Погулять бы.

Но просто так гулять Марта отвыкла.

А дел вне квартиры у нее никаких не было.

Спала она до двенадцати, так что уж скоро и толстый Модус явится. Не стоит и одеваться.

А не принять ли душ? — шевельнулась в голове медленная, притаившаяся мысль. Но тут же была за ненадобностью отброшена. На фига? Все равно Модус приедет потный, пропахший заботами, застарелыми болезнями, табаком и кислой отрыжкой изо рта. Вот после него точно придется мыться. Иначе этот запах так с ней и останется на весь день. Удивительно, они с Витьком такие разные, а несет от них почти одинаково противно, подумала она, решив все же не мыться: дважды мыться в день, это уж, извините, слишком. Она помоется после Модуса, а после Витюши просто протрется одеколоном.

Внизу во дворе два молодых человека, по виду студента, долбили мартовский лед ломиками и приваренными к арматуре топорами. В дешевых джинсовых курточках, грубой кожи башмаках, они тем не менее не замерзали на утреннем морозце; от их разгоряченных тел шел пар, они перебрасывались какими-то шутливыми фразами и весело смеялись.

И Марте на минуту захотелось вот такой веселой, озорной жизни, с работой до испарины, со скучными лекциями, веселыми «капустниками» в студенческом театре, голодными перерывами между лекциями, потому что нет денег даже на пирожок, жадными поцелуями за шторами в лекционном зале институтской библиотеки, спортивным сексом со многими партнерами, дешевой косметикой, дешевым вином, дешевыми сигаретами, с украшениями из позолоченной бронзы с горным хрусталем вместо брильянтов...

Конечно, она понимала, что в молодость нельзя вернуться. Да и что греха таить, в нищую молодость не очень-то и хотелось возвращаться.

Она прямо так, в розово-голубом пеньюаре, прошла к трюмо, открыла шкатулку, стоявшую между коробочками, бутылочками, флаконами, раскрыла ее и залюбовалась лежавшей сверху золотой брошью. В центре был большой белый брильянт с мелкими брильянтиками вокруг, от него влево и вправо вели две такие милые золотые загогулинки, на концах которых, уже в меньших размерах, повторялась центральная композиция — брильянт средних размеров и мелкие брильянтики вокруг. Форма броши была старорежимной, консервативной, немодной. Такие, наверное, носили в конце прошлого, начале нынешнего века богатые дамы Москвы и Петербурга на балы, на приемы. Но в консерватизме формы была своя прелесть. Она и сейчас охотно приколола бы новую брошь к черному бархатному платью, которое неделю назад пошила у Мелиссы Франковны на Большой Бронной, в элитном ателье.

Ну, приколет она брошь, натянет на себя платье, сунет ноги в новые туфли, привезенные Модусом из Парижа, черно-зеленые, из крокодиловой кожи... И куда пойдет? Кто-нибудь спешит пригласить ее на бал? На худой конец в Большой зал Московской консерватории? Или в дорогой вечерний ресторан?

Модус не позовет. Кто другой не решится, зная, что она «девочка» Модуса. А с Витьком она ходит в вечерние бары поскромнее, где мало шансов встретить знакомых Модуса, и ходят они туда в джинсах и свитерах. Так что висеть платью в шкафу, а брошке среди других шикарных драгоценностей, подаренных Модусом, лежать в шкатулке. До лучших времен.

Она раскрыла бумажник. Денег было всего тридцать тысяч. У Витька и того не найдется. Так что, если не удастся днем выцыганить бабок у Модуса, вечером и в бар не сходить. Придется торчать дома.

Модус приехал нервный, потный, взвинченный. Даже не помыв рук, шумно уселся за стол и, громко втягивая с ложки, быстро, не откусывая хлеба от зажатого в левой руке куска, съел тарелку борща.

Когда прислуга принесла жареную курицу, он руками оторвал от нее обе ноги, остальное отодвинул в сторону Марты и стал жадно обгрызать ножки, торопясь, словно у него за спиной стоял палач, ожидая, когда приговоренный закончит свою последнюю трапезу. Обглодав обе ножки, пошарил мутным глазом но блюду, нашел куриную гузку и, ухватив ее двумя короткими пальцами с рыжими волосками на них, сунул в рот. Обглодал ее, как лущат семечко, не раскрывая губ, и выплюнул косточку в тарелку.

Только после этого он поднял глаза на Марту, словно только что обнаружил ее присутствие в комнате.

— Ну, чего у тебя новенького, киска? — спросил, не особенно ожидая ответа и думая о своем: возвращение государственной монополии на торговлю табаком и спиртными напитками могло нанести сокрушительный удар его банку, поскольку самые большие кредиты он выдал двум благотворительным фондам, имевшим льготы на ввоз спиртного и табака. В том, что фонд «Панагия» ссуду отдаст, у него сомнений не было: за фондом — Московская Патриархия, клиент надежный. А вот фонд «Рекорды» такой уверенности не давал; он, как черная дыра, поглощал с каждым годом все больше наличных денег, которые уходили неведомо куда, но только не на строительство стадионов и спортзалов и не на стипендии талантливым физкультурникам. Впрочем, это тоже не его забота. Его забота — вернуть данные в кредит бабки. А не вернут, так... У него секьюрити покруче, чем у президента фонда «Рекорды» Игнатия Майского. За ним мафия? Ах, ах, испугали! А за Модусом кто, Институт благородных девиц? Можно подумать, что миллиардные кредиты он мог бы с большой выгодой для себя давать, не имея за спиной бездонного источника, располагающего в неограниченных количествах «черным налом». Вернет он бабки, вернет. А все же неприятно. Модус риск не любил. Он был человеком острожным и боязливым, что странно сочеталось с его флибустьерской должностью президента банка «Технокредит».

Модус вытер сальные руки бумажной салфеткой, небрежно отбросил грязный комок бумаги в блюдо с костями и кусками белого куриного мяса, оглядел маленькими мутными глазками комнату. Спросил:

— Может, надо чего?

— Чего? — тупо переспросила Марта.

— Из мебели?

— Не надо. Мне бы денег немножко...

— На что? — удивленно поднял брови Модус. — У тебя все есть.

— Ну там, косметику, чулки...

— Напиши список, я поручу купить секретарше.

— Но мне хочется самой. И вообще надо же выбрать, чтоб по размеру, и по цвету в пас.

— Она знает и твои размеры, и твои вкусы.

— Ну, Модус, миленький, дай денежек, — канючила Марта.

— Не дам, — отрезал Модус. — Забалуешь. Сиди. Чего тебе надо? В тепле, в сытости, в ласке.

Марта сделала вид, что смущается. Модус истолковал ее смущение в свою пользу.

— Соскучилась? — обнажил в сладкой улыбке ровные фарфоровые зубы с одной золотой фиксой, которую поленился менять на фарфоровую коронку.

— Спрашиваешь...

— Ну, пошли.

Они прошли в спальню. Спустив до щиколоток брюки, Модус тяжело плюхнулся в обитое американским велюром кресло, раздвинул ноги, прислушался. Прислуга закончила мыть посуду и юркнула в холл... Было слышно, как щелкнул замок на входной двери.

— Ну, ушла наконец старая калоша. Теперь можно.

Модус отдался размышлениям, чуть закрыв глаза и равнодушно поглаживая белокурую, душистую головку Марты сальной волосатой рукой.

Ему показалось перспективным предложение фирмы «Власта и Лина» вложить солидный капитал в вывоз полезных ископаемых из Сибири и с Дальнего Востока в Центральную и Западную Европу. Как будто бы у фирмы все наверху схвачено и льготы обещают просто дивные.

Надо попробовать, хотя, конечно, риск есть. Но глава фирмы, складная, милая, аппетитная, чем-то похожая на его Марточку, показала ему такие резолюции на ее запросах — такие фамилии, такие люди... Стоит рискнуть. Правительство в одночасье не поменяют. А у этой фирмы выход на самый верх. Даже если год продержится нынешняя ситуация, ему хватит. Он свое вернет.

— Все, что ли? — проурчал удивленно.

— Да, а что? — сделала Марта круглые глаза.

— Ничего, я просто задумался. Наверное, все.

Он натянул на толстое брюхо голубые кальсоны, влез в ярко-красные подтяжки и снова стал похож на Модуса, «крутого мена», который может купить пол-Москвы. У второй половины были другие хозяева.

Он задумчиво чмокнул Марту в припорошенный тональной пудрой лобик, накинул на плечи куртку «Пилот» и, уже открывая дверь, словно что-то вспомнив, добавил на прощанье: