Персонажи Филдинга – люди не самого дна, хотя временами кажется, что им его не миновать, не безродные бродяги, не проститутки, не воры или авантюристы, они – именно «бедные люди», которые становятся в романе жертвами богатых и сильных, совращающих и насилующих, а затем откупающихся от своих жертв деньгами, подачками и должностями. Для богатого, распутного, пресыщенного милорда, для эгоистичного циника полковника Джеймса, не привыкшего отказываться от своих прихотей (он ко всему еще и член парламента), бедняки – это только средство для удовлетворения собственных желаний, для каковой цели к их услугам всегда свора своден и сводников, добровольных прихлебателей, таких как миссис Эллисон, офицер Трент и его жена.

«Амелия» – это роман о бедняках, борющихся за свое существование в условиях социально несправедливого и равнодушного к их страданиям общества, и об их совратителях, роман об униженных и оскорбленных и тех, кто их унижает и оскорбляет, и в этом состоит этический пафос произведения. Такой пафос присущ сентиментализму; для него, как правило, характерна ситуация, при которой честные бедняки становятся жертвами аристократической распущенности, начиная с героинь Ричардсона – Памелы и Клариссы (последняя, правда, из богатой буржуазной семьи) и кончая крестьянкой, – «бедной Лизой» Карамзина.

В настоящее время в литературоведении считается дурным тоном рассуждать о социальной проблематике произведения, но от того, что ею злоупотребляли много десятилетий, не следует впадать в противоположную крайность и игнорировать ее значение, а посему не будем выговаривать и Филдингу за интерес и сострадание к малым сим, к их судьбе. В его романе хижины противопоставлены дворцам, и солнце правды сияет, по мнению автора, только в хижинах; Филдинг считает, что английское общество разделено на трудовых пчел и трутней, «трутни не имеют перед ним никаких заслуг и живут, тем не менее, припеваючи за счет трудовых пчел, никоим образом не содействуя процветанию улья, тогда как те, кто рисковал ради интересов родины жизнью, брошены на произвол судьбы» (IV, 8).

Это вынуждает нас вновь обратиться к беседе доктора Гаррисона с высокопоставленным лицом (XI, 2). Негодование священника против мелкого политиканства, непомерных налогов, назначений на должности не по заслугам, а только в угоду интересов партийных группировок – это, вне всякого сомнения, негодование самого автора. Тем не менее, при сопоставлении с другими высказываниями Филдинга, рассеянными в тексте романа, начинаешь склоняться к мысли, что и с некоторыми рассуждениями циничного вельможи Филдинг тоже, в сущности, не может не согласиться. Ведь в поисках идеала доктор как человек книжный, в духе просветительских представлений, обращается к примеру древней Спарты, Афин и ранней истории римской республики. В ответ на это вельможа резонно замечает, что пытаться применить в современной Англии принципы управления, почерпнутые из греческой и римской истории, нелепо и невозможно; он тоже сравнивает нынешнюю Англию с римской республикой, но только в период ее полного упадка и разложения и заключает: «более развращенной нации, чем наша, на свете не бывало». Таков беспощадный приговор собеседника доктора Гаррисона, но ведь и сам автор «Амелии» говорит от своего лица примерно то же самое: «в наше время похоть, тщеславие, алчность и честолюбие торжествуют посреди безрассудства и слабодушия». Доктор и вельможа говорят на разных языках, и циничная откровенность вельможи, к сожалению, ближе к реальности, нежели нравственные, но книжные и далекие от реальной практики представления Гаррисона. Если идеалы Гаррисона и его упования на честного правителя – это идеалы Филдинга-просветителя, то в оценке реальности, в понимании того, что есть на самом деле, не соглашается ли, пусть против воли, Филдинг-судья с мнением вельможи, при всем своем отвращении к его цинизму? Это, на наш взгляд, в немалой мере спор Филдинга с самим собой и свидетельство кризиса просветительской теории рационального разумного общественного устройства, кризиса веры в возможность радикального усовершенствования его институтов. Роман «Амелия» знаменует переход к поиску смысла жизни, ее идеала в иной сфере бытия – частной, индивидуальной, семейной – к тем ценностям, на которых зиждется сентиментализм и прежде всего английский просветительский сентиментализм.

Вот почему в романе Филдинга перед нами предстают не просто «бедные люди», но и люди, не имеющие никакого отношения к государству, забытые им, оставленные им в небрежении, а потому и сами герои романа не обнаруживают никакого интереса к тем, кто правит Англией; их не прельщают гражданские почести, карьера, слава (недаром Амелия спрашивает мужа, что ему дороже – любовь, семья или воинские почести?). Этот роман, при всем его интересе к сфере социальной и правовой, прежде всего погружает нас в атмосферу частной жизни, он, в особенности ближе к финалу, свидетельствует о полном отторжении его героев от проблем общественных. Это тоже один из основополагающих принципов сентиментального романа и свидетельство кризиса просветительских идеалов. Спасение маленького человека не в разумном переустройстве общества, а в любящей, умеющей прощать и утешить жене, в семье и детях.

В расхожих читательских представлениях сентиментализм ассоциируется, и не без основания, с чрезмерной чувствительностью и слезливостью. В романе «Амелия» плачут много и по разному поводу; потоки слез то и дело облегчают героям душу. Плачут не только от горя, но и от счастья, при неожиданном радостном известии, от щемящих душу воспоминаний, в порыве благодарности, вызванной благородным или великодушным поступком. Плачут не только женщины, но и мужчины, и даже доказавшие свою храбрость на войне солдаты, так что офицер Бут и крестьянский парень сержант Аткинсон часто не могут слова вымолвить от избытка чувств или нахлынувших слез. При этом важно отметить, что легки на слезу, как правило, только хорошие добрые люди, чьи сердце исполнено сострадания к ближнему. Ни распутный милорд, например, ни высокомерный эгоистичный полковник Джеймс никогда не плачут, ибо им неведомы такие чувства. Узнав о том, как безжалостно власть имущие обошлись с сослуживцем Бута, Амелия восклицает: «Милосердный Боже, из чего же тогда сотворены наши вельможи? Быть может, они в самом деле существа особой породы, отличающиеся от остальных людей? Быть может, они рождаются без сердца?» (X, 9). Следовательно, этика сентиментализма делит людей на тех, кто умеет чувствовать (а значит и плакать, сочувствовать, сострадать), и тех, кто этой способности лишен, и чаще всего такими качествами наделены малые мира сего, те, кому ведомо горе. В этом преимущественно и состоит демократизм и гуманность сентиментализма.

Кроме того, именно сентиментализм, подчас не без внутреннего сопротивления читателей XVIII в., содействовал их эмоциональному воспитанию. Недаром Филдинг восклицает: «Ничто не доставляет мне большего удовольствия, нежели трогательные сцены (scenes of tenderness)!» Уступая вкусам тех читателей, коим трогательные сцены в тягость и кому неведомо удовольствие, доставляемое проявлением нежных чувств («of the tender kind»), он просит их пропустить следующую главу, которую так и называет «Сцена в трогательном вкусе» (III, 2) и которую он завершает выводом, что «такого рода сцены способны доставить усладу лишь сердцу, исполненному сострадания».

Вот это слово – tender – которое мы переводили и как «нежный», «деликатный», «трогательный», «сердечный», и еще слово – benevolent – «благожелательный», «участливый», «отзывчивый», «благорасположенный» – то и дело встречаются в тексте последнего романа Филдинга. Их вполне можно считать здесь ключевыми, определяющими человеческую сущность положительного героя сентиментального романа. Так, Аткинсон, характеризуя Амелию, говорит, что другой такой участливой и добросердечной души не сыщется во всей Англии, и на шкале ценностей сентиментализма это главные достоинства.