Ходят вокруг них подростки, обещают чуть ли не весь сезон пасти бесплатно скот, лишь бы позволили сесть на коня. И стоят наготове: Хаджисмел, Созрыко, Аппо, Агубе, Ладемыр, Дзатте, Уасил, Каурбег, всех и не перечислишь.

Те, кому поручено заняться памятником, не смогли уложиться в срок. Место они определили на поляне Урикау, на стыке четырех дорог, а вот камня — до сих пор нет. Где только не искали его, обошли все ущелья — камня везде много, но нельзя же поставить первый попавшийся! Памятник Ленину должен быть виден и пешим, и конным, всем проходящим и проезжающим по четырем дорогам.

Накануне поминок люди вновь собрались на поляне Урикау и стали советоваться; как быть? К счастью, среди них оказался Еналдыко Годжиев из селения Хидикус — бедняк, глухонемой, немолодой уже человек.

Еналдыко видел, что люди озабочены, но не мог понять, в чем дело. Тогда он знаками, мимикой спросил у одного из собравшихся:

— Я вижу, вы чем-то огорчены. Скажи мне: что случилось?

Когда ему объяснили, он с досадой шлепнул себя по лбу, воскликнул что-то, показывая на свои уши и проклиная злую силу, лишившую его слуха и дара речи. Потом стал что-то рассказывать, показывая рукой в сторону гор. Позвали кого-то из его соседей, понимавших язык глухонемого, и состоялся такой разговор:

— Я знаю камень, который вам нужен, — «сказал» Еналдыко.

— Где?

— В ущелье Царит.

— В каком месте?

— На склоне Бахтулан.

Многие не поверили ему. Искали ведь и там, но ничего не нашли. Возможно, этот камень только глухонемому Еналдыко казался хорошим? Ему дали понять о своих сомнениях. У бедняги пот выступил на лице. Нет, горячился он, камень хороший, только он, Еналдыко, укрыл его в расщелине скалы, берег для своей могилы.

Тогда решили послать Еналдыко и двух человек с ним в ущелье Царит. Вернувшись, они подтвердили: глухонемой говорил правду.

На следующий день к склону Бахтулан отправилось около двадцати человек. С ними поехал и Шамиль, мастер по обработке камня.

Люди вынули плиту из глубокой расщелины и осторожно, словно это был не камень, а стекло, передавая ее из рук в руки, опустили вниз, в ущелье.

Из селения Хидикус притащили березовые колья и подсунули их под камень. Встали с каждой стороны камня по три человека и понесли его той частью вперед, которая будет впоследствии врыта в землю.

Безмолвно движется торжественная процессия. По правую руку от камня — Кайтуко, Муради, Кубади, по левую — Камбол, Цицко, Александр. Время от времени они отрывают руки от березовых палок и мягкой войлочной шляпой смахивают пот со лба. Готовые помочь им в любую минуту, идут рядом с ними — Адыл, Тепсарыко, Асламбег, Дазци, Татари, Кизылбег, Махамат, Елмарза, Баппу… Подошли к реке Фиагдон. Прошли через мост, идут по тропе вверх.

На поляне Урикау их ждал народ.

— Рухсаг уад Ленин!

— Рухсаг уад!

Минута молчания — и камень осторожно опускается на землю.

А люди из дальних селений все идут и идут к поляне! Последними приехали жители Хилака и Кора. Все — верхом. У некоторых через седло перекинут барашек. Это на поминки, вдобавок к тому, что было собрано раньше.

Вот уже и готово все. Привели лошадей, участвующих в скачках. Пятеро подростков стоят наготове возле своих коней. Они садятся в седла и, не торопясь, едут по ущелью в сторону Даллагкау, откуда им предстоит скакать. С подростками едет взрослый, который будет следить за соблюдением правил состязаний.

Детям не стоится на поляне. Они взбежали на пригорок, с которого видна вся дорога, хотят видеть скачки от начала до конца. И не только дети — никто здесь не воспринимает скачки равнодушно. Даже женщины. В селах Цмити и Лац опустели дома. Люди стоят на плоских крышах, на буграх, на улице… Вдруг слышится неистовый крик детей — из-за поворота показался первый всадник.

— Конь Угалука! — одновременно вырвалось у всех. Никто не произнес имени наездника — слава достается скакуну и его хозяину.

Угалук с достоинством принял скромный приз. Слышатся поздравления, не шумные, как обычно, а сдержанные, немногословные.

К этому времени привели в порядок место, отведенное для памятника. Камень установили так, чтобы он возвышался над поверхностью земли на полтора метра. На камне попытались было сделать надпись — не красками, потому что краски блекнут со временем, — надпись хотели высечь резцом, но, к сожалению, ничего из этого не получилось. Что ж, и без надписи памятник убудет известен всем живущим в Куртатинскем ущелье.

От памятника вдоль дороги протянулись в два ряда бревна — это скамейки. Между ними на деревянных подставках доски — столы. Так бывает на поминках. Для сотен, а то и тысяч людей не найдешь закрытого помещения.

Распорядители пригласили всех к столу. Рассаживались неторопливо, с оглядкой. За осетинским столом каждый занимает место по возрасту. Это древняя традиция. Богатый ли ты, бедный, знатный или неизвестный, образованный или неграмотный — садись, пожалуйста, но там, где тебе положено. И люди не спешат, боясь, что кому-то из старших придется сесть ниже, если все места выше окажутся занятыми.

Наконец старику, сидящему во главе стола, подали рог с аракой. Разговоры смолкли. Все встали.

— Добрые люди! — сказал старик. — С тех пор, как первый осетин пришел в это ущелье, проник за спины гор Кариу и Тбау и поселился здесь, в нашем Куртате не было большего горя, чем горе этих дней. Никогда еще в страну мертвых не уходил человек, о котором горевали и плакали столько, сколько о Ленине. Рухсаг уад дорогой Ленин! Благодаря тебе горец получил землю, бесправный и угнетенный стал хозяином своей жизни, униженный и скованный стал свободным, темный и неграмотный стал ученым. Благодаря тебе мы вырвались из мрака царской власти к сияющему солнцу народного счастья. Да будет вечно светла твоя память, дорогой Ленин! Пусть все приготовленное нами пойдет тебе, если есть еще жизнь на том свете…[31]

Старик умолк на мгновение. Вылил несколько капель араки из рога на стол, как положено по обычаю в конце поминального тоста, взглянул на памятник.

— Прости нас, дорогой Ленин! Не в меру твоего величия все то, что мы сумели сделать для тебя, а только в меру наших возможностей. Но если бы мы поставили тебе памятник из жемчуга и алмаза высотой с гору Кариу, — и это не было бы достойно твоей памяти… Знай — это не просто камень, это сердца жителей вашего ущелья…

Следующий тост он провозгласил за соратников Ленина. Пусть они здравствуют долгие годы и пусть стоят за бедных, как Ленин. Пусть никто из них не уходит из жизни раньше времени, пусть всегда идут они по ленинскому пути, пусть здравствует молодое поколение, которому Ленин дал широкую дорогу в жизнь…

Было исполнено все, что предусматривалось: поминки, скачки, сооружение памятника. Но горькие думы остались у каждого. Пожалуй, сегодня куртатинцы горевали больше, чем в день смерти Ленина, хотя с тех пор прошло более трех месяцев. Сейчас и величие Ленина и горечь его утраты казались значительнее, чем раньше… Так бывает в горах — чем дальше уходишь от них, тем полнее охватывает их взор, тем грандиознее они выглядят.

Люди начали расходиться. Первыми уехали жители дальних сел…

Движутся всадники вверх по ущелью, разъезжаются по селениям.

Два всадника возвращаются в селение Хидикус. Едут рядом, молчат, скованные горем. По обычаю, младший должен скоротать дорогу старшего — рассказать что-нибудь интересное, чтобы время в пути прошло незаметно.

— Прости меня, Кайтуко… — говорил младший. — Ты больше жил и больше меня видел. Ты даже в Америку за счастьем ездил. И здесь, в горах, работал с учеными — искал руду… Сегодня ты слышал, о чем говорили люди, о чем беспокоились, чего опасались… Если нет вождя, руководителя, то… я не знаю, как сказать об этом…

Он замолчал, не закончив фразу, которую начал вовсе не для того, чтобы занять старшего. Думы о будущем, о завтрашнем дне Советской власти беспокоили сейчас всех. Тот, кого звали Кайтуко, как многие безземельные горцы-осетины, уезжал до революции на заработки в Америку. Помолчав немного, он ответил: