Начало всех начал осетинской литературы — «Ирон фандыр» Коста Хетагурова и современникам поэта, и потомкам представляется энциклопедией жизни горской бедноты в былом. Именно энциклопедичность позволила книге стать краеугольным камнем национального словесного искусства, его блистательным зачином и недосягаемой вершиной.

Это цельный слиток социальных проблем, эпохальных устремлений, человеческих страстей, а не мертвый отблеск обремененных бурей десятилетий, в которые жил, творил, боролся великий трибун.

Каждое произведение — поэтическая жемчужина, плод горестных раздумий над страданиями людей, поиск путей к свободе и счастью, неукротимая вера в грядущее.

Бурная творческая деятельность Коста Хетагурова стимулировала зарождение и формирование в осетинской литературе жанров прозы и драматургии, и уже на рубеже двух веков в «краю беспросветной нужды» читателям и зрителям были известны и очерк, и рассказ, и пьеса. В них были запечатлены и специфический колорит патриархального быта, и экзотика природы горной страны, и — что наиболее существенно — глубокие противоречия общественного уклада.

Проза Сека Гадиева трагедийна и героична в высшей степени. Она насыщена исторической правдой, социальными коллизиями, жаждой воли и духовного раскрепощения обитателей горных теснин. Поэтика, стилистика и краски устного народного творчества органически вплетаются в художественную ткань его повествований.

В рассказах Арсена Коцоева и других приверженцев традиций классической новеллистики отчетливо проступают черты времени и характера обездоленного горца, ищущего правды и справедливости, стремящегося избавиться от пут обветшалых нравственных канонов и затхлых верований.

Речь идет не о попытках писателей «внедрить» в молодую литературу тот или иной жанр, а о создании ими произведений изысканного мастерства и идейной зрелости, остротой и значимостью проблематики, безупречностью формы обозначивших пути развития прозы в дальнейшем.

И все же правомерно говорить о процессе становления новой осетинской прозы в советское время. Эпос в своей полифоничности и широкоохватности утверждается вместе с эпохой революционного обновления общества.

Первые повести и романы на осетинском языке появляются в начале тридцатых годов. Подлинная история человечества начинается с Октября семнадцатого года, и писатели направляют свои усилия на создание художественной панорамы возрожденной родины. Этим объясняется их стойкий интерес к событиям кануна революции, самой революции и гражданской войны.

В результате добрая половина книг прозаиков оказалась тематически связанной с недавним прошлым, что не разрушало единства литературного процесса, пафосом утверждения обращенного к современности.

Ведь именно в те годы, по горячим следам, написан целый ряд произведений, в которых явления общественного бытия осмысливаются как проявление сущности классовой борьбы (повести Цомака Гадиева «Честь предков», Арсена Коцоева «Джанаспи», роман Дабе Мамсурова «Тяжелая операция»).

«Шум бури», «Разбитая цепь», «Поэма о героях», «Надежда», «Навстречу жизни»… Названия романов Коста Фарниона, Барона Боциева, Дабе Мамсурова, Тазе Бесаева, Езетхан Уруймаговой красноречиво говорят о творческих замыслах писателей, об их понимании действительности и призвания человека.

Да, их герои — люди революционного склада души, они разбивают цепи векового рабства и, полные веры и надежды, смело идут сквозь бури навстречу перестраиваемой жизни.

Им по плечу подвиги, испытания лишь закаляют их волю и сердца. Гордые, вольнолюбивые, они до поры до времени бывают бескрылы, не находят заветной цели. Стряхивая очарование стихийной абреческой удали и порывов к свободе, дети гор постепенно постигают революционный смысл происходящего вокруг них.

И фарниевский изгой Царай Сырхаев, и мамсуровский бунтарь Гаппо Борзов, и уруймаговский «временнопроживающий» Темур Савкуев поначалу по зову чувств мгновенно реагируют на притеснения и поборы, оставаясь во власти вспышек гнева и протеста, но потом самозабвенно отдаются сознательной борьбе за народное дело. И боциевский мечтатель Цалык наверняка осенен знаменем своего времени.

С годами эмоциональная импульсивность этих недюжинных натур сменяется осознанной целеустремленностью борцов с кремнистым характером. В их стремительном духовном выпрямлении и росте явственно ощущается логика социальных потрясений.

Одухотворенностью правдоискателей, мятежными метаниями галерея этих образов сродни героям рассказов Чермена Беджызаты и Сико Кулаева.

Позднее исторические повествования Уари Шанаева, стоящие особняком, по своей образной структуре и романтическому звучанию, обогатили прозу мотивами борьбы за человеческое достоинство, за землю и волю.

Этот слепой старец — мудрый художник, который слышал голос истории как голос современности. Его предания старины и поныне звучат клятвами верности идеям свободы и гуманизма. Чермен и сыновья Бата — воители и протестанты. Их образы сохранила для потомства благодарная память народа. И вовсе не случайно, что они вошли в сознание горцев сначала через посредство памятников фольклора, и лишь потом как герои разножанровых произведений художественной литературы.

Военное лихолетье вошло в осетинскую литературу как тревожный колокольный звон, до сих пор посещающий сны ветеранов и тех юнцов, чье детство омрачено тенью свастики. В книгах послевоенной поры сохранилось ощущение трагизма войны, но оно не ложится мертвящим грузом на сердца людей, открытых для добрых дел.

«Хурзарин» Максима Цагараева — рассказ о мужестве тех, кто отстоял свою свободу и строит на пепелищах школы, превращает пустыри в сады. Под стать им Ацамаз и его сподвижники из романа Тотырбека Джатиева «Дорогой жизни», Ислам и его друзья из романа Татари Епхиева «Семья Цораевых».

Бывший фронтовик Ацамаз чувствует себя хозяином на земле. Ему претят представления о жизни, на которых еще странным образом «пестрят заплаты» религиозных верований и иных чужеродных напластований. В этой своей убежденности он неподкупен и неуступчив.

Его соратник Ислам не щадит болезненного самолюбия отца, успевшего на посту председателя колхоза сжиться с рутиной, кичащегося старыми заслугами. Тягостные размолвки, крайне взвинченные объяснения не страшат его. У отца сместились понятия чести и долга, он борется с ним, чтобы сохранить в нем прежнего справедливого человека, у которого хоть и крутой, неуживчивый нрав, но отзывчивая, честная натура.

Конфликты произведений остры и жизненны. Позору измены, низости предательства противостоят одержимость и идейное богатство патриотов. Да и разлад в осетинской семье, вызванный переосмыслением духовных ценностей, дает обильную пищу для размышлений. Чтобы показать его правдиво, глубоко, нужны и такт, и чутье, и понимание того, что не так-то легко расстаются люди с традиционными взглядами и обычаями.

М. Цагараев видит сущность конфликта в моральных устоях своих героев. Т. Джатиев раскрывает его содержание на фоне борьбы целого коллектива за прогрессивное. Т. Епхиев ратует за гражданскую смелость, отвергает мелкое и мелочное в человеческих отношениях.

Пережитки старины живучи и цепки. Это обусловило внутреннюю напряженность, полемичность произведений. Им чужда спокойная, размеренная интонация. Отсюда же, по-видимому, излишняя «несгибаемость» героев. Будь Ислам более разборчивым, обидные недоразумения между ним и Нади рассеялись бы быстрее, безболезненней. Да и Ацамазу явно не хватает обязательности, тонкости в выборе средств переубеждения отсталых людей.