Да, в последнее время Клим стал значительно сдержанней. И все же я сидела рядом настороже: вдруг повернется и сгонит?

Все было необычно. И умопомрачительная близость к учителям, и близость к классному журналу, которого я боялась как одушевленного предмета, и Клим Брусков. Это было как сон.

К сожалению, Клим слишком форсировал события. На одной из перемен он пробормотал, глядя в сторону:

— Хочешь со мной дружить?

Я на радостях чуть было не ляпнула «да», но вовремя удержалась. Конечно, лестно было дружить с таким умным мальчиком, но для этого, как я полагала, требовалось еще, чтобы нравилась внешность. Я сразу вспомнила печально закончившуюся дружбу с Ростиком. Быстро окинула Клима взглядом, и сразу захотелось, чтобы у него был другой нос. Да, именно нос. Какая жалость! Пока он не заговаривал о дружбе, я его носа вообще не замечала. Почему?.. А действительно, что за нос? Клим умнее всех в классе и выше всех. Но что у него за нос? И как раньше не мучил меня вид его носа? Да это просто равнобедренный треугольник, приставленный одной стороной между глаз! Ужасный нос. Нет, я не смогла сказать «да», хоть очень уважала Клима.

Еще несколько дней я старалась внушить себе, что нос у него как нос, мне было жаль терять Клима. Я подолгу смотрела украдкой на его профиль и наконец пришла к выводу, что необходимо с кем-то посоветоваться.

— Насмешка природы, — безжалостно определила Надя, когда я попыталась как бы между прочим разрешить свои жгучие сомнения. Удивительная эта Надя. А впрочем, откуда ей было знать, что в душе моей зарождалась любовь и вмиг угасла.

Я снова перебралась на галерку, и между прочим, Клим тоже. С классом что-то творилось. Уже не только галерка, многие так безобразничали, что самим порой было неловко. А остановиться не могли. Мальчишки всячески изощрялись перед девчонками, девчонки тоже не хотели ходить в «сереньких». Словно началось соревнование — кто из нас «ярче». Понятия рыцарства и хулиганства перемешались, вытворяли бог знает что, но гордость у всех уже была как у взрослых, и даже большая — непреодолимая.

Арам, показывая умение бить по мячу головой, разбил на уроке немецкого стекло в своем любимом шкафу. Мы испугались, но тотчас же зааплодировали. И этот поступок, как и ему предшествовавший, показался нам подвигом — ведь сейчас такое начнется… А мы не выдадим Арама. Кто выдаст — тот предатель!

Всех по очереди вызывали к завучу, «герои» держались стойко. Сколько было страхов, смеха, ликованья, подслушиванья под дверью учительской; стоял вопрос об исключении Киракосова из школы. «Арама конечно же исключат». — «Нет, не исключат!» — «Исключат». Арам, хоть и не допускался на уроки, ходил вокруг школы гордый: он стал в нашем классе парнем номер один. А тут Мишка Спицын подрался с Мишкой Кикнадзе. Девчонки шептались: «Из-за Хиляевой!» Спицын с фонарем под глазом предстал перед завучем и клялся-божился, что это он об угол дома. Свидетелем, к сожалению, была Софья Павловна — «дуэль» состоялась на ее уроке, мы с ужасом думали, что наших обоих Михайлов тоже исключат из школы, и вдруг…

В наш класс пришел новый классный руководитель. Он преподавал в восьмых-девятых классах физику, и до того мы на него никакого внимания не обращали. Даже не знали, как его звать.

Алексей Иванович был худощавый, со впалыми щеками. Он вошел легкой походкой, и через неделю нам уже казалось, что он был с нами всю жизнь. Сначала не знали, как к нему относиться: он не делал никаких замечании. Только присматривался, о чем-то думал. не в пример прежней классной руководительнице, Алексей Иванович разговаривал очень тихо, и поневоле приходилось прислушиваться, чтобы что-нибудь узнать о нем.

И на уроках — он стал вести у нас физику — не садился за учительский стол, как другие учителя, а шел в конец класса и, попросив одного из нас подвинуться, усаживался там. Сначала думали: покоя не даст. Ничего подобного. Когда Мишка и Клим, осмелев, затеяли по привычке игру в морской бой, он спокойно наблюдал некоторое время за их игрой, потом встал и начал объяснять новый урок. Наши вечные отличницы сидели, обернувшись с первых парт к нам, мы чувствовали себя даже неловко и ждали: что же будет дальше? Чего только ни придумывали учителя, чтобы обуздать нас, но такого еще не было. Что он о нас думает? Полюбил он нас, что ли? А как просто и понятно он объясняет! Закончив, стал обращаться с вопросами в первую очередь к нам. Я даже растерялась и, откровенно говоря, ушам не поверила, когда Алексей Иванович, вызвав меня к доске и моментально выяснив, что ничего по физике не знаю, не крикнул на весь класс, что я лентяйка, а, наоборот, похвалил:

— Ты же такая способная, умная… Завтра спрошу с тебя сегодняшний урок. Выучи только сегодняшний.

Можно себе представить, как я вытвердила тот урок. И блеснула. Алексей Иванович написал в журнале «отлично». Я подумала: если будет война, отдам за него жизнь.

Алексей Иванович на каждом уроке стал задавать мне по одному параграфу из пройденного и на каждом уроке обязательно спрашивал. Остальных галерышников он тоже взял на буксир, и мы, привыкшие считать себя «самыми ужасными, самыми безнадежными», стремительно росли в собственных глазах. Теперь не тихони, а мы, только мы помогали делать опыты по физике — приносили приборы из учительской, выполняли все поручения со всем пылом неистощимой своей энергии.

Алексей Иванович с интересом изучал нас, мы изучали его. Каждодневные маленькие открытия шли обеим сторонам на пользу.

Конечно, закоренелые лентяи, мы скоро устали так усердно заниматься. И просто терялись: портить отношения с таким хорошим человеком никому не хотелось, а как быть? А наш физик продолжал «бомбить» галерку вопросами. Делал он это весело, настойчиво, даже как-то задиристо. Арам первый сообразил пересесть поближе к учительскому столу, те «зоны», как он заметил, не простреливались. На другой день ушли вперед сразу двое — Мишка Кикнадзе и Сашка. А я что, дура? Я тоже пересела на четвертую парту, и Клим пересел — впереди больше не было свободных мест.

Алексей Иванович вошел, оглядел класс и рассмеялся: последние парты пустовали. Единственно оставшийся там за неимением другого места Мишка Спицын сидел, насупившись, в углу и с опаской оттуда поглядывал.

— Принеси из учительской амперметр, — сказал ему Алексей Иванович, — и сядь на мой стул — помогать будешь.

Я сидела у окна галереи и решала примеры. Во дворе легонько колыхалось под дуновеньями ветра белье. Падали с туты крупные желтые листья. Белка со своими недавно родившимися щенятами жмурилась под лестницей в полосе заходящего солнца. Был такой ласковый, тихий вечер, а на душе радость — примеры получаются. Клим вчера объяснил мне после уроков, как их решать. Что скажет завтра наша математичка? Наверно, не поверит, что задание сделала я сама.

Во двор вошла Тоня. Увидела меня в окне, сказала:

— Всех, кто дома, зови во двор, война началась.

— С кем, тетя Тоня?

— С Финляндией!

Через минуту под тутой собрались все. Как же так? Почему? Зачем? Жизнь уже стала налаживаться, люди живут-радуются, и вдруг война. Кто-то кого-то убивает… Из-за чего?

Тоня разъяснила, почему началась эта война. Наша страна предлагала раньше Финляндии обмен территориями. Мы хотели отодвинуть государственную границу на несколько десятков километров от Ленинграда и давали взамен этой территории вдвое большую территорию в Карелии. А финны не захотели обмениваться, устраивали на границе провокации. Они воображают, что легко отвоюют у нас Ленинград.

— Мы их разобьем в три дня, — сказал дядя Платой.

— Конечно! — подхватили все. — Такая маленькая Финляндия, а все-таки старается ослабить нас! Вместо того чтобы дружить с нами, пошла на поводу у своих буржуев.

— Капиталисты, ненавидят они нас!

Побежали к Барабулиным. Дядя Петя уже знал о войне. Стали думать-гадать, какой она будет, когда окончится.