сильную дружину, которая уже показала себя в деле во время недавнего похода на ятвягов[57]. Большой полон привели из того похода.

Беседуя с Борисом наедине, Ода намеренно сгустила краски, дабы выставить своего супруга в самом неприглядном свете. При этом она не пожалела и Ланку, изобразив её как хищницу, вознамерившуюся отнять у неё мужа.

Слушая Оду, Борис все больше мрачнел. Он глубоко уважал Святослава как храброго воителя и почитал его как отца, ведь именно Святослав приютил Бориса у себя в Чернигове в страшный год киевского восстания. Не забыл Святослав про Бориса и став великим киевским князем. Но Оду Борис уважал и любил не меньше. Ещё со времён жизни в Чернигове между ними сложились дружески доверительные отношения. Тому способствовало то, что матерью Бориса была немка и от неё он узнал немецкий язык. Ода, скучавшая по родной речи, часто разговаривала с Борисом по-немецки. Борис знал и греческий. Он иногда называл Оду греческим именем Филотея: «прекрасная богиня».

Разлад в Киеве был воспринят Борисом с большим огорчением ещё и потому, что любовь к Святославу в его душе не перевешивала любви к Оде. Два эти человека были ему одинаково дороги.

Поэтому, дослушав Оду, Борис принялся ругать Ланку и всю её венгерскую родню, которая «вечно лезет на Русь со своими дрязгами».

- Будь моя воля, не пускал бы дальше Буга ни венгров, ни поляков! - горячился он. - С ними не токмо ересь латинская на Русь проникает, но и возникают распри среди русских князей по вине польских и венгерских государей. Ну, чем прельстила Ланка Святослава?

- Она красива, - задумчиво проговорила Ода. - К тому же моложе меня лет на пять.

- Ничего, Бог даст, пресытится Святослав прелестями Ланки и спровадит её в Германию с глаз долой, - попытался успокоить Борис.

- А коль не пресытится? - вскинула голову Ода. - Коль поведет под венец, что тогда?

- Значит, Ланку надо убрать. - Борис сделал жест, будто пронзал кого-то ножом. - Это самое верное дело!

Ода с сомнением покачала головой.

- Я думаю, о безопасности своей возлюбленной Святослав позаботится. Его не надо учить осторожности.

- Тогда… - Борис запнулся.

- Мне уготована участь монашки, - скорбно договорила Ода.

- Ну что ты, Филотея? - вырвалось у Бориса. - Не поверю я, чтобы твой супруг отважился на такое. Ты же прожила с ним столько лет!

- Кто знает, может, Святослав решил заново перекроить свою жизнь и прожить с Ланкой ещё больше, - мрачно проговорила Ода. - Он в отличие от меня властитель своей судьбы.

- Не иначе, мерзавка опоила Святослава приворотным зельем. - Борис выругался.

- Может быть, и так, - вздохнула печально Ода, - токмо мне от этого не легче.

Борис ласково взял её за руку.

- Не будем отчаиваться прежде времени, Сатана и святых искушает, а супругу твоему до святого далеко. Время пока терпит, будем ждать вестей из Киева. По весне Святослав поведет полки в Болгарию, ему тогда будет не до Ланки.

Оде не понравился выжидательный настрой Бориса, ибо она знала, как порой скор на решения её муж. Святослав может запросто растоптать все приличия и сделать Ланку своей законной женой, не дожидаясь весны и не глядя на то, что у Ланки уже есть муж, который дожидается её в Германии.

Постепенно в голове у Оды созрел замысел сколь дерзкий, столь и безрассудный. Она задумала соблазнить Бориса, чтобы покрепче привязать его к себе и вызвать в сердце племянника пылкие чувства, которые в будущем смогут подтолкнуть Бориса к неповиновению. Ода знала, что Вышгород укреплён не хуже Киева. При случае здесь можно было пересидеть любую осаду. К тому же Вышгород находился всего в тридцати верстах от Киева. При благоприятном стечении обстоятельств Борис запросто мог бы захватить киевский стол, если Святослав отправится на Дунай.

К осуществлению своего замысла Ода приступила с присущей ей осторожностью, лелея в душе месть как любимое дитя. Она не вешалась на шею Борису, когда они были одни, не одаривала его кокетливыми взглядами. Она действовала как опытный охотник, хорошо знающий повадки зверя и умело расставляющий капканы.

В один из декабрьских вечеров Ода взяла в руки лют- то, чтобы спеть Борису его любимую саксонскую балладу.

Они сидели в светлице, отдалённо напоминавшей сказочный чертог стенами из толстых брёвен, мощными колоннами из цельных дубов и огромными потолочными балками. На первый взгляд создавалось впечатление, что этот терем творение не человеческих рук, но неких сказочных великанов. И только низкие дверные проёмы и удобные для ходьбы ступени внутренних лестниц говорили о том, что двухъярусный княжеский дом строился людьми и для людей.

Ода нарочно распустила по плечам свои длинные светлые волосы, сказав Борису, что желает быть похожей на героиню баллады, превратившуюся в русалку от разлуки с любимым. На самом же деле Одой двигало иное желание. Она надела своё любимое синее платье, расшитое цветами из серебряных ниток, прямо на голое тело, дабы в нужный момент обнажиться без особых промедлений. В том, что этот момент придёт, Ода была уверена.

Ни о чем не догадывавшийся Борис сидел на низенькой скамеечке и, затаив дыхание, взирал на Оду снизу вверх. Пламя свечей окутывало её неким светящимся ореолом, отчего распущенные волосы казались ещё более пышными. Борис пожирал тётку восхищённым взглядом, находясь под впечатлением от её дивного пения и ещё более дивного вида.

За дверью светлицы притаилась Регелинда, которая принесла поднос с кушаньями, но не смела войти, дабы не прервать пение своей обожаемой госпожи. Регелинда знала, для кого Ода исполняет балладу. Помешать в такой момент значило вызвать сильнейший гнев. В последнее время Ода была очень раздражительна.

Убаюканная печальной песней, а точнее звучанием родного языка, Регелинда вошла в светлицу не сразу, когда песня смолкла, а несколько мгновений спустя. Служанка проделала это так тихо, что не потревожила Бориса и Оду, которые, обнявшись, стояли и самозабвенно целовались, похожие на подростков, дорвавшихся до запретного плода.

«Эк вас, милые, разобрало!» - усмехнулась про себя Регелинда, водрузив поднос на стол и бесшумно пятясь к двери.

Уже в дверях Регелинда обратила внимание, что пальцы Бориса бесстыдно гладят Оду сзади, а та поощряет его, сладко постанывая и сильнее прижимаясь к племяннику.

«Не дошло бы у них до греховного, - озабоченно подумала Регелинда, направляясь в погреб за вином, - они хоть и не кровные родственники, но все же родня. Довольно с Оды и греха с Олегом!»

Но до греховного дошло. Вновь вернувшись в светлицу, Регелинда чуть не выронила из рук глиняный кувшин с греческим вином, так поразил и возмутил её вид двух обнажённых тел, расположившихся прямо на полу на медвежьей шкуре. Борис, красивый и статный как эллинский бог, ритмично делал своё дело, навалившись на Оду сверху. Лицо её было наполовину скрыто растрёпанными волосами, глаза зажмурены, из полуоткрытого рта вырывались сладостные стоны.