— Он-то как, справляется со своими обязанностями?

Багучева бесстрашно посмотрела в глаза императрицы.

— Справляется. Вам ли не знать, Ваше Величество, сколь ума, силы духа и доброты сердца своего князь кладет на алтарь Отечества?

Екатерина молчала, продолжала пристально смотреть в смутившееся хорошенькое личико Багучевой. Наконец нарушила тишину:

— Я не про то...

И ждала, ждала ответа.

— Справляется, — выдавила из себя Багучева.

Екатерина рассмеялась. Ей понравилась фаворитка князя.

Что же касается ее альковных дел, то у нее в этом плане опять все было хорошо.

— Звездочеты докладывают, к Земле опять приблизилась звезда Фелита, — рассеянно проговорила Екатерина И.

— Значит, опять женщинам российским судьба улыбается, — усмехнулась Екатерина Дашкова.

— В подтверждение сего примите от меня маленькие подарки, — сощуренные глаза императрицы расширились; она не скрывала, что довольна разговором, и того, что обе статс-дамы вели себя так, как она и предполагала.

Екатерина обернулась. Паж, ждавший сигнала, тут же оказался возле нее, держа в обеих руках золотой подносец, на котором на черных бархатных розетках лежали удивительной красоты две броши.

Государыня взяла двумя перстами одну из них. Композиционным центром броши, исполненной придворным ювелиром в виде букета, служил изумительный сиреневато-розовый аметист своеобразной грушевидной формы в обрамлении мелких брильянтов. Заключив камень в брильянтовую оправу, мастер придал ему сходство с тюльпаном. Крупные гвоздики из роскошных рубинов, обрамленных мелкими брильянтами, бросались в глаза сразу же, как только глаз успевал привыкнуть к великолепию огромного грушевидного аметиста. Многие цветы, созданные с использованием желтых и зеленоватых сапфиров, сиреневых опалов, голубых бериллов, небольших, изысканно обработанных сердоликов, агатов, тигрового глаза, имели аналоги в природе. Но огромные цветки с чистой воды крупными синими сапфирами и гигантскими изумрудами в обрамлении брильянтов, казалось бы, реальных прототипов в природе не имели, но были так хороши и естественны в этой броши, что в совокупности создавали ощущение необычайной гармонии и красоты.

— Это вам в награду за издание «Собеседника любителей российского слова», — она приколола роскошную, истинно царскую брошь к бело-желтому шелковому платью с парчовыми вставками княгини Дашковой.

Дашкова поклонилась Государыне в благодарственном этикетном поклоне с присущими ей благородством и изяществом.

— А это вам, друг мой, — обернулась Екатерина к Багучевой, — за... — Она сделала специально выдержанную паузу и продолжила: — За вовремя и к месту сказанное умное слово.

Екатерина подняла указательным пальцем левой руки лицо Багучевой, слегка коснувшись ее нежного подбородка, полюбовалась окрасившим ее щеки легким румянцем, с удовлетворением отметила, что не ревнует эту молодую женщину к князю, милостиво заметила:

— Вам эта брошь, дитя мое, будет к лицу. Лицо у вас от Бога. А вот носить драгоценности учитесь у Екатерины Романовны. Никто в Государстве Российском не превзошел ее в умении носить красивые вещи.

Екатерина взяла вторую брошь, не менее красивую, чем первая, и приколола ее к бальному платью фаворитки Светлейшего Князя.

Судя по манере, обе броши были выполнены одним придворным ювелиром.

По количеству драгоценных камней вторая брошь была даже богаче первой. Здесь были хризолиты, брильянты, агаты, аквамарины, кораллы, топазы, гранаты, альмандины, гиацинты. Все камни чистой воды, а работа поражала вкусом и мастерством. Почему-то первым бросался в глаза гигантский аквамарин в обрамлении мелких брильянтов. На другом конце букета-броши покачивался на пружинистой золотой ножке огромный цветок, лепестками которого служили чудесно переливающиеся шесть желтых топазов. Укрепленные на медных вызолоченных проволочках-ножках цветы на обеих брошах, прикрепленных императрицей к бальным платьям ее статс-дам, постоянно покачивались, создавая чудесный эффект оживленной игры камней.

Статс-дамы этикетными поклонами еще раз поблагодарили государыню за великую милость и отошли, дав возможность Екатерине II перемолвиться словами с английским и германским посланниками.

— Мы ведь с Григорием Александровичем в друзьях ходим, — улыбнулась Дашкова Багучевой.

— Я знаю, княгиня. И сынок ваш, Павел Михайлович, у Светлейшего Князя в адъютантах...

— Как он там, видите ли?

— Умен, усерден в службе, почтителен к старшим.

— Иного ответа и не ждала. Он хорошее воспитание получил. А у Светлейшего плохому не научится. Нет сегодня на Руси другого такого человека, как Григорий Александрович, кто был бы равно искусен и в делах военных, и в делах государственных. Да и о философах с ним говорить можно, начитан, образован. Уважаю.

— А я его люблю, — вдруг, совсем не по этикету, обязывающему при дворе сдерживать свои эмоции и истинные чувства, ответила Багучева.

Чтобы снять неловкость, княгиня заметила:

— Передайте князю: буду рада его навестить, когда ему позволят принять меня дела государственные. Хотела бы обсудить с ним заботы Академии, благо близкий ему человек, — княгиня лукаво глянула на Багучеву, — отказывается помогать мне в академических хлопотах.

Увидев, что юная статс-дама собралась ей возражать, тут же упредила ее:

— Шучу, шучу... Так передайте князю, ежели соблаговолит меня принять завтра в вечеру, буду ему признательна.

И, царственно улыбнувшись, благоухая изысканными духами, эта красивая (и одна из умнейших в Отечестве) женщина незаметно покинула бал. Не любила балы и сегодня пришла лишь по настоятельному приглашению государыни, «сватавшей» ей Багучеву в вице-директора.

Она была довольна случившимся раскладом: сохранила благорасположение императрицы и всесильного Светлейшего Князя, нашла нового друга в лице явно неглупой Багучевой и в то же время осталась в Академии одна.

Нет такой женщины, которая хотела бы видеть в своем непосредственном окружении женщин других, обладающих если не большими, то и не намного меньшими достоинствами.

Умной Дашковой совсем не нужна была умная заместительница.

Марья Саввишна Багучева вернулась в потемкинский дворец затемно.

Попросила доложить Светлейшему.

Князь уже лежал в постели, заканчивал просматривать и подписывать срочные бумаги. Лицо его выглядело усталым, глаза слипались. Сегодня он много работал и не был расположен к любовным утехам, хотя, надо отдать справедливость князю, когда он увидел свежее, разрумянившееся от подарка императрицы, от разговора на балу с двумя великими Екатеринами — государыней и княгиней Дашковой, лицо Марьюшки, когда взгляд его остановился на высоко вздымавшейся груди графини, обтянутой бальным платьем так, что шелк и муар как- то особенно призывно переливались под светом мерцающих в спальне князя свечей, он ощутил желание проникнуть за тугой лиф и втянуть губами нежные соски, спуститься с поцелуями вниз и снова подняться вверх, чтобы свой путь внизу прокладывали уже не губы и руки, а копье княжеское, которым он всегда гордился и которое его никогда не подводило. Но разум победил. Назавтра с утра предстояли срочные государственные дела. Да и графиня, судя по всему, пришла поздно вечером в спальню князя не в поисках любовных утех.

— Довольна ли ты, душенька, благорасположением государыни? — спросил князь, делая вид, что предложение Екатерины произошло по воле Божьей, а не под его, князя, воздействием.

— Довольна, князь.

— Ты согласилась? — Потемкин ожидал услышать утвердительный ответ.

— Нет, — коротко заметила графиня. И подробно рассказала о том, как происходила ее встреча с двумя Екатеринами, как государыня наградила ее роскошной брошью и, что главнее, судя по всему, своим расположением.

Потемкин на минуту задумался и, все взвесив, пришел к мысли, что все, что бы ни делалось, к лучшему.

Князь поманил графиню к себе и, когда она приблизилась, протянул ей руку. Она хотела поцеловать руку Светлейшего, но он ей не позволил, притянул к себе, что она невольно села на краешек постели, поцеловал в лоб.