— Для чего вам они?

— Заколем, — отвечает Илия, — голодных людей кормить. Держать не станем, не до того.

— Остерегайтесь след оставить — кровь, или там шерсти клок, или отпечатки копыт. Ищейки по пятам за вами ходят, не ровен час погоню нашлют.

— Остерегаемся, да не спасает нас это, только и живем, что от вечера до утра, — возразил Илия и в самую точку угодил.

— Ты смотря не вздумай в какие-нибудь там списки мое имя вносить. Мне благодарность не требуется, и долг я вам прощаю, а списки проще простого к ним в руки попасть могут, тут они меня и возьмут на заметку, как вашего пособника.

— Списков ты можешь не бояться, у нас бумаги нет.

До Лескового дола добрались мы с опозданием, около часа ночи, усталые, сонные и голодные. Взвалили своих овец на хребет, чтобы вниз, к пещере, не вели отпечатки копыт. Перед пещерой опустились на колени, скинули овец и протолкнули перед собой в лаз по той осиновой лестнице, а уж там приняли их наши, которые раньше вернулись, и взялись за дело. Не успели они овец заколоть, как вторая наша группа заявилась, с другой стороны, и пригнала еще шесть овец. Мы разложили второй костер, чтобы светлее было на этой великой бойне и свежевании, которое тут же совершалось. Заплясали по стенам пещеры жуткие тени, хвостатые, в мантиях, шлемах и с саблями, в королевских коронах и в противогазах. Отсветы костров сливались с кровавыми лужами. Взбудоражили мою душу эти призраки: рвется она улететь, да не может, привязанная к телу. Мне уже знакома была эта тревога, я знал — должно случиться что-то страшное, оно скоро настигнет нас; предчувствие это преобразилось в моем сознании в мрачные мысли о тщетности нашей борьбы и надежды, коль скоро человек продолжает быть животным, как и все прочие твари, а то еще и большим; и о том, что не помогут ни книги, ни школы, ни наука, ни партии, пока так продолжается; и о том, что не только справедливость и свобода, но и подлинная, верная любовь немыслима до тех пор, пока такое вот животное по закону существования вынуждено охотиться, резать, пожирать мясо и лакать кровь…

И странно — так я с этими мыслями и заснул на досках в хижине. Сквозь сон я слышал, как капает вода в пещере, и от этого мне показалось, что я где-то в хижине на горном пастбище, идет дождь, и обрадовался, что дождь смоет снег, а вместе со снегом и наши следы. На рассвете меня разбудила Милена: наши зажарили почки, сердце и печень с картошкой, делят на всех, надо есть, пока не остыло. Картошка была печеная, в мундире, кожура подгорела, а к мясу прилипли крошки древесного угля, — некоторые обдували и очищали свои куски, я же, подгоняемый голодом, пренебрег мелочами! Тем временем огонь угас, лица расплылись, лишь голоса различаются в полумраке, и от этого мне представилось, что все мы привидения — скинули с себя чудесным образом и лица, и тела, и одежду, отрешились от имен, потому что и имена несущественны, тем более что они так часто повторяются, и остались у нас только голоса, мы в них переселились. Взмывают, отражаются от стен голоса, до неузнаваемости измененные ознобом, так что не сразу определишь, чей голос кому принадлежит.

— А ну-ка, люди, на выход пора!

— Куда еще, к черту, на выход? На мороз да в снег под сосны?

— А ну быстрей, без препираний!.. Нельзя, чтобы нас день в пещере застал.

— Почему бы ему нас и не застать?.. Пещера — единственный дом, где мы нашли приют. Хоть сегодня в сухости пересидим, отдохнем малость.

— Давайте не будем жизнями играть, чтобы нас здесь дымом не задушили, как куниц в норе.

— Не бойся, об этой норе никто не знает, тут нам безопасней, чем снаружи.

— Нет, друзья, пещера для лисиц, а не для волков.

— Ты спал, а я работал, а туда же в волки метишь! Пусть я буду лисицей, но только дай мне немного отдохнуть!

Атмосфера сгущалась, в воздухе запахло ссорой, но тут кого-то осенило прибегнуть к спасительному средству, и неопознанный голос крикнул: «Голосуем!»

Мы проголосовали и с перевесом в один голос постановили пересидеть в пещере день. Не знаю, чьим незадачливым голосом определилось это большинство, помню только, что я голосовал за выход из пещеры, надеясь втайне на победу противоположного мнения. Итак, мы остались в пещере, договорившись, однако, выставить караул, обязательно с пулеметом, следы со взгорья до входа в пещеру ветками замести. Заметать следы вызвались двое: Илия Лешкович и Воя Шкулетич. К тому же и из облаков сыпала мелкая крупа, так что и это могло нам подсобить в деле уничтожения следов. Караул сменялся ежечасно. Моя смена подошла в полдень. Снег перестал, след лишь кое-где пробивался прерывистой стежкой, но для опытного глаза и этого было достаточно. Меня сменил Велько Бабин, его — Воислав Никчевич. Мы уже было понадеялись, что сегодня, может, как-нибудь и пронесет, кое-кто даже снова заснул в уверенности, что все сошло благополучно. Но тут, в конце своей смены, в пещеру протиснулся Воислав и объявил, что на подходе четники. Те, которые бодрствовали, растолкали нас, спящих, похватали оружие и встали в ряд на выход. Дыхание теснит в груди. От злобы, от страха, от напряженной работы мысли — стараешься предугадать, что с нами будет дальше. Была хоть и слабая надежда, что четники пройдут мимо, но вдруг коротко ударил пулемет, грянули винтовочные залпы. Воислав ранил проводника четников, увидев, что тот ведет их прямо на нас, но тотчас же сам был убит. Один за другим стали выскакивать из пещеры наши люди и гибнуть подряд: Илия Лешкович, его брат Муё — он отбежал дальше других, почти до самого леса, но здесь его настигла пуля и он рухнул, смертельно раненный, упал раненый Радосав Лешкович, за ним была убита Милена Балетич выстрелом в упор, потом, у самого входа в пещеру, пуля сразила Ягоша Контича.

За Ягошем шла очередь мальчика Томицы или Николицы, того, что из Никитича, однако ему нельзя было вылезти, чтобы не ступить в кровь. Томица словно окаменел. Скорее всего, он потерял сознание — потом мне приходилось видеть немало взрослых, которых вид крови приводит в полную растерянность. Но нам этот обморок Томицы пришелся кстати: не случись его, мы бы так подряд под пули и выскакивали, до последнего человека. За Томицей стоял Благо, за Благо — Велько, потом шел я и остальные. За моей спиной крикнули:

— Продвигайся, брат, что застопорились!.. Или меня пропусти, если тебе неохота наверх лезть!

Я кричу на Велько, Велько — на Благо, а Благо в свою очередь орет:

— А ну-ка, Томица, освободи проход!.. Выскакивай, вылезай или сдвинься в сторону, осел ты этакий!

Пещера гудит голосами, отраженными камнем, смешиваются крики и отзвуки, качается под ногами лестница — вот-вот упадет. Нас охватывает паника, всеобщее безумие, мы толкаемся, пинаем друг друга винтовочными стволами. Отныне мы не друзья и не товарищи, никто не узнает друг друга, нам не до того, единственное, что ты еще в состоянии осознать: кто-то заклинил перед тобой проход, закрыл тебе небо и солнце, душит тебя, отнимает твою жизнь и честь на веки вечные!.. И тут мы слышим, как Радосав Лешкович сверху зовет Благо — старшего среди нас. В первый момент крик этот подействовал ободряюще: мы было решили, что четников разогнали, хотя и непонятно, каким образом… Но вот в тишине прозвучали слова:

— Все наши товарищи погибли перед пещерой… Я ранен и попал неприятелю в руки!.. Пещера окружена брджанским батальоном четников. Нечего вам выскакивать, или вы оружие сдавайте, или там кончайте сами с собой!

Это кажется мне невероятным, я делаю усилие вырваться из кошмарного сна и слышу голос четнического офицера, который накинулся на Радосава:

— Ты что там за чушь несешь!.. С чего это им кончать с собой?.. Чем с собой кончать, пусть лучше сдаются! Вот вам честное офицерское слово, что я их не расстреляю и итальянцам не сдам. Их будет судить национальный суд, и пусть они перед судом защищаются. У кого руки кровью не замараны, тот оправдается, так ты им и скажи, и нечего им с собой кончать!..

Радосав повторил нам то, что мы уже слышали, а тем временем в пещере поднялся шум: