— Нет-нет, ради Бога, нас это совершенно не касается, — виновато уводя в сторону жену, поспешил заверить лысый господин в потертом смокинге.

— Извини, — обратилась Бугрова к мужу. — Ты, если хочешь, можешь остаться на второе отделение, а я еду домой. У меня дико разболелась голова.

Они всегда в гости, на концерты и в театры ездили на разных машинах. Нередко и уезжали порознь.

— Мне очень хотелось послушать итальянскую музыку в исполнении Надежды Красной и Вадима Федоровцева... Но... Я еду с тобой.

Подавая жене пальто из белой лайковой кожи, Бугров чуть задержал руки на ее плечах.

— У тебя эта брошь год? Насколько понимаю, не фамильное наследство. Можешь мне сказать, откуда она?

— Купила в прошлом году в комиссионке, — Ирина Юрьевна медленно натягивала на длинные белые пальцы белые лайковые перчатки.

— Не хочешь говорить?

— Я же тебе сказала: купила в комиссионном магазине.

— Эта брошь стоит целое состояние. Такие вещи в «комках» не продают.

— Много ты знаешь, что сейчас у нас продают, — скривила губы в презрительной усмешке.

— Не хочешь говорить?

— Если тебя не устраивает мой ответ, тем хуже для тебя.

— Да, тем хуже для меня, — сухо повторил Бугров. — Ты едешь на своем «БМВ»?

— Естественно. Слава Богу, можем не тесниться в одной машине.

— Если приедешь раньше меня, завари, пожалуйста, чаю, — бесцветным голосом попросил Бугров.

— Думаю, ты приедешь раньше. У твоей «правительственной» всякие там мигалки, сирены, вы на светофорах не застреваете.

— Ты прекрасно знаешь, что я не пользуюсь ни мигалкой, ни сиреной.

— Откуда мне знать? Я сто лет с тобой не ездила.

— Не сто лет, а всего пять...

— Вечно ты споришь, тебя не переговоришь, обязательно настоишь на своем! Только благодаря упрямству и сделал карьеру.

— Тебя это не устраивает? Мне казалось, прежде всего именно ты хотела. Разве не так?

— А теперь расхотела. Впрочем, какая теперь разница? Знаешь, я не поеду домой. Поеду на дачу. Времени на дорогу не намного больше, а хлопот меньше.

— Может быть, все-таки нам поехать вместе? Ты не хочешь кое о чем поговорить?

— Неужели ты не наговорился за долгие годы совместной жизни? Я наговорилась. Извини, мне надо побыть одной. Я ужасно устала.

— Хорошо. Позвони, когда приедешь. Я буду беспокоиться.

— Ничего со мной не случится!

Уже в машине Ирина Юрьевна сняла с тонкого шерстяного платья большую брошь, полюбовалась крупным, таинственно переливающимся при свете лампы в салоне «БМВ» камнем и сунула брошь в сумочку.

Камень действительно был хорош — 250 каратов! Ради него и согласилась она два года назад, когда расширяла свою криминальную систему, принять брошь в подарок от Олега Гинзбурга. Фактически допустила его к кормушке: дала и связи, и льготы при экспорте и, главное, надежную «крышу». Его старые связи давно были неадекватны ситуации. А Бугров был в силе. И подписать у него она, Ирина Юрьевна, могла любой документ. В порядке исключения, убедительно доказав «пользу Отечеству».

Откуда ей было знать, что у камня есть своя история, что брошь в Москве «наследила». Этого скорее всего не знал и сам Олег. «Надо же... Брошь княжны Васильчиковой...»

Долго думать о том, что раздражало, было не в ее правилах. И она выбросила из головы все мысли и о броши, и о княгине Васильчиковой, и о только что прослушанном Трио Шуберта, и о муже. Приказала себе расслабиться. И через пять минут уже спала, откинув красивую голову на мягкую подушку уютного салона.

А история броши действительно не была известна ни Олегу, ми познакомившей их Мадам.

Но Бугрова ошиблась в другом своем предположении: брошь не была из конфискантов 20 — 30-х годов и даже не находилась среди «трофейных драгоценностей», вывезенных особистами (отец Мадам в 1943 — 1945 годах служил в незабвенном СМЕРШе) из поверженной Германии. Хотя следы ее тянулись именно туда.

Брошь имела историю драматическую, в некоторые периоды своей «жизни» даже кровавую, трагическую. Но боль, кровь, смерть брошь несла не ее владельцам из рода Васильчиковых, а тем, в чьи руки она попадала неправедными путями.

Поскольку по разным причинам история эта никогда не была описана ни мемуаристами, ни историками, ни искусствоведами, ни писателями и журналистами, она представляет для читателя определенный интерес.

Илларион Сергеевич Васильчиков заказал брошь у знаменитого петербургского ювелира Фридриха Шопенгвуда специально на день рождения горячо любимой жены Лидии Леонидовны. И она блистала огромным изумрудом в обрамлении превосходных брильянтов на петербургских балах, в театрах и салонах. Не раз имели возможность любоваться брошью и посетители музыкальных вечеров в «Доме Васильчиковых» на Большой Никитской, представители аристократических семей первопрестольной, меломаны и острословы. Так что Лидии Леонидовне приходилось принимать на себя двойной поток комплиментов: в своей адрес и в адрес замечательного творения Шопенгвуда.

Россию семья покинула весной 1919-го, чудом сумев вывести во Францию часть драгоценностей, среди которых были вещицы куда более древние, чем брошь с изумрудом (род Васильчиковых на Руси был славен с XV века), но не было вещи красивее...

В 1932 году они поселились в Литве, в Каунасе. Здесь было любимое имение князя, здесь он начал свою государственную карьеру как губернский предводитель дворянства.

Здесь, когда дочери князя Марии Илларионовне Васильчиковой по прозвищу Мисси исполнилось шестнадцать лет, мать подарила ей брошь с изумрудом.

Когда осенью 1939 года началась вторая мировая война, она застала сестер Васильчиковых — Мисси и Татьяну, впоследствии ставшую княгиней Меттерних, в Германии. Двадцатидвухлетняя Мисси и двадцатичетырехлетняя Татьяна проводили лето у приятельницы матери, графини Ольги Пюклер в Силезии.

Война заставила их остаться в Германии. Со знанием пяти европейских языков и очаровательной внешностью, некоторым опытом секретарской работы и светлой головкой, Мисси быстро определила свою судьбу, устроившись на службу в Информационный отдел Министерства иностранных дел.

Постепенно почти все драгоценности, бывшие при ней на момент отъезда в Германию в гости к графине Пюклер, были проданы; жалованья не всегда хватало на жизнь. Да его еще и частенько задерживали в годы войны.

Брошь с изумрудом Мисси всегда возила с собой.

И только однажды, 12 августа 1942 года, отправляясь поездом в Эгер навестить сестру Татьяну в Кенигсварте, она, повинуясь какому-то шестому чувству и опасаясь бомбежки, оставила брошь в стальной несгораемой коробочке в замке Меттернихов Йоханнисберге.

13 августа сильно бомбили Рейнскую область. Практически был уничтожен древний Майнц: 80 процентов его лежали в развалинах.

Замок Йоханнесберг находился довольно далеко от Майнца, но тревога за близких не покидала сестер Васильчиковых.

К вечеру пришла телеграмма от Пауля Меттерниха. Он сообщал, что везет мать в Кенигсварт...

13 августа оказался страшным днем для древних городов Рейнской области. Ночью мать Пауля Матерниха, свекровь Татьяны Васильчиковой, была разбужена чудовищным грохотом: на замок упала бомба.

Старая княгиня со своей польской кузиной Мари Борковской, едва успев накинуть халаты, бросились по лестницам вниз и через двор в подвал.

В налете участвовало около пятидесяти самолетов, и длился он, по свидетельству очевидцев, около двух часов.

У одного из летчиков, сбитого над Майнцем, нашли карту, па которой были четко обозначены три цели: сам Майнц, замок Йоханнесберг и соседний замок Асманхаузен.

Все три объекта, помеченные на карте, были уничтожены.

Когда прибыли пожарные, делать им уже было нечего.

Соседи, едва увидев пламя пожара, бросились самоотверженно на помощь. Одна из соседок, юная Оле Хамсторф, в лихо надетой на голову стальной пожарной каске носилась по горящему замку с тяжелым дубовым стулом, вскакивала на него и садовыми ножницами вырезала из подрамников старинные картины, принадлежавшие семье Меттернихов.