— А нельзя без суда? — повернулся к нам папа.

— Да, действительно!

Я поняла, что моим теткам нужно было оправдание, чтобы притормозить это дело, и они нашли его.

— Эрнест, надо это обдумать.

— И почему он так форсирует дело?

— Очень подозрительно.

— Да, да!

И, не сговариваясь, мы быстро пересекли двор, выскочили на улицу.

— Это ужасно, — громко и освобожденно рассмеялась, тетя Адель.

Никто не спросил ее, что ужасно и почему ужасно. — Быстро дошли до вокзальной площади, весело вспоминая, как забавно гримасничал адвокат. А как сели в свой трамвайчик и поехали, нас охватила такая радость, будто вырвались из тюрьмы, в которую чуть было не попали из-за своей глупости.

Когда радость несколько поутихла и испуг, охвативший нас во дворе нотариальной конторы, прошел, тетя Адель написала в Москву подробное, с большими отступлениями письмо, так, мол, и так, дорогая Нана, чуть было не попали под суд, но, к счастью, вовремя одумались. Много места в этом послании было уделено описанию мимики адвоката, а в конце тетя приписала о тесноте и о Леве, который постоянно нервничает, по, несмотря на это, учится, бедненький, на «отлично».

Через неделю пришла телеграмма: «Присылай Люсьену и Москву. Учебный год окончит здесь».

Это звучало как приказ. И тетя, безумно сожалея о своей откровенности, мгновенно подчинилась.

Люся радовалась — она никогда не бывала в Москве — и потому бегала, рассказывала всем, как она поедет туда и увидит в мавзолее Ленина.

Люся уезжает. Ее везет в своем служебном купе мать Нодара — проводница московского поезда. Нодари десять раз приходил — торопил Люсю, чтобы не опоздала. Он очень гордился, что его семья может сослужить службу нашей семье. И еще мне казалось: он немного грустил. Но, повторяю, может, это мне только так показалось.

Люся сияла, как именинница. Заметив мою печаль, попробовала утешить:

— Посмотрю в мавзолее Ленина и… может, вернусь. Мама говорит, что Нана еще своеобразнее Левы.

— Ой, хоть бы Нана была очень, очень своеобразной.

Но пожелание не сбылось. Люся не вернулась и написала мне через месяц одно коротенькое письмо. О том, что ее новая школа замечательная и необыкновенно просторная, а в доме, на одной с ними лестничной площадке, живет мальчик грузин, он похож на Нодари и очень ей правится. Между прочим, его тоже зовут Нодаром, как удивительно, правда? В письме было несколько слов о погоде, о новых тапочках, а о Нане ни звука, будто ее не существовало на свете.

Я скучала по сестренке. В первое время думала, что жить без нее не смогу. Но потом постепенно привыкла к одиночеству в доме, Лева не заменил мне Люсю. Он стал учиться в Грма-Геле, там, где учились Ламара, Отари, Федька и Гертруда — мои прежние «враги» и друзья, и после уроков всегда задерживался в школе — в шахматном клубе или в математическом кружке. А когда возвращался, заваливался спать, спал удивительно долго — до самого вечера. Потом садился за уроки и готовил их до двух трех часов ночи. В доме считали, что это ненормально, это распущенность и баловство — спать так много и не вовремя. Тетя Адель старалась оправдать сына: «Он, бедненький, не может прийти в себя после спартанской жизни в Харькове». Но Лева учился на круглые пятерки.

— Вот видишь, значит, можешь, — сказала ему моя мама, — а чего же ты в Харькове дурака валял?

— Вы, тетя Анна, выбирайте выражения, — сразу обиделся он.

— Ах эти интеллигентские фигли-мигли! Потому ты и не учился там.

— Я не учился потому, что не хотел.

— А здесь сразу захотел.

— Да. Потому что я сплю, сколько хочу и когда хочу. Я сам собой распоряжаюсь. меня, например, приглашает в Бакуриани товарищ походить на лыжах, и я поеду.

— А деньги где?

— Но тант Виолетта прислала!

— Тант Виолетта прислала на еду. А не для катанья на лыжах.

— Это не катанье, это спорт. И… я так хочу.

— Мало ли кто чего хочет? Я, может, на луну лететь хочу.

— Вы? — крайне удивился Лева.

— Да, я. Что, трудно предположить во мне такое желание?

— Откровенно говоря, да.

— А вот представь себе, хочу полететь.

— Ну и… Пожалуйста!

— Спасибо за разрешение. Только, если бы все мы делали все, что хотим…

— Был бы коммунизм.

— Нет, анархия. В каждом деле нужен порядок и запрет.

— Тетя Анна! Вы и представления не имеете о коммунизме!

— Я знаю, что всегда и везде каждый человек должен работать и нести ответственность за свои поступки.

— Какие скучные рассуждения!

— Займись делом, и сразу станет весело.

— Я занимаюсь делом.

— И молодец.

Лева ухмыльнулся, хотел, видимо, еще поспорить или же сострить, но воздержался. Мама, очень довольная, ушла в комнату.

— Кто тебя приглашает в Бакуриани?

— Отари. Он в моем классе учится.

— А, это Отар-гектар?

— Почему гектар?

— А рост?

— И я такой же.

— Он в детстве как-то ускоренно рос. Мы его так дразнили.

Лева подумал:

— Он парень что надо. У него аналитическое мышление.

— Что такое аналитическое мышление?

Он объяснил.

— Отари был жутким драчуном. Воображал себя пограничником или же милиционером…

— Не произноси этого слова, не надо.

— Какого слова?

— Милиционер. Я сразу вспоминаю Милицу Корьюс и чувствую себя несчастным.

Новый год я встречала не дома. Меня первый раз в жизни пригласили в компанию. Мама согласилась отпустить меня потому, что шел туда Лева, и еще потому, что собирались мы в доме дяди Ило.

Она мне сшила темно-синий костюмчик из своего старого шерстяного, а из старинной кремовой крепдешиновой кофты сделала воротничок и жабо. Этот сшитый в талию и расклешенный книзу наряд так подошел к моей фигуре с заплетенными над ушами и заколотыми на затылке косичками, что я чуть сознание не теряла от нетерпения поскорее помчаться к Ламаре и покрасоваться там.

Отправились мы с Левой и Надей к Ламаре в восемь часов. Дольше выдерживать время были не в силах. Мы думали — никого там еще не будет, договорились ведь на — десять часов. Но в большой длинной зале уже собрались все: три одноклассника Левы, в том числе и Отар-гектар, и два девятиклассника. А девочки были из восьмых-девятых классов: из нашей школы я и Надя, из школы Левы хозяйка дома, Гертруда и еще две их подружки. Девочки и мальчики группировались в разных концах залы. Гертруда, которая живет рядом с Отари и раньше никогда не заговаривала со мной — только визгливо дразнила, — вдруг заговорила низким, приятным голосом:

— Эти ребята — самые лучшие в нашей школе. Десятиклассники — все комсомольцы.

Я и так робела, считая за честь быть принятой в компании таких взрослых мальчиков, а тут и вовсе смутилась, поглядывала на товарищей Левы с замиранием сердца: комсомольцы. О чем говорить с ними? Ну Лева, он был понятен мне, он брат, а они? Наверно, все умные-преумные. Когда Коля учился в школе, в его классе было всего три комсомольца.

— Игорь секретарь комитета, — нашептывала на ухо Гертруда, — он только на первый взгляд кажется слабохарактерным. А на самом деле он волевой. А Отари в комитете комсомола. Немного недисциплинированный — несдержан. Получил недавно выговор без занесения в личное дело. Как у нас в школе интересно! У нас же большой стадион, волейбольная команда держит первенство в районе…

Потом Гертруда начала рассказывать о каждом мальчике в отдельности — они в это время окружили Игоря и, перелистывая какой-то журнал, спорили.

— Знаешь, почему приглашена Надя? Этого захотел Роберт. А Леван захотел встречать здесь новый год потому, что Ламара напоминает ему Карлу Доннер.

— Какой Леван? — удивилась я. Знала — Ламара нравится Леве, а тут еще какой-то Леван.

— Твой двоюродный брат, — сказала Гертруда.

— Он Лев.

— А вот и нет. Сама в их классном журнале видела: он Леван. Так вот. Леван пришел ради Ламары. Вообще все мальчишки пришли потому, что Ламара согласилась пригласить тех девочек, которые им нравятся.