А в саду уже стоял говор. Голоса доносились до нас приглушенно и потому казались не страшными.

— Алешка, вылезем?

— Да ты что? С таким трудом пробились сюда…

— И теперь все равно попадет, правда?

— Конечно. Давай скорей подвал осмотрим. Где тут клад? — он зажег спичку.

— Они спички зажигают, спички! — заорал в саду Ленька, и сейчас же к его голосу присоединился вопль Ярошенчихи:

— Батюшки! Они мою квартиру спалят!

— Мы вас не накажем! — пообещал в кошачье отверстие дядя Эмиль. Чтобы сделать это, ему опять пришлось лечь на землю. — Вылезайте сию минуту!

— Дядя Эмиль, подождите, — крикнула я. — Нельзя же, чтобы богатства просто так в земле лежали! Мы вам тоже дадим золото!

— Не зажигайте спички — будет пожар! — крикнул дядя Платон.

О, значит, весь двор на ногах.

— Я сейчас электрический фонарик принесу, я для школы купил! — услыхали мы удаляющийся голос папы.

Через две минуты новенький электрический фонарик упал к нашим ногам. Он работал отлично. Мы осмотрелись. Это была четырехугольная, хорошо вытоптанная комнатка. Вдоль степ приступки шириной в ладонь. Земляной пол тщательно выметен. На земле под кошачьим отверстием ворох обгоревших газет. Откуда они? Ах да! Мы их сами сюда набросали. На приступке у противоположной стены Алеша заметил старинный коробок со спичками. Такие сейчас не выпускают.

— А смотри! — я подняла с пола коробку. В ней были патроны.

— А на полу их сколько, Ирка!

— Алеша, газета!

У самой стены в углу лежал обрывок отпечатанного на типографском станке листка. Мы осветили его фонариком, расправили и прочли на самом верху: «Кавказский союз Российской соц. — дем. рабочей партии».

— Ирка!

— Здесь прятались революционеры!

— Да!

— Вылезайте немедленно! — крикнул в кошачье отверстие дядя Эмиль.

Мы, не помня себя от счастья, закричали:

— Здесь были революционеры!

— Что, что? — не поняли в саду.

— Революционеры!

Дядя Эмиль совсем вышел из себя:

— Вылезайте, а то я вам в таких революционеров поиграю!

— Он глухой, — сказала я.

Алешка засмеялся, крикнул:

— Сейчас!

Но конечно же он после прихода отца не чувствовал бы себя так уверенно, если бы не замечательные находки.

Осмотрели потолок. В углу у задней стены белели три новые доски. Сейчас в комнате Ярошенчихи над тем местом стенная печь. Значит, тайный ход был под печью, а может, печку в те времена еще и не сложили.

В подвале ничего больше не было, да мы и не искали: где прятались революционеры, ни о каком золоте не может быть и речи. Одно другое исключает, это мы знали твердо и потому решили выбираться.

Я первой вылезла под галерею, за мной Алешка. Он опять застрял плечами между камней, а Белка тут как тут: воспользовалась редким случаем и, радостно повизгивая, старательно облизала ему все лицо. Он смеялся и. плевался, я, оттаскивая ее, задыхалась от хохота, а в саду вообразили, что мы над ними издеваемся.

Наверно, нас хотели разорвать на части. Мы выползли и встали на ноги. Они к нам с кулаками, а мы им патроны, листовку, спички:

— Вот.

Дядя Эмиль схватил спички, дядя Платон — патроны, папа — листовку. Начал читать, глаза вспыхнули:

— Товарищи, это листовка!

— А?!

— Да, да, послушайте!

Про нас забыли. Стояли и молча торжественно переглядывались.

— В каком же году это было?

— Да, правда, в каком году?

— Перед первой русской революцией?

— А может, перед Октябрьской?

И все начали старательно припоминать, кто из прежних здешних жителей мог быть тем революционером.

Мы с Алешкой чувствовали себя так, будто мы сами революционеры. Притихший Ленька подошел с каким-то вопросом, но мы на него даже не взглянули. Интересно, как раньше поступали революционеры с подобными предателями?

Коля подошел и крепко пожал нам руки.

— Так или иначе, дорогие, — обратился ко всем папа, — а эти находки мы несем в музей.

— Конечно, конечно.

На другой день я, папа и Алешка пошли в музей. Мы волновались, но там нас немножко расхолодили. Им хотелось, чтобы было найдено что-либо посущественней.

И все же Они пообещали прислать комиссию и фотографа. Вернулись на Лоткинскую.

— Товарищи! Нужно подготовиться к встрече комиссии и фотографа!

— Придут?

— Конечно.

— Когда?

— Скоро.

— А вдруг тут захотят открыть музей?

— Кем был мой дед? — строго спросил Алеша у бабки Фроси.

— Это который? — Она сразу почувствовала серьезность момента, села, вытерла горсткой руки уголки сухих губ.

— Как который? А сколько у меня их было?

— Два.

— Как два? — вытаращил он глаза.

— Так вот и два. С первым я разошлась.

— Это с моим родным, что ли?

— Нет. Это с тем, от которого твоя тетка Феня рожденная.

— Бестолковая ты, — сказал Алешка. — Пирожки вкусно печешь, а бестолковая. Скажи, чем мой родной дед занимался?

— Токарем был, а под конец лудил посуду.

— Боролся он?

— Боролся, боролся, а как же?

— Мы о чем говорим?

— О чем?

— Революционной деятельностью мой дед занимался?

— А я откуда знаю? Может, и занимался. Как все, так и он.

— А где ты была?

— Ту-ут.

— Ну хоть что-нибудь ты можешь вспомнить?

— Вспомнила: взносы он делал в рабочую кассу.

— И все?

— А уж как ногу ему машиной покалечило и уволили его, посуду лудил.

— Поня-атно, — разочарованно протянул Алешка. — А я-то думал…

Ярошенчиху расспрашивать не пришлось. Очень сердитая, она сама сразу сказала, что муж ее был человек неплохой, — не возьмет она греха на душу, бог за неправду покарает, — и вроде добрый был. Но гулял. Так гулял, так гулял!.. А как нашел беспутную женщину, уехал с ней, хоть напоследок слезами обливался. Околдовала его, подлюка. А Тоне тогда и двух лет не было.

— Эмиль Людвигович всегда был начальником? — спросила я у дяди Эмиля.

— Нет. Сначала он был машинистом, — твердо проговорил дядя, и ноздри его орлиного носа затрепетали. Однако, заметив мой недоверчивый взгляд, добавил мягче: — Прежде чем стать инженером и начальником, твой дедушка работал — как настоящий пролетарий — сначала помощником машиниста, а затем машинистом. Он был машинистом первого класса.

Мы помолчали.

— Что еще интересует тебя? — с улыбкой спросил дядя.

— Мы хотим узнать, кто был тем революционером.

— Мой отец купил тот дом в 1916 году, так что при всем своем желании он не мог им быть.

Еще и еще раз пытались расспрашивать бабку Фросю — и Ярошенчиху. Старушки прекрасно помнили, почем было при Николае масло да почем куры, а о революционерах они не помнили. Да, бастовали при царе рабочие, весь район, бывало, бастовал, а революционера они ни одного и в глаза не видели.

Расспрашивали мы и тетю Юлию. Она сказала:

— Мы с Резо поселились тут уже после Октябрьской революции. При меньшевиках. А прежде жили у его родителей, внизу, около депо. Сюда, наверх, я и не ходила никогда.

Так мы ничего и не узнали. А комиссия из музея все: не шла. Уже кончилась в школе вторая четверть, началась третья…

— Они не придут, — сказал Алешка. — Обманщики. Им наплевать на революционеров.

Мне тоже было обидно. Ведь как мечтала: раскроют музейные работники тайну нашего двора, и мы узнаем удивительные вещи. Как хотелось мне заглянуть в прошлое и увидеть там одно лишь героическое. А может, тот человек и сейчас жив и не подозревает, что мы о нем думаем? Если бы можно было объявить, например, по радио: «Товарищи! Мы живем на Лоткинской, 33. Мы нашли в подвале флигеля листовку, патроны и спички. Мы любим человека, который скрывался там, — он боролся за наше счастье. Может, кто-нибудь помнит того человека? А если сам он жив и услышит это объявление, пусть отзовется».