Адмирал жил в пятикомнатной квартире один. Городские власти на него не наезжали. То ли потому, что и сами правдами и неправдами заимели себе пятикомнатные квартиры в старой части города; то ли потому, что адмирал пользовался в Ленинграде заслуженной славой флотоводца, героя войны; то ли руки пока не дошли.

Не наезжали и криминальные структуры. Скорее всего потому, что не хотели привлекать внимания к себе. Немало было в Питере таких же квартир, хозяева которых могли исчезнуть в одночасье. И этот прискорбный факт никто бы не заметил. Гибель или исчезновение адмирала город заметил бы наверняка. К нему любили заезжать журналисты вообще и телевизионщики в частности. Адмирал прекрасно знал историю города, а в связи с 300-летием русского флота редкая неделя в Питере проходила без упоминания этой славной даты.

Адмирал выезжал с тележурналистами в Петропавловскую крепость, в Кронштадт, к Зимнему дворцу, вел хорошо поставленным голосом репортажи по истории флота...

Знающие люди предостерегали: слишком часто появляется он на экранах в мундире, который украшают многочисленные награды СССР, России, многих иностранных держав. Нередко показывает дотошным журналистам и свою коллекцию орденов, доставшуюся от прадеда и деда, отца и дяди, которые все были флотоводцами. Уговаривали поставить квартиру на охрану, даже предлагали на деньги Общества коллекционеров нанять личного охранника адмиралу.

Он шутливо отказывался, посмеивался: кому он, старый пень, нужен? А что касается коллекции, он и сам за нее постоять способен. Чай, не развалина какая, и в свои восемьдесят вполне может оказать сопротивление грабителям. Дверь в квартире давно уж поставлена железная, со сложной системой замков, есть и «глазок». Бандитам со зверскими уголовными рожами он дверь не откроет. А если что, есть ведь телефон. А райотдел милиции совсем рядом.

Наконец достали друзья по Обществу коллекционеров адмирала. Поставил он квартиру на охрану.

В тот день с утра адмирал недомогал. Вроде бы ни простуды не замечал, ни какого-то особого переутомления. Вчера, правда, ездил в Военно-исторический музей, провел экскурсию для английских ветеранов флота; сегодня с утра написал страниц пять воспоминаний. Ну, невелика работа. Хотя, конечно, если вам восемьдесят, то и это нагрузка.

Он согрел воды, заварил чаю с травками, уселся, накрывшись пледом, в старое кожаное кресло. Кое-где кресло порвалось. В тех местах, где были у кожи морщины, она совсем протерлась. Ну, да ведь и человек так же снашивается. Адмирал на кресло не обижался. Они дружили, почитай, все восемьдесят лет, что адмирал прожил на свете. Кресло появилось в этой квартире году в 1913-м, до начала войны. Потом папенька воевал на Балтике, топил германские канонерки, а юный Воропаев рос, читая иллюстрированные книги по истории русского флота, забравшись с ногами в это кожаное кресло. Оно и тогда стояло в кабинете отца.

Теперь кабинет отца был кабинетом его сына. Кресло все так же стояло в углу, возле окна, так что днем можно было читать при свете, падавшем в комнату с улицы. Часть окон большой квартиры выходила на проезжую улицу, часть — во двор, темный и прохладный даже в жару.

Прихлебывая чай, адмирал выдвинул ящик письменного стола. Для удобства свою коллекцию он, выйдя на пенсию, разместил в шести ящиках огромного письменного стола. Стол был мореного дуба, с большими резными львиными мордами, множеством больших и маленьких ящичков, секретером-кабинетом» наверху, вписанным в простенок между окнами. Практически, сидя в кресле, он мог выдвинуть любой ящик, благо что ключи от всех были у него на широкой бронзовой цепи на шее. В детстве, когда брал у отца эту тяжелую связку ключей и вот так же надевал ее на шею, он вполне серьезно называл себя взрослым — «лордом-хранителем ключатей». А что? Раз был «лорд-хранитель печатей», значит, должен быть и «хранитель ключатей».

Он коротко хохотнул, вспомнив детство. Почему-то вспомнились и запахи детства — особенно на Новый год, Рождество — запах хвои, пирогов, которые замечательно пекла в дальней кухне повариха Пелагея. Кухня была далеко от кабинета, но запах сюда проникал. И он, будучи мальчонкой и весьма ценя право сидеть с отцом в кабинете и читать его книги, едва заслышав, что пироги у Пелагеи «дошли», виновато косясь на отца, бочком пробирался к массивной двери, тихонько выскальзывал в коридор, пулей мчался на кухню и кричал с порога кухарке:

— Пелагеюшка, миленькая, скорее давай пирог, а то мне надо в кабинет вернуться, пока папенька по телефонному аппарату с Адмиралтейством говорит.

Пряча улыбку, Пелагея давала барчонку крепенький душистый пирожок или отрезала кусок послаще, если готовились пироги большие, и не корила за спешку. Понимала, дело-то серьезное.

Отец делал вид, что не замечал отсутствия сына. Следил лишь за тем, чтобы мальчик помыл руки после пирога, дабы не запачкать книгу.

В старом доме давно уже не пахло свежими пирогами...

«Ничего, пироги в старом возрасте вредны», — успокоил себя адмирал. Он отщипнул кусочек печенья, сделал глоток чаю, протер руки носовым платком и достал бархатный планшет с нагрудными знаками Русской армии XIX века, которые начал собирать еще его дед.

— Это знак Одесского уланского полка, серебряный, с эмалью, — словно незримо присутствующим в кабинете слушателям рассказывал он. — А этот, в виде двуглавого орла с короной, со знаком ордена в центре и щитом, на котором монограмма «Н» и корона, знак Николаевского кадетского корпуса. Этот знак 5-го Калужского пехотного полка из вызолоченной бронзы был изготовлен в 1905 году в связи со столетием образования полка.

Он отхлебнул чаю, прислушался, показалось, что в дверь звонят. Но нет. Тихо.

Погладил старческими сухонькими пальцами строгий знак Алексеевского военного училища.

Каждый из знаков — произведение искусства. Заказывались они все в частных ювелирных мастерских. Так что один и тот же знак одного и того же учебного военного заведения мог иметь различные отклонения от единой модели. И коллекционеры это всегда очень ценили. «Видимо, — задумавшись на минуту, решил адмирал, — разные выпуски заказывали себе знаки в различных ювелирных мастерских, отсюда и многообразие. Да если еще учесть, что один и тот же знак мог быть сделан в меди, серебре, золоте, вот и представление о многообразии встречаемых вариантов. А от этого и цена у коллекционеров разная. Вот, скажем, этот знак Алексеевского военного училища выполнен в серебре и стоит по последнему каталогу 300 долларов, а этот — того же, 1864 года, без короны, в меди с позолотой, и стоимость его — 100 долларов».

Конечно, главный критерий — редкость знака. Но и материал играет роль...

Адмирал достал подушечку, на которой были аккуратно закреплены фрагменты цепи ордена ев. Андрея Первозванного. Хотя и фрагменты, а не сохранившаяся цепь середины XIX века, но золото, изумительная работа! По каталогу 1997 года оценивается в 25 тысяч долларов.

А вот сохранившаяся цепь царских орденов. Тут тоже золото, но ордена — в миниатюре. И стоимость сразу падает — всего 1100 долларов.

А вот его любимцы: орден св.Станислава и звезда к нему XIX века. Золото, серебро, эмаль. По каталогу — 4500 долларов.

В целом коллекция орденов адмирала Воропаева оценивалась в 500 тысяч долларов. Но адмирал знал людей, которые с готовностью выложили бы вдвое больше. То есть весь миллион, если бы коллекцию адмирал продал не по частям, а целиком.

На собирание ведь уходят десятилетия, а то и столетия. Если продавать по частям, по отдельности каждый орден и знак в соответствии с ценами, указанными в каталогах, то действительно выходит 500 тысяч долларов. А целиком коллекция вполне могла быть оценена в миллион.

Весь фокус в том, что он не собирался продавать ее ни целиком, ни частями. Он завещал ее Военно-морскому музею с обязательной оговоркой — коллекция поступает в музей после его смерти, экспонируется в одном зале, полностью, с указанием, что это — дар семьи потомственного русского моряка, адмирала Воропаева.