— Тевтоны! — отрубила мама.

— И все же, согласитесь, Они никогда не делали таких глупостей, как наши ваньки. Разогнать цвет интеллигенции и взамен открыть рабфаки! Ха-ха-ха! — зло рассмеялся он. — Нет, я боюсь, боюсь, при такой политике мы погибнем.

— И фашисты так говорят, — сказал папа.

Дядя вспыхнул:

— Ты сравниваешь мое мнение с мнением умственно неполноценных людей?

— Эмиль, пойми, нам нужна своя, народная интеллигенция.

— А разве мы не из того же народа вышли? Враждебность старой интеллигенции преувеличена! Нужно хорошо платить, и интеллигенция будет работать с удовольствием.

— Эмиль, ты совершенно не знаешь законов истории.

Дядя вскочил:

— Не забывайся! Я твой старший брат!

— И все же ты слеп.

— Я не позволю тебе так со мной разговаривать!

Мама быстро подошла, встала между ними.

— Ну вот, не успели встретиться — уже поругались. То, что ты, Эрнест, говоришь, правильно. Но ты-то сам разве не бываешь слепым? Прежде ты брался за организацию дела с самого его начала, и дело шло, честь тебе и хвала. А сейчас?.. Зачем ты сегодня дал согласие стать директором совхоза, где развалена работа? Все там проворовались, это же ясно. Запутают тебя в историю, помяли мое слово. Там же такая грязь…

— Но кто-то же должен чистить и грязь! — Папа пошел в галерею к бабушке.

— В том совхозе речка есть? — крикнула я вдогонку.

Он не отозвался. Вслед за папой и мамой пошли в галерею и дядя с тетей. Там мама, призывая на помощь свекровь, начала требовать, чтобы папа отказался, пока не поздно, от директорства в совхозе. Мама даже грозила разводом. Тетя Тамара поспешно закрыла дверь. Но как бы не так. Я спрыгнула с постели, пробежала на цыпочках дядину комнату и прижалась ухом к замочной скважине: чем кончится спор, будет папа работать в совхозе или нет? В это время Коля открыл дверь со стороны галереи, и я чуть не упала.

— Сплетница-кадетница, — спокойно сказал он.

В селе, где мы жили на Украине, русской школы не было, и мама опасалась, как бы Кольке не пришлось в Тифлисе сесть на класс ниже.

— А ты сядешь на класс ниже, — дернув шеей, мстительно проговорила я.

Промолчал.

— Колька-бараболька, Колька-бараболька…

Опять промолчал. Я залезла на постель, укрыла ноги, показала язык.

Даже не посмотрел.

Положив портфель на подоконник, он взял оттуда катушку с проводом, уселся на стул и начал перематывать провод.

Я смотрела на него: никого он не боится, мой брат. Он очень смелый. Не побоялся за мной в речку прыгнуть. Мы с мальчишками: я, Ванька, Левка и еще двое — спустили в Гарбузинку корыто, из которого крестьяне лошадей поили, и поплыли. Путешествие прервалось через несколько минут, потому что наша «лодка» стала пропускать воду и быстро наполнилась до краев. Мы очутились в реке. Хорошо, что люди с берега увидели. Попрыгали в речку, выловили четверых. А меня вытянул из воды мой брат.

Вспомнив об этом, я прониклась к нему нежностью:

— Хочешь, чтобы папа работал в совхозе?

— Не. Тут детская техническая станция. Запишусь в радиокружок.

— Там лес и, наверно, речка есть.

— А шо? Одного раза тебе не хватило?

— Там цветочки, кузнечики…

— А тут столица, чуешь?

Я не знала, что такое столица.

Совхоз, где начал работать мой отец, был подсобным хозяйством депо и находился в восемнадцати километрах от Тифлиса. Местность называлась Мухатгверды. На горах позади совхоза были дубовые леса и заросли кизила, ежевики, облепихи, а совхоз, расположенный на безлесной равнине, был пока, по словам папы, в жалком состоянии.

И все же бабушка решила, что мы поедем туда в первый же выходной день. Бабушка была непоседой. Она каждое воскресенье водила семью то в ботанический сад на другой конец города, то в лес за нашей горой, то в зоопарк, то на фуникулер она говорила, что природа облагораживает и обновляет человека. Разве можно отдохнуть дома? Во Франции любая, даже самая бедная семья непременно выезжает раз в неделю за город. Благодаря этому у людей прилив сил, они потом работают лучше и дружнее живут. Слава богу, наша семья стала сейчас больше, значит, ей и вовсе необходимо иметь разрядку. Да, мы едем на пикник в совхоз, хоть и протестует любимый сын Эрнест, уверяя, что там сейчас совсем неподходящая для пикника обстановка.

В выходной день с утра Коля побежал взять хлеб по карточкам, тетя Тамара завернула в бумагу Испеченные накануне оладьи, мама положила в банку вчерашний соус, бабушка, озабоченно бормоча: «Солнце — удар!» — вынула из сундука целую стопку старых, примятых соломенных шляп. Сборы были долгие, что-то искали, бегали за чем-то в подвал, много смеялись, кипятились и спорили, наконец вроде бы собрались, вышли на улицу, а трамвай не ходит. Прохожие сказали: у базара с рельсов сошел.

— Ну вот, — обрадовался папа, — пикник откладывается.

Но бабушку нелегко было отговорить.

— Аллен, — сказала она и для большей убедительности добавила: — Ногами!

Двинулись. Все были в шляпах, правда очень старомодных, зато солнечный удар нам не грозил. Моя веселая тетушка Адель шла легкой девичьей походкой впереди. За ней мы с Люсей несли бидончики для воды. Потом шли папа, Коля, мама, тетя Тамара — все с тяжелыми сумками, полными провизией и разными другими, нужными на пикнике вещами. Замыкали шествие бабушка с зонтиком и дядя Эмиль с палкой и биноклем на шее. Наверно, это было интересное зрелище — прохожие, пропустив нас, останавливались и смотрели вслед. Чтобы прохожим было понятно, куда мы едем, я начала громко рассказывать Люсе, как хорошо в совхозе и как там будет весело. Коля ударил в спину — он злился. Я сначала удивилась, потом заорала. Мама, перестав смеяться, пообещала строго, что добавит еще. Сразу соскучившись, я начала оглядываться: не догоняет ли нас трамвай? Ведь остановить его везде можно, стоит только руку поднять.

В толкучке у пригородных касс дядя потерял кошелек. А может, кошелек украли?

— Я не поеду, — сказал дядя Эмиль. — Давайте вернемся. В портмоне были ключи от ящиков. Как я теперь открою их?

Я стояла со слезами на глазах и думала: неужели из-за каких-то ключей мы не поедем на пикник? В нашем буфете вообще ни один ящик не запирается, ну и что?

Вдруг тетя Адель звонко рассмеялась. Мы с испугом посмотрели на нее: ведь дядя может обидеться — и тогда прощай пикник.

— Ха, ха, ха! — заливалась тетя. — Я представила… Ой, как смешно!.. Я представила, какую бы карикатуру нарисовала Нана!

Папа хохотнул, Коля тоже, мама отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дядя сразу стал как будто ниже, кашлянул, подумал и снова распрямился:

— Эрнест, бери билеты! Представь себе, Адель, у меня есть запасные ключи.

В вагоне оказались свободные места, мы уселись, и, пока ехали, папа рассказал, что эти Мухатгверды раньте принадлежали помещику Назарбекову. А теперь он построил на оставленных ому четырех гектарах другой дом и держит восемнадцать коров.

— Ну и как же вы ладите? — спросил дядя Эмиль.

— По-всякому бывает.

— Ты что-то скрываешь от меня, — сказала мама.

— Да не-ет. — И папа поторопился похвалиться: — Опрыскиватели мы получили. Заграничные. Государство золотом за них заплатило. Теперь наши сады спасены.

Приехали в совхоз. Смотрим, под горой, затененный деревьями, большой каменный дом. В доме нет ни кроватей, ни столов. У широких подоконников сидят на скамьях рабочие, закусывают. На полу у степ свернутые матрацы и одеяла.

Мы снова вышли на крыльцо. Бабушка полюбовалась чистым полем.

— О, Эрнест со временем будет привозить отсюда много продуктов, — сказала она по-французски.

— Шиш он будет привозить, — ответила по-русски мама.

Мои тетки поворачивались во все стороны и нюхали воздух: чище, чем в Нахаловке, вот что значит деревня. Я уверяла Люсю, что здесь, в совхозе, можно бегать где угодно, это тебе не бабушкин сад. Папа, энергично жестикулируя, старался объяснить, где какие постройки будут возведены в скором времени.