— Трудный вопрос ты задал мне, дорогой Шамиль. В Америке я работал два года, потом, на обратном пути, еще на год застрял в Европе. Но нигде я не видел таких порядков, как у нас теперь. Всюду людей кормит земля, а она и в Америке, и в Европе принадлежит богачам и помещикам… Знаю, многие боятся потерять то, что дали им Ленин и Советская власть, — свободу и землю. Но реки не текут вспять, и камень, упавший на дно ущелья, не катится к вершине. И потому не властвовать больше царям над нами. Мы ни за что не вернемся к старому…

Ты знаешь, наверное, как покупали у нас в горах землю: расстилали шкуру быка, и земля, покрытая этой шкурой, оценивалась стоимостью быка… Расскажу тебе, что произошло в нашем селении за шесть лет до революции. В то время мы жили в Хилаке, у самого перевала. Один из наших Андиевых пахал на быках свою ниву. Рядом пахали два брата Гутиевых. Как пахали у нас тогда? Мальчик ведет быков, а мужчина идет, держа ручку сохи. Андиев пахал один: сам и соху держал, и погонял, а волы без вожатого откуда могли знать, где им повернуть назад… Однажды Гутиевы услышали, как заскрежетало железо, коснувшись камня. Глянули — соха Авдиева зацепила камень, стоящий на границе между нивами. Он, быть может, и с места не стронулся, но братья придрались, доказывая, что Андиев нарочно толкнул камень сохой, чтобы увеличить свою пашню. Завязалась драка. На следующий день Андиев и Гутиевы вышли допахивать свои наделы. Андиев увидел, что Гутиевы перенесли тот злополучный камень на новое место, и снова завязалась драка. Но на этот раз он не дал себя в обиду. Тяжелой мотыгой, которой разрыхляют комья земли, он размозжил головы обоим братьям. Андиевы и Гутиевы стали кровниками… Из-за пяди земли было убито два человека!.. Теперь же и Андиевы и Гутиевы получили на равнине столько земли, сколько под силу им обработать. И земля не каменистая, как в горах, — чернозем. Вот ты подумай: разве они отдадут кому-нибудь эту землю?.. Нет, они предпочтут смерть. То же самое и в России. Народ никогда не уступит того, что дала ему Советская власть.

Опустело ущелье…

Вслед за всадниками ушел и день. Тень горы Кариу пересекла реку Фиагдон, поползла по склону Царит-хох. Погасли последние лучи солнца и на вершине Казбека. Стемнело в ущелье, а на вершинах гор заалели костры вечерней зари, на серых скалах мелькнула бледная улыбка солнца. Но вот исчезли и последние блики. Ущелье накрыла огромная черная бурка. И лишь мириады светляков роились во тьме.

Тихо вокруг. Ни звука, ни движения. Только шумят воды Фиагдона. И кажется, что это не река течет, а льются холодные слезы гор Куртата. И слышен не рокот воды, а рыдания по самому лучшему из людей…

Кого из горцев миновала в юности пастушья доля? Вот и Джерихан гонит стадо на пастбище. День начался как обычно, быть может, чуть веселее обычного: вчера в дом Джерихана приехал родственник из города и подарил парню бинокль. Когда смотришь в него, все приближается, все увеличивается во сто крат. Можно, глядя из Верхнего села, пересчитать всех воробьев, прыгающих на крышах нижнего. Джерихан идет за стадом, и не терпится ему скорее дойти до пастбища: бинокль висит на груди…

С уступа высокой скалы видно то место, где у села Харисджига впадает в Фиагдон один из самых полноводных его притоков, берущих свое начало с ледников Архона. Вон ровная поляна селения Хидикус, потом — высокий обрыв возле селения Лад, а на левом берегу Фиагдона — села Урикау и Кадат. Взгляд останавливается на развалинах крепостной башни селения Цмити. Дальше — Гули, из которого все переселились на равнину, а вот и родное Барзикау. Здесь Джерихану известна каждая тропинка, каждый камень, и он долго разглядывает крыши домов и узенькие улочки села. Наконец бинокль нехотя отрывается от Барзикау, неторопливо скользит вниз по ущелью и завершает свой путь возле села Даллагкау — там видна арба, едущая, вероятно, с равнины.

Волы медленно одолевают подъем. Хозяин так же медленно шагает за арбой.

запевает Джерихан вполголоса.

Это песня про Акима…

Однажды, до революции еще, бедняк из Алагирского ущелья Аким Тотиев отправился на равнину за хлебом. Семья его, слава богу, пережила зиму, и теперь, весной, когда снег растаял в низинах и открылись дороги, можно было привезти детям хлеба. Аким продал несколько головок сыра, купил кукурузы и, довольный, пустился в обратный путь. Но едва он проехал селение Алагир, как на него напали абреки. Завязался бой. Трое абреков были убиты Акимом, но и сам он погиб. О смерти его стало известно во всех уголках Осетии. В народе сложилась героическая песня о нем. И песню эту горцы поют до сих пор.

Волы дотащились уже до Урикау. «Интересно, как поведет себя хозяин арбы, когда поравняется с памятником Ленину? — думает Джерихан, глядя в бинокль. — Одни, проезжая мимо памятника, останавливаются и говорят: «Рухсаг уад Ленин», другие — снимают шапки».

Путник остановил волов, слез с подводы и, подойдя к камню, погладил его рукой.

«Памятник… Разве этот камень достоин памяти Ленина? — думает Джерихан. — Камень ниже человеческого роста. Ленину нужно воздвигнуть памятник выше горы Кариу. Говорят, в ясный день вершина Кариу видна у Моздока и даже с берегов Каспийского моря. Но и этого мало. Памятник Ленину должен быть виден всем на земле. Но, говорят, построить такой невозможно… Почему? Что такое памятник? Имя. Память. А память может хранить не только камень… Вот, например, Аким. Он отомстил абрекам за всех, кого они ограбили раньше. Он погиб. И ему не поставили памятника, но о нем сложили песню… Или Тлатов Чермен — легендарный герой, вождь «черного народа», предательски убитый князьями. Чермен жил два столетия тому назад, а песню о нем поют до сих пор. И в годы гражданской войны осетинские революционеры назвали свою партию его именем — «Кермен». Люди не знают, где его могила, но нет ни одного осетина, который не знал бы песню о нем… Или герой восстания 1905 года Дряев Антон, имя которого наводило ужас на князей и помещиков. И о нем была сложена песня. Мало ли их: Ларсаг Кудайнат и Кодзрон Таймураз — борцы с пришельцами-насильниками, Харебов Исак — герой гражданской войны… Осетины никогда не забывали о героях. Они не могли воздвигнуть им бронзовые и мраморные памятники и потому слагали песни…»

Джерихан вложил бинокль в футляр.

«А что если сложить песню о Ленине? — подумал он и испугался: — Как отважиться на такое?.. Какие слова должны быть в песне о Ленине? Умные и красивые… И чтобы пелись они легко… Под силу ли мне это?..»

Нет, пастух из Барзикау никогда не встречался с Лениным, если встречу понимать в буквальном смысле…

Джерихан сидел на уступе скалы, воспоминания унесли его к тем временам, когда он совсем мальчишкой пас здесь ягнят…

Шла германская война. С фронта вернулся один из барзикаусцев. Вернулся одноглазым и хромым, и дети, затаив дыхание, слушали его рассказы о жестокой и непонятной войне. Они также «воевали», но вместо пуль у них были сосновые шишки. Убитых не бывало. Смеркалось — и все возвращались домой.

У взрослых все было иначе. Война шла уже два года, и в селении остались только старики и женщины. Кое-кому из мальчишек пришлось взяться за отцовские косы. Старшина забирал на фронт даже пожилых мужчин. Люди ругают и его, и царя прямо в глаза, а ему как с гуся вода. Ругай и плюйся, но на войну иди. Потом приехал какой-то офицер с солдатами. Они ловили всех, кто может носить оружие, и увозили с собой. Стон, плач…

От многих фронтовиков нет ни писем, ни «черных бумаг»[32]. Что с ними?