Так. А я? Кому же я нравлюсь?

Гертруда продолжала:

— Вон та девочка дружит с тем мальчиком, а та — с тем. Я дружу с Игорем, мы уже три недели дружим. Как он мне нравится, если бы ты знала! Он очень умный. По-моему, он станет государственным деятелем.

Ну хорошо. А все же, по чьей инициативе приглашена я?

И, как будто угадав мои мысли, Гертруда прошептала:

— Ты сама должна знать, ради кого тебя пригласили. Я слыхала краем уха, будто так хотел Отари. Хочешь, пойду уточню?

— Нет, нет, не надо.

Сколько она говорила, эта Гертруда! Конечно, все сказанное было очень интересно и важно для меня, но я хотела послушать и других девочек. Они сгрудились около патефона. Говорили о певицах:

— Конечно, у Милицы Корьюс необыкновенный голос, но Любовь Орлова как-то… милее.

— Да, да, именно милее.

Я рассказала девочкам о выступлении Орловой в нашем клубе Надзаладеви. Она пела на бис без конца. Попала я на это выступление случайно — у нас была репетиция ансамбля, и потом всех участников пропустили в зал без билетов. А зал разламывался от зрителей. И как же ей аплодировали. Я тоже заказала ей песню. Я закричала: «Пушка, пушка!» Орлова поняла и, пристукивая каблучками, спела нам песню из кинофильма «Цирк»: «А-диги-диги-ду, я из пушка в нэбо уйду!» Потом она пела еще и еще, пока не стала хватать себя за горло, показывая этим жестом, что уже не в силах петь. Душка, душка! Мы ждали в саду ее выхода из клуба, она прошла по людскому коридору, маленькая, изящная, необыкновенно приветливая.

— А как поет Кожухаров в «Истребителях»?! — сказала с восторгом Ольга. — Обожаю его!

Мы с Надей быстро переглянулись — мы тоже были в него влюблены.

— «В далекий край товарищ улетает…» — тихо запела Ольга и мы подхватили:

А мальчишки вышли на широкий балкон. Через открытое окно было слышно, как они продолжали спорить об авиации.

Пришла из кухни тетя Кэто и сказала, что до нового года есть время, так что можно затеять какую-нибудь игру. Но мы не отходили от патефона, я чувствовала себя ужасно скованно и видела, что остальные девочки тоже не знают, куда деть руки. А любопытство жгло: что дальше?

— Первые самолеты-истребители появились в 1915 году, на Западном фронте, — донесся с балкона ломающийся голос Роберта. — У французов был «ньюпор».

— Нет, это у немцев был «ньюпор»! — заспорил Федя.

— У французов! — поддержал Роберта Отари, — А у немцев был «фоккер»!

— «Фоккер», конечно, был лучше.

— Почему?

— Он был более совершенным!

Опять пришла из кухни тетя Кэто.

— Ну что же вы стоите? Мальчики! — сказала она в окно. — Идите сюда! Организуйте какую-нибудь игру!

Роберт пришел, посмотрел на нас, как на детсадовцев, и объявил:

— Играем в моргунчики!

Медленно, словно нехотя, подошли остальные мальчики. Ставя в круг стулья сиденьями внутрь, продолжали деловито спорить:

— Основное назначение истребителя — воздушный бой.

— Не только. Он кроме этого прикрывает наземные войска.

— И все же бомбардировщик — главная фигура на войне!

— Это ты свистишь!

— А докажи!

И вдруг над самым моим ухом прозвучал говорок Отара:

— Как живешь, Иришка-кукуришка?

Я стремительно обернулась:

— А ты, Отар-гектар?

До этого момента мы оба делали вид, что не замечаем друг друга. Теперь же весело рассмеялись и напряженность исчезла. Взглянули прямо в глаза друг другу и — о чудо! Крепко зажмурившись, я посмотрела опять: да, так и есть, у Отара синие глаза. Темно-темно-синие. раньше я никогда не видела его так близко и даже распевала песню про его глаза: «Очи черные, очи страстные…»

— Отари, у тебя всегда были такие глаза?

— Какие такие?

— Синие!

— Конечно.

— Ну и ну.

— А что?

— Ничего.

— Скажи!

— Нет.

— Скажи!

— Вот еще!

Кто придумал замечательную игру в моргунчики? Мальчики стали за стульями, девочки присели на края сидений. За свободным стулом был Отар. Я не сразу поняла, что он моргает мне. После своего удивительного открытия я еще не опомнилась. За моим стулом стоял Игорь — его руки опустились мне на плечи.

— Нарушение правил! — закипятился Отар. — Она и шелохнуться не успела!

Все быстрее, быстрее игра, уже не поймешь, кому моргнули, кому не моргнули, мальчишки-зеваки хватали за плечи невпопад, Отар не выдержал — заорал не своим голосом, — девчонки одна за другой ускользали от него, потому что торопился добраться до меня, я, как и другие девчонки, валилась от хохота. Кода стали орать не своими голосами все двенадцать человек, в залу вошел дядя Ило:

— Кажется, надо немного отдохнуть, правда?

Он сел на тахту, мы его окружили.

— Дядя Ило, расскажите что-нибудь.

— А что рассказать?

— Про старые времена.

— Да не время сейчас.

— Мы историю нашего района пишем, — сказала Надя.

Все с интересом поглядели на нее.

— Молодцы, — сказал дядя Ило, — это не просто — писать историю.

— Ничего не получится, — сказал Роберт, — колоссальная работа.

— Я пока просто записываю факты, — с достоинством пояснила Надя, и он, не выдержав ее взгляда, усмехнулся.

— Записывай, записывай, дочка, — сказал дядя Ило. — Хороший район, трудовой. Я вот на маевке был в девятисотом году. Я тогда подручным кузнеца работал. Тринадцать лет мне было. Соленые озера за Лоткис-горой знаете?

— Конечно!

— Там решили собраться. Отец меня поднял в начале третьего ночи. Оделись, пошли. Был приказ комитета: идти по двое, даже лучше, если в одиночку, и подниматься на горы разными дорогами. Нужна была большая осторожность — шпики кругом шныряли. Поднялись мы на Лоткис-гору, и я увидел картину!.. Никогда не забуду. Рассвело уже. Во всю ширину плато шли в своих лучших одеждах наши надзаладевские, шли дидубийские, авлабарские, харпухские рабочие — в широких шароварах, в чохах и серебряных поясах. Шли рабочие кожевенного завода и завода Адельханова, мыловаренного завода Толле… Вот это была сила. С того момента, хоть и мал еще был, понял: сильнее рабочего человека никого нет на свете.

Собралось на озерах человек пятьсот. Подняли красное знамя, запели революционные песни. И пошли по поляне с песнями, а на знамени были портреты Маркса и Энгельса и надписи на русском, грузинском и армянском языках: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Потом начались выступления. Высказывали все, что наболело. И поклялись: «Будем верными делу рабочего класса, жизни своей не пожалеем для победы над проклятым царизмом!»

Я не запомнил все, что там было. Помню, когда сели завтракать, с гребня горы увидел нас полевой сторож.: Подъехал и начал выговаривать, мол, зачем траву мнете. Рабочие угостили его хорошенько и напоили так, что сторож там же лег и заснул. Ну мы, мальчишки, воспользовались этим и, пока он спал, катались на его лошади по; всему плато.

— Дядя Ило, это была самая первая маевка?

— Вторая. А первая была в 1899 году, и проводили ее в Грма-Геле. Ну хватит, поговорили, теперь танцуйте — ваша пора.

Он встал, положил на диск патефона пластинку, подкрутил ручку:

— Лезгинка. Кто первый?

Все застеснялись.

— Кэто! — крикнул он. — А ну выходи из кухни! Давай покажем молодежи пример!

Тетя Кэто, невысокая, крепкая, вышла, и они станцевали лезгинку.

— Э, ребята! — крикнул дядя Ило. — Скоро Новый год, хочу видеть, как вы веселитесь!

Зазвучало танго «Аргентина». Это очень красивое танго. Начали танцевать: мальчик с мальчиком, девочка с девочкой. Лева первый нарушил этот порядок — подошел к Ламаре, положил руку на ее талию.

Девочки стыдливо прыснули, мальчики приосанились.

Новый год мы встречали в складчину и потому, когда сели за стол, ели без церемоний. Тетя Кэто напекла целую гору пирожных, а какие варенья стояли в вазочках, а какие конфеты! Лева и Роберт жаждали затеять игру в фанты, а мы, девчонки, никак со сладостями расстаться не могли. Каждый день ведь такого не бывает.