Достойны ли матери-родины эти отвратительные победы государства над собственными же гражданами и граждан — над своими братьями? Как может общество относиться так безжалостно к своим детям, расставлять им ловушки и вызывать неизбежные разорения, то и дело приводя в движение колесо Фортуны?!

Говорят о необходимости украшать город и воздвигать здания. Достаток и добрые нравы являются наилучшим украшением города, — говорил Зенон. У божества нет недостатка ни в храмах, ни в алтарях, но особенно должно его радовать незыблемое благосостояние счастливого и довольного народа. В политике осторожность является оком всех прочих добродетелей.

Выигрышный билет, двойка, тройка, четверка, пятерка, — слова, еще так недавно не знакомые нашему народу, каких только бедствий не принесли вы ему с собою! Сколько денег вытянули вы украдкой у народа! Увы! Он не знает, что лотерея выгодна только банкирам, и проводит жизнь, комбинируя цифры. Страх и надежды одуряют его, делают суеверным, и, не умея даже считать, он живет самыми несбыточными надеждами. Его невежественность в этом отношении должна бы служит ему защитой.

Прусский король, мудрый законодатель, изгнал лотереи из Берлина и изо всех своих провинций. Этот великий пример, поданный человеком большого ума и талантливым правителем, говорит больше, чем все рассуждения; решение монарха, принятое на основании долгого опыта, показывает, насколько вредны подобные игры; они подтачивают жизненные силы государства, отнимая у народа питательные соки.

Как предохранить Париж от голода, который постоянно грозит двум третям его населения, незаметно разоряемого самыми коварными и разнообразными соблазнами? Обратимся с речью к развращенному городу! Допустив и освятив законами невероятное неравенство состояний, общество совершило великое злодеяние, и с тех пор каждый поневоле выработал и должен был выработать свой собственный способ существования. Ведется непрерывная борьба, и каждый бросается на груды богатств, чтобы хоть что-нибудь отхватить в свою пользу. Здесь речь идет уже не об отвлеченных законах; теперь обнаруживается полный отход от естественного человеческого общества, чудовищные последствия роскоши и всеобщая испорченность, порожденная ею. Государство представляет собою больное, гангренозное тело; речь идет не о том, чтобы наложить на него обязанности здорового, сильного тела, но о том, чтобы обходиться с ним так, как того требуют его почти неизлечимые раны.

Только роскошь может излечить раны, нанесенные роскошью. Этот яд сделался необходимым для организма в целом. Основной закон — это жить. Самое отвратительное зрелище — вид праздной нищеты, которая ожидает смерти, сложив руки и испуская нечленораздельные стоны. А так как столица представляет собою нестройное собрание людей, не имеющих ни земли для обработки, ни фабрик, которыми они могли бы управлять, ни должностей; так как подавленные нищетой люди могут существовать лишь только некоторыми видами мелких и несложных ремесел, то нужно, раз зло уже совершено и столько раз уже приходилось мириться с его последствиями, нужно, — повторяю, — дать средства к существованию всей этой толпе, которая, в противном случае, может пойти на нечего худшее.

Государство открыто разрешает общественную лотерею, которая представляет собою азартную игру, всегда выгодную для банкира, получающего весь барыш. Зачем же запрещать азартные игры частным лицам, в то время как всех разоряют подобной же игрой, о той только разницей, что в ней ни одно частное лицо не остается в выигрыше? Эту игру ведет само государство, и ведет наверняка. Пусть же вернет оно частным лицам их преимущества и доходы: лучше быть игроком, чем ростовщиком, мошенником или вором. Как только в большом городе начинает царить праздность, единственное средство противодействовать разложению — это устроить так, чтобы никому не было отказа в средствах к существованию, так как иначе закон, желая быть рассудительным, превратится в слепой и бесчеловечный.

Игра — это мимолетная торговля, быстрая, подверженная бесчисленным случайностям, способная размельчить чересчур большие состояния. Она усиливает денежное обращение, которое насыщает, оживляет и способствует потреблению. Неиграющие наживаются на выигравших. В опьянении выигрыша деньги текут, ускользают и рассыпаются под ногами удачливого игрока. Жадные люди становятся щедрыми, и все лица разглаживаются под влиянием радостных надежд. Деньги начинают очень быстро обращаться, торговцы этим довольны, и мало-по-малу все самые мелкие артерии государственного организма получают животворящие соки.

Во всяком случае, я предпочту видеть в Париже игорные дома, чем дома терпимости. Первые могут еще оказывать некоторое добро, вторые же безусловно гибельны. Финансовая система Ло представляла собой общественную азартную игру. Никогда не было видано во Франции такого оживления: товарооборот ускорился, дела развивались, и все сословия благоденствовали. Подобная же игра, но менее беспорядочная, менее страстная, сдерживаемая в известных границах, могла бы принести большую пользу. Не будем же обманывать себя и посмотрим на вещи в их настоящем свете. С тех пор как золото стало жизненной силой государств, с тех пор как сами короли стали царствовать при помощи золота, — считаются только с его счастливыми обладателями. В самых высших классах, как и повсюду, не гнушаются наклониться, чтобы поднять золото; без него все является лишь ненужным украшением.

Звание, не приносящее доходов, не ставится ни в грош; геральдика похоронена в справочниках, и мы, подобно англичанам, уже не спрашиваем: Что это за человек? А спрашиваем. Сколько он имеет? Равенство людей, — кто мог бы это подумать! — возникает благодаря роскоши. В ожидании того дня, когда она нас погубит, она всех нас одинаково приводит к краю бездны. В наших городах нет других повелителей, кроме тех, которых мы сами себе выбираем; нет других рабов, кроме людей, не имеющих золота; а тот, у кого оно есть, может смело смотреть в глаза всякому; если человек уплатил монарху все причитавшиеся с него налоги, он больше уже ничем ему не обязан.

Золото вырывают друг у друга, золото делят; оно так необходимо всем! И в этой борьбе сегодняшний победитель на другой день оказывается побежденным. Все чувствуют, что при таком положении вещей различные места, занимаемые отдельными лицами, являются в глазах рассудительных людей совершенно одинаковыми, что единственное реальное и устойчивое отличие основано на обладании золотом, и что, следовательно, нужно разбрасывать его во все стороны, чтобы каждый мог получить хотя бы небольшие его крупицы. Кто не чувствует, что допускать, с одной стороны, колоссальнейшее наследство, а с другой — запрещать такому-то наследовать от другого деньги за игорным столом — нелепо и опасно, что это противоречие может повредить даже теперешнему правительству, ибо оно, превратившись в банкира, умышленно умалило добро, которое могло бы получиться от страшной игры, где все невыгоды, конечно, на стороне понтирующего!

Если такое рассуждение оставляет многого желать, то ведь и я смотрю на него только как на временное средство, которое даст законодателю время прибегнуть к другим, более нравственным мерам. Это зло началось с Кольбера; его мероприятия, равно как и мероприятия его последователей, меня вполне оправдывают. Кольбер, находясь во главе торговли и промышленности, принес им в жертву земледелие; он призвал в города толпы людей, которые обрабатывали землю в провинции; он создал бесчисленный класс рантье. Появились прекрасные изделия, зато совершенно исчез хлеб. С удивлением читаешь, что во время беспорядков предшествовавших воцарению Генриха IV^{101}, королевство производило вдвое больше съестных припасов, чем требовалось населению, и что во время блестящей деятельности Людовика XIV народ, окруженный чудесами живописи и скульптуры, голодал; с тех пор он голодал не раз, а это свидетельствует о порочности мероприятий не в меру прославленного Кольбера, который создал Людовику подходящие условия для расточительности, подчинил народ придворным и усилил королевскую власть свыше положенного ей предела.