Евра оторвала его от размышлений и вернула к действительности.

— Если сдачу в плен мы обсуждаем сейчас как один из возможных выходов, то это не потому, что верим тебе или на что-то надеемся, просто нас орды твои в угол загнали. От вас и в камне спасения нет.

— А что тебе эти камни?.. Вон как вы иссохли здесь. Посмотри, на что похожи! Честное слово, в гроб и то краше кладут. Вон от Янко и половины не осталось…

— Обо мне ты не беспокойся, — заметил Янко. — Я твоего сочувствия не искал и не ищу.

Радоман полоснул его взглядом. Будь его воля, всадил бы он в него сейчас всю обойму, а все прочие здесь не представляют никакой силы, способной оказать сопротивление. Радоман еще со вчерашнего дня поражается: для чего Бечиру эти переговоры сдались, когда он мог их одним махом пришлепнуть?.. Еще вчера подошли бы вплотную к пещере, с теми двумя мальчишками перед собой, потом даешь пару пулеметных очередей от плеча, кидаешь пару гранат — вот тебе и готово, выигран бой…

— Ладно, — проговорил Бечир и встал. — Я вам все сказал, поразмыслите и поступайте, как знаете.

— Не о чем нам размышлять, — заметил Ягош. — По крайней мере мне. Поскольку ты детьми шантажируешь, у меня один выход — сдаться. И почище меня сдавались, значит, и мне не заказано.

— Детей я по домам отправил, чтоб ты не говорил, что я тебя шантажирую, — возразил Бечир. — Пока я здесь, детей сюда не приведут, но вот когда штабная чета из Колашина подоспеет — а это еще сегодня может произойти, — я не знаю, что она предпримет, тут уж моя власть кончается.

— Я сдаюсь, — снова произнес Ягош и повторил эти слова еще раз, как бы убеждая самого себя в необходимости такого шага. — Сдаюсь, потому что мы к стене приперты. Подождите меня у входа, я с друзьями попрощаюсь.

Бечир и Радоман вышли из пещеры. Ослепленные ярким блеском солнца, отраженным снегом, прикрыли глаза ладонями. Кругом были рассыпаны войска: кто выдает себя концом винтовки, торчащей из-за камня, кто шапкой. За скалами притоптывали ногами, пытаясь согреться.

— Чувствуешь, войско у нас замерзает, — сказал Радоман.

— У меня у самого ноги отваливаются, — сознался Бечир.

— Слушай, давай мы с тобой перебьем их, и все тут!

— Их сейчас нетрудно перебить.

— Да мы бы запросто с ними управились, а после говорили бы про нас: двое Томовичей с таким делом справились, с каким целое войско справиться не могло.

— Полегче ты — тут политика замешана.

— Скажи тогда, что целых две, — укорил его Радоман. — Сверху тебе приказывают пленных не брать, а ты норовишь взять их живьем. Не понимаю.

— Поймешь, когда я тебе объясню. Это крупные птицы — Милан был председателем общины, Ягош командующим Комского батальона на Плевлях. Люди на него молились, песни о нем пели. Убьем мы его — ну и что? Ягоша провозгласят героем, а мы получим труп. Вот если мы его сломим, заставим кланяться и просить, тогда его и живьем не страшно отпустить на все четыре стороны — герой будет повержен, ни одна душа его не пожалеет.

— Я бы его живьем не отпустил даже с переломленным хребтом, — возразил Радоман. — И не доверял бы им, будь я на твоем месте. Вот учитель сказал нам, что сдается, — а нет его. Не передумал ли?

— И ты бы не спешил в его положении.

Ягош поднялся было, чтобы идти, и — ноги у него подкосились, медленно осел на камень, всю пятерню запустил в волосы. Хрипло простонал, невнятно бормоча проклятия, и проговорил:

— Ничего не поделаешь, придется!.. Идешь ли ты, Евра, со мной?..

— Иду, на свою беду!

— Как и всегда, с тех пор, как ты со мной. — И Ягош встал.

Евра обвела взглядом пещеру. Покидая насиженные места, всегда что-то забираешь с собой, только вот отсюда нечего взять и некому нести. Все, что видят глаза, не представляет собой ценности, но будь здесь украшения, серебро, дорогие памятные вещи, и они бы утратили цену, потеряв свое предназначение. Мысленным взором окинув свою жизнь с самого начала, Евра поразилась тому, как наивно верила, будто что-то может измениться к лучшему. Как все было, так оно и есть: нищета, босоногость, холод, папоротник, солома, тряпье, голь и дрань, чурбаки, долги, выплаты, отсрочки, ожидание, страх и бесконечная тревога. Видно, только тот не натерпелся, кто на этот свет не родился… Ягош спросил:

— Милан, а ты что думаешь?

— Мы с Янко останемся, посмотрим, что будет.

— Раз так, вот вам мой револьвер, пользуйтесь. Больше я вам ничем не могу помочь.

— Спасибо, Ягош, и дай бог, чтобы Бечир слово сдержал!

— Брось, Милан, не валяй дурака!.. Какое еще там у Бечира слово!.. Я не на слова его польстился, только и надеюсь, что детей моих оставят в покое, когда меня не будет.

Они вышли из пещеры и остановились, ослепленные солнцем и снегом. Словно ожил каменистый простор перед ними, напоминавший заброшенное кладбище с хаосом поверженных, покосившихся надгробий. В морозной сияющей дымке маячат головы, щетинятся винтовки, гудят голоса, нарастает шум. Раздаются восторженные крики «ура» вперемежку с итальянским «bravissimo», к Бечиру бегут поздравлять с победой, одержанной без крови. Восхваляют его отца, дядьку и деда, вспоминают боевые подвиги. Вскидывают винтовки, палят в небо, прославляя победу, откуда-то срывается стая ворон и принимается каркать. Взмывает песня:

Ягош воткнул винтовку в снег и так оставил. Напуганная поднявшимся шумом, Евра схватила мужа за руку и на минуту заслонилась его плечом. И только потом увидела, что на них никто не смотрит, словно не замечая. Узкой стежкой люди проходили мимо, сталкивая их в снег. В конце концов Ягошу пришлось зайти в целину у обочины. Он утоптал в снегу небольшой пятачок для себя и для Евры, и так они стояли, отделенные от всего — от проторенной тропы, от всех людей, ненужные, незваные, как будто невидимые.

— Это они нас нарочно унижают, — сказала Евра.

— Ну и пусть, тебе-то что. Потом мы их тоже унизим.

— Когда потом?

— Когда с той стороны придем.

Шум и гвалт, отраженные скалами, проникали в пещеру, где оставались Милан и Янко, первый раненый, второй изнуренный болезнью. Янко разболелся, а вернее, просто надорвался под непосильным грузом как раз накануне той ночи, когда выпал первый снег. Они спустились с Ягошем в Бистрицу пополнить запасы муки. Набрали два полных ранца и стали карабкаться по круче Спиндируши. Торопились обогнать первую белую порошу, но переусердствовали. Непривычный и ослабевший Ягош быстро выдохся, и Янко взял на себя его ношу. Они преодолели подъем и добрались до загона, что возле Забойского озера; Янко был весь в испарине и не мог двинуть пальцем.

Они залезли в сено, передохнуть до рассвета, а потом остались до полудня, и до ночи, да только, похоже, Янко от той усталости никогда уже не сможет отойти до конца своих дней.

— Давай, Милан, покончим с собой, испортим им праздник!

— Наложить на себя руки, — сказал Милан, — значит перечеркнуть все, что было сделано до сих пор.

— Что ты предлагаешь?

— Возможно, стоит согласиться с Бечиром. Тогда они пощадят Евру и Мираша, а то и Джорджие с Ягошем, если повезет.

— Пошли, истомило меня это ожидание.

Когда они выбрались из пещеры и остановились, на мгновение ослепленные светом, гвалт усилился, в нем уже преобладали издевательские выкрики:

— Ага, вон и заводилы выползли!

— Эй, бросайте там свои бабахалки, не ваше это дело с ними якшаться! Оружие не для трусов и выгребных дел мастеров!

— Что же это ты, непобедимый Янко Видакович, так оконфузился?

— Это не Янко, а одно недоразумение какое-то!

Отобрали у них винтовки, гранаты, револьверы, штанины у Янко ощупали до самого низа, обшарили всего, не скрыл ли гранату или бомбу. Весть о том, что на Быстрых Водах погиб взводный Алекса Вукович из Штитарицы, к этому моменту широко распространилась — четники поклялись еще до ночи отомстить за его смерть. С другой стороны, пронесся слух: Бечир не дает этих трогать, хочет предать суду.