— Фаризат, я спрашиваю вас как секретарь комсомольской организации, членом которой является ваша дочь. Согласны ли вы, чтобы Уарзета была выдана замуж вопреки ее желанию? Если да, скажите «да», если нет — скажите «нет». Я спрашиваю не из любопытства. Ваше мнение желает знать целый коллектив, и вы обязаны ответить откровенно.

Бека, отвернувшись к окну, ехидно посмеивался в усы. Казбек с тревогой поглядывал на распалившуюся Сона.

— Эх, товарищ секретарь, сказать-то я могу, да кто меня подслушает, — Фаризат махнула рукой и, всхлипнув, хотела выскользнуть на кухню — будто по делам. Но строгий голос Сона установил ее.

— Нет, вы должны высказать свое мнение.

Фаризат не выдержала такого напора. Она всегда робела перед официальными лицами. Больше, чем перед мужем. Да и пес с ним, с Бека… Что он ей сделает? Налетит с руганью? Так у нее, слава богу, язык подлиннее. Нет, надо сказать, может, дочке это пойдет на пользу.

— Лучше бы мне помолчать… Ну уж, раз так… скажу. Сердце нашей дочери принадлежит другому. Парень он хороший, на адвоката учится. Она его ждет. Бека это знал и не должен был вставать поперек их дороги. Не для того мы ее учили, к свету вывели, чтобы теперь назад во тьму тащить. Вот что… Кто теперь насильно дочерей замуж выдает? Никто. Одни мы.

Фаризат отвернулась, вытерла рукавом глаза.

— Ваша жена права, — пылко воскликнула Сона, обращаясь к затылку Бека. — А вы, а вы…

Бека резко отвернулся от окна. В его суженных глазах, устремленных на девушку, читалось холодное, насмешливое презрение, смешанное с бешенством.

— Что ж, товарищ секретарь комсомола, если вы считаете, что моя жена умней меня, то и решайте с ней ваши комсомольские дела. А в мои не вмешивайтесь.

— Но, Бека, неужели ты… — начал было Казбек, но хозяин, выставив вперед ладонь, словно отгородившись от слов, заставил его замолчать и сам перешел в наступление:

— Казбек, вы мудрый человек, и я уважаю вас. Но я не хочу, чтобы кто-то кроме меня, — он метнул взгляд на Сона, — распоряжался в моем доме.

Бека торжествовал. Умен Казбек, совсем было загнал его в угол, но не на того напал. Нашелся Бека, сумел вывернуться, да и девчонку ловко осадил. Казбек — еще куда ни шло, но чтобы девчонка тыкала его носом — такому не бывать. Пусть говорят о нем, что хотят, — он не отступит в угоду этой пустой фитюльке.

— Давайте же выпьем, Казбек! — нарочито весело воскликнул Бека и взялся за бутылку.

— Спасибо, друг мой, но я не пью, — хмуро отозвался гость. — А если бы даже и пил, то не за тем пришел.

Он встал.

— Куда же вы? Посидите, — засуетился Бека.

— Извини, у нас нет времени.

Казбек направился к выходу, но Бека опередил его и преградил путь. В глазах его играла бесовская веселость.

— Вы меня обижаете, Казбек! Слушать вас даже без выпивки — большое удовольствие. Не уходите, ради Христа. Очень прошу…

— Какой отсталый человек! — отрубила Сона, когда они с Казбеком вышли со двора.

Казбек остановился перед ней, изучающе оглядел с головы до ног.

— Послушайте, Сона, что вам скажет ваш бывший учитель. Может быть, вы хороший комсорг, но бороться с предрассудками — не ваше призвание. Неужели вы не поняли, что своим вмешательством испортили все дело? Лучше бы вы со мной не ходили!

Он круто повернулся и зашагал прочь.

Перевод Л. Парфенова

Резко и требовательно зазвонил телефон. Бексолтан рывком схватил трубку, однако сказал спокойно:

— Да, да. Слушаю.

— Здравствуйте, — поздоровались таким тоном, словно отдавали команду. И Бексолтан узнал голос помощника Дзамболата, первого секретаря обкома партии.

— Здравствуйте, — мягко ответил он. — Слушаю.

— Он едет к вам. Встречайте у моста через Тагардон. Будет ровно через два часа.

На том конце провода положили трубку. Но Бексолтан все еще прижимал трубку к уху, не обращая внимания на частые гудки. Наконец, задумчиво-медленно опустил трубку на рычаг.

Вот так — снег на голову! Еще не вся пшеница обмолочена. К тому же и намолотам ой как далеко до взятых обязательств. Все надежды возлагались на кукурузу, но и «королева полей», похоже, не обрадует урожаем. А Дзамболат, и говорить нечего, все приметит, все возьмет на заметку — ничего не упустит.

Бексолтан хлопнул обеими ладонями по столу.

— Руль — у шофера, карта — у меня. И прямиком в колхоз «Иристон». Там поля получше, — решительно встал. Взял со стола записную книжку, в которой он обычно делал разные пометки, записывал всевозможные цифры, не очень полагаясь на свою память. Спрятал блокнот в нагрудный карман синего шевиотового кителя. До прибытия Дзамболата оставалось довольно много времени, но ему еще надо заскочить домой и переодеться.

В приемной сидела группа товарищей из колхозов района.

— Прошу прощения. Я не смогу вас принять. Должен ехать: мне только что позвонили из обкома. Дзамболат ждет меня на поле, — кивнул всем головой и не торопясь направился к выходу. Сел в «Победу» и коротко бросил шоферу:

— Домой.

Машина еще не остановилась, а Бексолтан уже распахнул дверцу. В доме никого не оказалось. Бексолтан недовольно чертыхнулся. Открыл шифоньер и снял с плечиков китель и галифе, оба защитного цвета. Тщательно поглажены Мисурат, женой. Скинув с себя синий китель и брюки навыпуск, аккуратно повесил их на освободившиеся плечики. Переоделся. Натянул начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги и прошелся по комнате. Остановился у большого зеркала. Теперь он был одет точно так же, как будет и Дзамболат. Эти костюмы, называемые «сталинкой», они заказали у одного и того же мастера индпошива.

Бексолтану пришлось ждать не более получаса, когда из-за косогора показался сияющий черным лаком «ЗИМ». Дзамболат, улыбаясь, откровенно любовался ладной фигурой Бексолтана. Мягко взял его под руку и повел в сторону Тагардона.

Вода в реке стала свинцово-холодной. И течение, казалось, умерило свой бег. Дзамболат перевел взгляд на близкие горы. Травянистые склоны еще густо зеленели, но на лесистых хребтах появились первые багряные мазки осени. Воздух был до того прозрачен, словно его процедили через тончайший фильтр.

— Места у вас сказочно красивые. Прямо душа перерождается. Смотришь на горы и счастлив лишь оттого, что живешь на свете.

— Чувствовать красоту способны не все, — заметил Бексолтан. — Только людям, чистым сердцем, это дано…

— Льстишь, льстишь мне, Бексолтан, — засмеялся Дзамболат и дружески сжал локоть первого секретаря райкома партии.

Тот театрально воздел руки к небу:

— Помилуй бог! Предан без лести.

— Ага. Это ты цитируешь Аракчеева, да?

— Точно. Но самого терпеть не могу: на уроке истории схватил «неуд» — не хотел рассказывать о нем.

— Да… Такие темные личности и делали историю мрачной. Ты прав, да не совсем: чувствующих и понимающих красоту абсолютное большинство — если говорить казенным слогом. Кто глух к шуму реки, к плеску морских волн, кто слеп к чуду восхода и заката, чья душа не светлеет от величавой красоты гор, чей дух не захватывает простор степей Моздока? Есть ли среди осетин человек, кого не трогают наши героические песни? — Дзамболат смотрел на Бексолтана, улыбаясь одними глазами.

Бексолтан давно заметил это обыкновение Дзамболата улыбаться только глазами. Но ошибся бы тот, кто поверил этой улыбке — глаза Дзамболата пронизывали человека насквозь. Трудно от них что-либо скрыть. Смотреть в глаза первому и говорить одно, а думать противоположное было просто невозможно. И потому Бексолтан научился вовремя отводить свой взгляд. Но в последнее время в глазах Дзамболата вроде бы затаились боль и тревога. Беспокойство какое-то. Ищущее сочувствия беспокойство. Впервые это показалось Бексолтану на недавно состоявшемся пленуме обкома партии. И голос у Дзамболата тогда был против обычного не совсем уверенный, вкрадчивый. Вполне может быть, что все это Бексолтану лишь кажется.