Прибежала Ламара. Вызвала к воротам, сказала, что он будет ждать вечером. Он вчера целую пачку «Беломора» выкурил на балконе, вот как страдал. Роберт даже сказал: «Еще один такой вечер, и Отари покончит с собой».

Ах, этот Роберт!

— Меня мама не пускает, — пожаловалась я, — говорят: ходи к подругам днем.

Ламара горячо посочувствовала и стала придумывать, как бы мне вырваться из дома вечером.

— Знаю! Сегодня ученья МПВО…

— О, ученья?!

И моментально созрел план. Пойти к Ламаре еще засветло, а когда начнется затемнение, естественно, задержаться там.

— Только выходи из дома пораньше, а то твоя мама вспомнит о затемнении и не отпустит…

В школе в тот день нас еще и еще раз предупредили, чтобы мы во время учений МПВО вели себя достойно и были бы дисциплинированными.

Дядя Эмиль еще накануне в который уже раз тщательно проверил, не выбивается ли из окоп дома свет. А маму и тетю Адель предупредил: как только начнется ученье, он, уж покорнейше извините, вообще выключит электричество. Чтобы не было никаких сомнений, а главное эксцессов с бабкой Фросей.

Лева сказал, что это насилие над личностью, — он не позволит выключить электричество, потому что читает «Пармскую обитель», которую нужно вернуть товарищу завтра.

Чуть было не вспыхнула ссора.

— ТУЭС сам выключит свет, — сказала мама.

Так и случилось. Едва лишь заводской гудок протяжно оповестил о противовоздушной тревоге, электричество разом погасло во всем районе. Люди стали, чертыхаясь, зажигать керосиновые лампы, да так и сидели с ними, прикрутив фитили. Рокотали в темном небе самолеты. В городе было темно, хоть глаз выколи.

Почти у каждых ворот дежурили назначенные заранее дружинники из местных жителей. На нашем подъезде сидели Дарья Петровна и тетя Юлия. Дарья Петровна была страшно взволнованна и жаждала, чтобы кому-нибудь срочно понадобилась ее медицинская помощь. Но вокруг было до обидного спокойно, многие жители просто-напросто улеглись спать, хоть часы показывали только девять.

Я в это время находилась у Ламары, Лева тоже. Хоть дома с нетерпением ждала его «Пармская обитель», он все же решил не терять такого хорошего, романтического вечера рядом со своей подругой.

Мы вышли на балкой. Было жутко и весело.

— За время войны с белофиннами ни один вражеский самолет не показывался над Ленинградом, — сказал Роберт.

— А там же близко, — заметил Федя.

— Ну и что? Они боялись наших истребителей.

— Могучие сейчас истребители у немцев, — сказал Игорь, — «Мессершмитт-110». Он сопровождает бомбардировщиков и патрулирует.

— Да, потому англичане не могут использовать бомбардировочную авиацию в дневное время. У них нет таких самолетов.

— Неужели будет война? — тетя Кэто ужаснулась.

— Войны не будет. Мы — самая сильная держава и не хотим войны.

— Да, но посмотрите: уже и в Ливии война, и в Албании, и в Китае что делается…

— Пусть только попробуют сунуться! Мы им такого покажем, что эй-ей-ей!

— Никто не в силах победить нас!

Игорь тихонько запел:

— Ой, деточки мои, — вздохнула тетя Кэто.

— дружно подхватили мальчики.

И показалось, что они уже совсем взрослые.

У меня по коже мурашки побежали: да, да, никто не в силах победить нас.

Ведь нас так много, мы такие дружные, ну кто, кто осмелится пойти на нас войной?

— Скорей бы начали прокладывать железную дорогу по Черноморскому побережью, — сказал дядя Ило. Он только что вернулся с завода и сообщил радостную весть: их бригада отремонтировала еще один электровоз раньше назначенного срока. — Вот если бы строители так же дружно и быстро строили, как ремонтируем мы. Очень нужна эта дорога, очень.

— Ничего, — сказал Лева, — дело не в дорогах. Если начнется, мы их техникой задавим, техникой!

— Да, она у нас колоссальная, — подхватил Роберт.

Вот снова загудел заводской гудок, давая отбой треноги. Надо было бежать домой… Но Федька завел патефон, и мы опять танцевали. Я могу танцевать без конца.

— Все же надо идти домой, Отар.

— Хорошо. Пойдем, — сразу согласился он. Весь вечер Отари был какой-то озабоченный. Сам на себя непохожий.

Вышли на улицу. Лева простился с Ламарой и зашагал по улице мимо нас.

— Постой! — крикнула я.

Вернулся.

— Что?

— Не успеешь выспаться, да? Из-за тёбя меня мама будет ругать.

— А… «Пармская обитель»?

— Не ври, спать завалишься!

— Как захочу. А ты, Отар, давай тоже домой. Голову на плечах иметь надо.

Последняя фраза удивила: ведь Лева никогда не вмешивается в дела других. Он же враг насилия.

Я все же крикнула:

— Неужели так спать хочется?

— Как вам — гулять! — не оборачиваясь, крикнул в ответ.

Отари вздохнул:

— Да, надо идти домой.

— Какой противный этот Левка!

— Я провожу тебя.

Кивнула.

На улицах была еще какая-то торжественность — повсюду встречались возвращающиеся домой дружинники и дружинницы. Они тихо разговаривали, смеялись. Отари взял меня легонько за локоть и вздохнул.

— Что так тяжело? — поддразнила я.

— Эх! — воскликнул он печально. — Если бы человеку дано было угадывать мысли другого.

— А стало бы легче, если бы угадала? — на мгновенье мелькнула мысль: а может, он хочет признаться мне в любви? Но я эту мысль сразу отбросила — вид у Отара был какой-то пришибленный.

— Да что с тобой? Дома неприятности? Тебя тоже мама ругает за…

Он рассмеялся:

— Нет. Мама не ругает.

— А что случилось?

— Да так, ничего. Ну ладно, хватит. Эх-ха-ха!

Такого горестного возгласа я, по правде говоря, еще ни разу от него не слыхала.

Как мне стало потом известно, в день этих самых учений МПВО он получил в школе сразу три двойки. Это было для десятого класса ЧП. Сразу созвали комитет комсомола. А он сам член комитета. Постановили: если за неделю не исправит двойки, не только из Ламариной компании выставят, но и в личное комсомольское дело выговор влепят. Лева угрожал, и Игорь угрожал всячески. Отара ведь на буксир брать не надо, как взяли Федьку. Отар сам вполне может подтянуться, если возьмет себя в руки. Ему разрешили прийти к Ламаре в день учений МПВО только потому, что понимали: в такой необычный, тревожный вечер учеба все равно не пойдет в голову.

Но я же всего этого не знала. И мы с Отаром решили один раз, только один разочек пройтись по Советской улице в Грма-Геле.

Фонари, фонари… Две сверкающие нити. Их трепетный свет манил, зазывал все дальше и дальше. Мы шли, взявшись за руки, забыв обо всем на свете. Вот так идти и идти… А каждый огонек, так заманчиво влекущий к себе, вблизи всего-навсего телеграфный столб с электрической лампочкой на верхушке.

— Почему так, Отар? Почему вблизи совсем не то, что издали?

— А ты б хотела, чтоб разворачивались перед нами огненные цветы? У меня эти огни вызывают другие чувства: что-то грандиозное нарастает в груди, жажду подвигов, славы!

— Где подвиги, там всегда слава.

— Да! Значит, ты меня понимаешь?

— Понимаю, Отар, понимаю!

— Вот, например, Чкалов. Неужели нужно учиться только на пятерки? — После небольшой паузы Отари сказал: — Ведь Чкалов пошел добровольно в армию, когда ему было всего пятнадцать лет! И стал летчиком-испытателем. Без всякого образования он однажды за сорок пять минут сделал в воздухе двести пятьдесят мертвых петель!