Прошло немало лет… Наступил октябрь 1917 года. И будто среди степных курганов вдруг вознесся к небу белоснежный Казбек, — среди трудового народа появился великий Ленин!..

Взгляни теперь, читатель, с вершины Хакуна. На поляне Барзикау вырос город — новая фабрика, трехэтажная школа, больница, пятиэтажные дома. Вода к ним подходит по стальным трубам, квартиры отапливаются паром, и в каждой имеется ванная. Асфальтированная широкая дорога протянулась из города Орджоникидзе до центра Куртатинского ущелья.

В первые годы Советской власти горцы стали переселяться на равнину. Отца Джерихана спросили:

— Почему ты не переселяешься на равнину?

На этот вопрос тот ответил так:

— Советская власть сама скоро придет ко мне.

И сбылись слова горца — Советская власть пришла в Куртатинское ущелье. Нет предела ее победоносному шествию.

Не забудь, читатель, и останови свой взгляд на каменной плите у дороги, возле селения Урикау. Не подумай, что это осколок скалы. Этот камень сюда принесли в 1924 году жители Куртатинского ущелья. Не забудь окинуть взглядом и башню над селом Даллагкау: здесь куртатинский пастух Джерихан слагал песню о Ленине.

Перевод Р. Тотрова

В кабинете директора театра шло распределение ролей в новой пьесе, а собравшиеся в фойе актеры с нетерпением ожидали результатов.

Молодая актриса Разиат волновалась, пожалуй, сильнее других. Она боялась, что ей не дадут хорошей роли, и заранее давала себе слово: если ей достанется неинтересная роль, она наотрез откажется от участия в спектакле. Но тут же спрашивала себя: «Как я могу отказаться? А театральная дисциплина? Ведь я комсомолка».

И понимая, что она не может пренебречь даже самой незначительной ролью, она волновалась и сердилась еще больше.

Из кабинета директора вышел режиссер. По лицу его было видно, что он очень устал и заранее предвидит, что не все будут довольны распределением ролей и ему предстоит найти для каждого особо ласковые и убедительные слова.

Актеры молча ожидали сообщения режиссера.

Разиат стояла поодаль. Режиссер сначала называл фамилию артиста, а потом роль, которая ему поручалась. И вот была произнесена ее фамилия. «Скорей, скорей бы сказал, какая роль!»

Радостно заколотилось сердце, кровь хлынула в лицо, и оно разрумянилось, как красный шелк, когда режиссер медленно проговорил:

— Вам поручается роль старухи Гошед.

Думая только о своей новой роли, шла она из театра и не замечала прохожих. Перед ее взором стояла несчастная, беспомощная вдова, которую она должна была играть на сцене. Разиат еще неясно видела ее лицо, не совсем понимала ее характер, но тут же начала искать, обдумывать… Ночью Разиат не могла уснуть. Все яснее выступал перед нею образ старухи Гошед. Ее сгорбила тяжесть жизни. Морщины прорезали лицо. Но она продолжала стойко бороться против козней судьбы.

Образ старухи вырисовывался отчетливо. Но Разиат еще не была довольна собой. Перед ней пока был только рисунок. Раньше, чем вынести на сцену, его надо наполнить жизнью, горячими чувствами.

Разиат заснула. Ей снилось, что она сама превратилась в старуху. Вот она несет корзину с навозом на свой клочок земли по каменистой тропинке, все вверх и вверх, круто в гору.

Как она устала! Ноги подкашиваются. Тело обливается потом… Но, превозмогая себя, она поднимается все выше.

Узенькая тропинка вьется над бездонной пропастью. Хватаясь за острые выступы скал, старуха еле ползет по тропинке. Вдруг ее корзина с навозом зацепилась за выступ, и, не удержавшись, старуха вместе с корзиной покатилась в пропасть. Разиат закричала… и проснулась…

Сердце ее громко стучало, тело было разбито усталостью, словно она наяву пережила все это. И как обрадовалась она, поняв, что это был только сон.

Шли дни. Разиат продолжала работать над ролью. Она ходила по улицам, по базару, наблюдая за старухами-крестьянками, приехавшими в город. Но следы прошлой мучительной жизни почти совсем изгладились на их лицах, трудно было в образе и поведении крестьянок их приметить. Разиат даже побывала в соседних селах, но и это мало ей помогло.

До премьеры оставалось совсем мало времени, когда к Разиат из глухого горного аула приехала в гости мать.

— Посмотрю-ка, — сказала она, — чему ты так долго училась, чему тебя выучили.

Дочь целыми днями готовилась к премьере. Взвалив что-нибудь на плечи, она ходила сгорбившись так, точно несла непосильную ношу. Цепляясь за стены комнаты, она по-старушечьи стонала:

— Ой, не могу больше… Долго ли жить мне еще в мучениях? Или богу приятно смотреть на мои муки? Хоть бы умереть мне!

«Что это за шутки над нашей тяжелой жизнью?» — обиженно думала мать. Однажды вечером она не вытерпела и сказала дочери:

— Если тебя столько лет учили этому, то не ученье тут было, а баловство!

Разиат промолчала.

— Не пойду я смотреть такие глупости, — ответила мать, когда дочь пригласила ее на первый спектакль. Но подруги Разиат стали уговаривать старушку, и она нехотя согласилась.

В театре старушка села подальше от сцены. Зал был полон, и это было приятно матери: вот сколько людей пришло посмотреть на ее дочь! Неужели Разиат будет всем этим людям показывать то, что она выделывала дома? Нет, наверно, она покажет что-нибудь достойное.

Вот плюшевая стена занавеса раздвинулась, и мать увидела горы, громадные горы, среди которых прожила всю свою жизнь. На краю пропасти, на клочке земли, какой-то старичок и молодая девушка работали на своем маленьком поле.

Мать ожидала увидеть дочь, но ее здесь не было. Только, цепляясь за скалы, карабкалась вверх какая-то дряхлая худенькая старушка, держа корзину навоза, едва ли не большую, чем она сама. Вот старуха споткнулась и упала.

— Сколько еще назначено мне судьбою жить в мучениях? — сказала она.

Мать забыла обо всем. Слезы полились по ее морщинистым щекам. Прошлая жизнь въявь встала перед ней. Но она все ждала, когда же на сцену выйдет ее дочь, и, опасаясь, что сквозь пелену слез не увидит ее, она утирала глаза, но они снова заволакивались слезами.

— Иссякла сила моих ног, совсем состарилась я, да еще и ревматизм замучил, — слышались со сцены слова старухи.

И тут мать по голосу узнала свою дочь. Точно частый град, покатились слезы, и она уже не утирала их.

Как только закрылся занавес, мать вскочила с места и заторопилась к дочери на сцену. Она встретила Разиат в коридоре: дочь шла к себе в уборную. Разиат была озабочена, ей казалось, что она сыграла не так, как нужно, и была недовольна собой.

— Дочь моя, сними с себя это одеяние и больше никогда его не надевай, — сказала мать.

— Почему?

— Не идет тебе это, не годится его сейчас носить.

— Как же мне не надевать его? — удивленно спросила дочь. — Ведь я играю роль.

— Очень долго, всю жизнь ходила я в такой роли, и мне даже вспоминать о ней не хочется, хватит с нас и этого. Другую роль надо тебе играть, а эту забудь навсегда.

И тут Разиат весело рассмеялась — она поняла, что роль удалась ей. Обняв мать, она быстро увлекла ее в свою уборную.

— Ну, не чародеи ли вы, молодежь? — сказала мать, глядя, как несчастная старуха снова становится ее красивой, веселой дочерью. — Ведь ты прошлую жизнь и краем глаза не видела, а как ее передаешь!

— Но я знаю твою жизнь, мама, — ответила дочь.

Перевод Ю. Либединского

Габил Сауол — маленький человечек. Всмотритесь в него пристальней, и вы убедитесь, что на его лице так и написано, что он лукав, хитер и бесчестен. Стоит вам взглянуть на его усы, похожие на стрелки, на острую бородку, и спрятанный, между ними маленький рот тотчас откроется, расплывется в подхалимской улыбочке, и Габил, жеманничая, как девушка, потупив взор, окажет: