Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Немного успокоившись, мистер Беннет согласился выслушать меня до конца. И тогда я чистосердечно поведала ему обо всем случившемся. Он слушал меня с глубоким вниманием, а потом, тяжело вздохнув, воскликнул: «О, Молли, я верю каждому вашему слову. Вас склонили к этому обманом; вы неспособны на такую низость, на такую жестокость и неблагодарность». Возможно ли описать перемену, которая вдруг произошла с мужем? Он был так ласков, так нежен, так сокрушался о своем недавнем обращении со мной… Я не в силах говорить об этом… у меня снова начнется приступ… вы уж извините меня.

Амелия попросила собеседницу не касаться того, что вызывает у нее столь сильное волнение, и миссис Беннет продолжала:

– Мой муж, в отличие от меня нисколько не сомневавшийся в виновности миссис Эллисон, заявил, что ни на час не задержится в ее доме. Перед тем как отправиться на поиски нового семейного пристанища, он вручил мне все наличные деньги для расчета с хозяйкой, а на тот случай, если сумма окажется недостаточной, собрал всю нашу одежду, с тем чтобы я могла оставить ее в залог; уходя, он торжественно предупредил меня, что, если ему доведется столкнуться с миссис Эллисон, лицом к лицу, он за себя поручиться не может.

Навряд ли можно описать словами поведение этой изворотливой особы, до того была она со мной обходительна и великодушна. Она сказала, что гнев моего мужа ей вполне понятен и что ничего другого нельзя было и ожидать; конечно же, все на свете должны ее осудить… собственный дом стал ей теперь ненавистен почти так же как и нам, а к своему кузену она, если это только возможно, испытывает еще большее отвращение. Одежду нашу, разумеется, можно оставить на месте, но завтра же утром она непременно нам ее пришлет; она не допускает и мысли о том, чтобы присвоить чужое, а возврата ничтожного долга она согласна ждать сколько угодно; все же миссис Эллисон следует отдать должное: при всех своих пороках она не лишена и некоторой доброты.

– Да, что и говорить, не лишена некоторой доброты! – воскликнула в негодовании Амелия.

– Не успели мы как следует обосноваться на новом месте, – продолжала миссис Беннет, – как муж стал жаловаться, что у него внутри что-то болит. Он высказал опасение, что в порыве ярости, видимо, надорвал свои внутренности. Что касается скверной заразы (мне непереносимо даже вспоминать об этом), то после искусного врачевания от нее вскоре не осталось и следа, однако недуг, точивший мужа изнутри, не поддавался никаким лекарствам, становился все более мучительным и ни на минуту его не отпускал, пока не свел в могилу.

Ах, миссис Бут, знай я наверняка, что я тому причиной, пусть без всякого с моей стороны умысла, я бы этого никогда не пережила; однако хирург, проведший вскрытие, уверял меня, что мистер Беннет умер от образовавшегося в сердце полипа,[210] а то, что случилось со мной, ни в коей мере не могло послужить причиной его смерти.

Как бы там ни было, я рассказала вам сущую правду. Впервые мистер Беннет пожаловался мне, что чувствует в груди какую-то боль, дня два спустя после нашего переезда и не переставал жаловаться на нее до самого последнего дня; вероятно, это и могло навести мужа на мысль, что он умирает вследствие какой-то другой причины, однако хирург, человек известный необычайной ученостью, всегда без малейших колебаний заверял меня в противоположном, и его мнение – единственное, что служило мне утешением.

– Я стала вдовой месяца через три после нашего переезда от миссис Эллисон, о которой я была тогда совсем другого мнения, нежели теперь, и оказалась в положении, ужаснее которого вообразить невозможно. Впрочем, ведь вам, сударыня, это известно из моего письма, которое она вам показала. Что и говорить, миссис Эллисон сделала тогда для меня столько, сколько я могла ожидать лишь от самых верных друзей. Она помогла мне деньгами и тем самым уберегла от беды, которой в противном случае мне бы не миновать.

Доброта миссис Эллисон в ту бедственную для меня пору побудила меня вновь переехать к ней. Да и, собственно, с какой стати я должна была отказаться от великодушного предложения, которое сулило мне столько удобств? Здесь я и провела со своим крошкой почти в полном уединении целых три месяца, не видясь ни с кем, кроме самой миссис Эллисон. Наконец, она принесла мне от милорда документ, из которого явствовало, что он назначает мне сто пятьдесят фунтов в год на прожитие; по словам миссис Эллисон это было сделано по ее настоянию, и я верю, что это так и было. Вот тогда, насколько мне помнится, я впервые со времени моего возвращения к ней, услышала от нее это ненавистное мне имя. И тогда же она уговорила меня (уверяю вас, что не без труда) позволить ему скрепить эту запись печатью в моем присутствии.

Не стану описывать нашу встречу… Это выше моих сил: я нередко потом удивлялась, как у меня хватило решимости ее выдержать. О самом милорде скажу лишь, что если он на самом деле и не испытывал угрызений совести, тогда едва ли кто другой сумел бы изобразить раскаяние лучше, чем он.

Помимо негодования у меня была еще одна причина противиться встрече с ним, а именно – страх. Я опасалась (и, разумеется, не без оснований), что деньги, которые он мне назначил, были скорее взяткой, нежели возмещением ущерба, и что за этим последуют новые посягательства на мою невинность; однако мои опасения на сей счет оказались, к счастью, напрасными; ни тогда, ни впоследствии я больше ни разу не подвергалась ни малейшим домогательствам подобного свойства. У меня действительно не было больше поводов заподозрить, что милорд еще не оставил таких намерений.

Боже милосердный! Что же тогда такое эти мужчины? И что эта за страсть, если ее возбуждает лишь новизна и подстрекает сопротивление и если она остывает в то самое мгновение, когда нас уже не требуется завоевывать?

– Благодарю вас, сударыня, – воскликнула Амелия, – за то, что вы меня успокоили; я трепетала от страха, думая о последствиях вашей второй встречи с таким человеком и при таких обстоятельствах.

– Поверьте, сударыня, мне ничто не угрожало, – возразила миссис Беннет. – Я вполне могла, как считаю, положиться на собственную твердость, а кроме того, к тому времени я узнала в Сент Эдмундсбери от джентльмена, хорошо знавшего милорда и находившегося в полном неведении относительно моей беды, что характер этого вельможи отличается крайним непостоянством и что редкая из его бесчисленных возлюбленных удостаивалась повторной милости.

– Теперь, сударыня, рассказ мой подошел к концу: я не стану больше испытывать ваше терпение; следует только добавить, что я долго недомогала и лишь недавно, благодарение Богу, поправилась; но как забыть о самом тяжком из выпавших на мою долю несчастий – утрате моего бедного Чарли.

Голос миссис Беннет дрогнул и она разрыдалась.

Амелия некоторое время безмолвствовала, предоставив собеседнице возможность облегчить свои чувства, а затем излила не нее щедрую благодарность за поведанную историю, за повод, ее к тому побудивший и, прежде всего, за исполненное доброжелательности предупреждение, полученное от нее утром.

– Да, сударыня, – воскликнула миссис Беннет, – недавние мои наблюдения привели меня к выводу, что вас обрекли в жертву порочным прихотям милорда и что миссис Эллисон, содействовавшая (в чем я теперь нисколько не сомневаюсь) моей гибели, точно таким же образом намеревалась предать и вас. Как только я увидели милорда в вашей комнате, у меня тотчас возникли определенные подозрения, и я высказала их миссис Эллисон прямо в лицо, и чем настойчивей она меня разубеждала, тем более ее поведение укрепило уверенность в моей правоте; я не раз собиралась переговорить с вами, но не решалась, однако, когда вчера вечером речь зашла о маскараде, я поняла, что медлить больше нельзя. Вот почему я и послала вам сегодня утром свою записку и рада тому, что вам удалось разгадать, кто ее написал: ведь беседа с вами позволила мне облегчить душу и ясно показать, насколько я недостойна вашей дружбы, столь для меня драгоценной.

вернуться

210

Видимо, на языке тогдашней медицины это обозначало сгусток крови или тромб.

85
{"b":"230244","o":1}