— Так ты ж ему рассказывал!
— Я вообще рассказывал… про золото.
Я как-то вся обмякла, силы куда-то ушли, затошнило.
— Ты отдашь ей, слышишь, отдашь!
По лицу его было видно — он готов это сделать, не нужны ему эти кольца.
— А как? — Его большие выпуклые глаза были растерянны и печальны.
— Хочешь, я отдам?
— Нет, она же спросит, кто вор!
— Тогда забрось в окно!
— Догадается, что это я!
— Сам отдай! Вот так подойди и отдай! Лучше честно. Алешка, ведь ты не плохой, а она добрая, простит!
— Нет!
— Ты отдать ей эти кольца! А то счастья у тебя не будет! Вот посмотришь! Это символ нерушимого союза!
— Треп!
— Нет, не треп! Даже с тетей Аделью такое было!
— Жалею, что сказал тебе.
— Я не выдам. Ножом будут резать — не выдам! Но пойми: воровство — это гадость, ну зачем, зачем ты сделал это, Алешка?
— Так не берешь кольцо?
— Зачем оно мне? И тебе не нужно! Давай отдадим!
— Витьке клятву дал. Кровь мы нашу на камне смешали.
— И теперь будешь вором?
— Нет, но он зарежет меня.
— Он же пока не знает! Скажи, что колец там не было!
На мгновенье в глазах Алешки засветилась надежда и сразу погасла:
— Гжи-Даро растреплется по всему району, что кольца нашлись, ты что, не знаешь ее? Дойдет до Витьки…
Да, это так.
— Что же делать?
— Надо отдать, отдать!.. Если ты сейчас не вернешь эти кольца, ты пропащий человек!
На лестнице послышались шаги. Это дядя спускался во двор. Выскочили из подвала и, пока он ласкал Белку, разбежались по своим квартирам. Мне казалось: все уже знают, где эти кольца. Даже воздух в комнате казался каким-то напряженным, и чудилось, что мои мысли передаются независимо от моего желания другим, просачиваются сквозь стены, кричат: «Воры, воры!»
Я сидела за столом над тетрадями, в голове мутилось, какой-то внутренний голос протестовал: «Это гадость, гадость, гадость!»
За окнами у сквера раздался знакомый свист. Витька. «Где ты, моя смелость? — думала я. — Сейчас нужно выйти и хорошенько поколотить обормота, чтоб не губил он Алешку. А может, Алешка все же послушается меня — скажет Витьке, что не нашел колец?» Мне было совестно глядеть в добрые близорукие глаза Дарьи Петровны. Но Алешку выдать я не могла. Я думала, что его посадят в тюрьму. Был момент, когда я решилась рассказать обо всем взрослым. Но потом испугалась: надо было сделать это сразу. А теперь выходит, что я сообщница. Я знала, это так, ведь кольца были у меня в руках, я могла не отдавать их Алешке. Подняла бы крик, если вздумал бы отнять. Или же хоть одно кольцо взяла бы. Вернула бы потом хозяйке. Как не догадалась сделать это? Тут я честно призналась себе, что Алешка мне дороже, чем Дарья Петровна. Да, но он погибает! Что делать, что?
А время шло. Через несколько дней поняла — поздно. Теперь надо только молчать.
Дарья Петровна обошла тем временем все общежития района. Она заходила в каждое и, остановившись в вестибюле, кричала:
— Маня! Ма-аня, выходи! Хочу еще раз посмотреть на тебя-а-а!
Все Мани — их было удивительно много — выходили из своих комнат, и она их разглядывала. Той не было. А может, она и не Маня?
Предположения, догадки… И все это вперемежку со смехом и шутками. Дарья Петровна своим весельем отвлекала меня от горестных раздумий. И угрызенья совести мучили все меньше и меньше. Ведь кольца сами по себе ее совсем не интересовали. И не верила она в то, что Они символ нерушимого союза. Ни она, ни Бочия никогда их не носили и не собирались носить. Дарью Петровну мучила ревность. Она поминутно вспоминала соперницу и в самый короткий срок вконец извела Бочию. Когда ему становилось уже совершенно невмочь, он обрушивал на нее каскад ругательств и затыкал уши. Тогда она прибегала к нам, именно прибегала — после знакомства с «прачкой» она словно помолодела, — стала укладывать свои жидкие волосы в локоны, залоснилась в креме, над местом, где отсутствовали брови, появились черные несимметрично начерченные дуги, губы заалели в помаде. Она с упоением пересказывала всем, какая была «прачка»: «О, а знаете, она была ничего себе!.. Такая… блян-динка. А как Бочия поглядывал на нее, вах, вах, вах, вах! Как он досадовал, когда Дарья Петровна заявилась домой раньше времени, пах, пах, пах, пах!»
Прошло еще какое-то время, и Дарья Петровна объявила:
— Бочия сам подарил кольца этой мерзавке. Да, сам.
Всю ночь она не спала. Думала об этом. Не утерпела — разбудила Бочию. Но он не пожелал объясняться ночью. Тогда догадка осенила ее: он обручился с той «прачкой».
И как же возненавидела его за это Дарья Петровна! Каких только бед и несчастий не пожелала она ему! И чтоб он под трамвай попал около базара, как раз против тех прилавков, где произошла памятная встреча, и чтоб окосел он, а потом бы и совсем ослеп — пусть тогда попробует высматривать то, что запрещено загсовской печатью.
Однажды прибежала к нам, трепеща от восторга. Бочия, которого она оставила на минутку, сидел во дворе с понурой головой.
— Когда он умрет, — торжественно проговорила она, — я его не забальзамирую, вот.
Только это и примирило ее с вероломным предательством мужа, потому что чудовищней мести она не могла себе представить.
Что делает любовь с человеком
Мы поехали на море только в начале июля, потому что дожидались Колю из Москвы.
Наконец он явился. Худой, бледный, не поймешь, что коричневее: глаза или веснушки на носу. И широкими, сросшимися на переносице бровями научился как-то сурово двигать. Скажет фразу и пошевелит бровями, скажет другую и шевельнет… Светлые густые волосы не кудрявятся в беспорядке. Они лежат крупными волнами и сверху смазаны бриолином.
Приехали в Уреки. Сразу пошли с большой компанией девочек и мальчиков на пляж. Коля сел на песок, обхватил колени руками, сжал крепко губы и с жалостью уставился на линию далекого морского горизонта.
— Ты не будешь купаться?
— Там, — он выбросил вперед худую руку, которую еще больше удлинял длинный указательный палец, — моя любовь.
— Где там?
— В Смоленске. Поехала на каникулы к родителям. Если бы ты знала, какая она хорошая! А как поет! «От-во-ри потихо-ооньку калитку…»
— Страдаешь?
— «И вой-ди в темный сад ты, как тень…»
— Но почему, почему? И Орлова пост в кино: «Если любишь — пострадаешь…» И Хозе зарезал Кармен из-за любви… Нет! Я, когда вырасту, страдать не буду. Не буду, и все. Зачем страдать?
Он посмотрел на меня так, как посмотрел бы на дерево или на куст, и продолжал, раскачиваясь из стороны в сторону:
— «При-не-си потемне-е-е накидку-у-у…»
В Уреки мы привезли три велосипеда: два старинных — папин и мамин, и еще подкупили один, подержанный. Но Коля не стал на нем кататься — ходил к морю и обратно пешком, а это целых три километра. Он вообще всячески измождал себя.
Вечером он натягивал на свои вьющиеся волосы мамин чулок, но не спал — читал до самой ночи. Утром, чуть брезжил рассвет, вскакивал и бегал по площадке перед домом все в том же чулке на голове, а потом подтягивался на турнике и крутил «солнце». Приходили парни, смотрели, начинали играть в волейбол. Коля относился к игре очень серьезно, старался во что бы то ни стало выиграть и орал на плохих игроков, ужасно при этом злясь. А после, взяв под мышку большую стопку книг, шел в беседку. Мне он запретил ходить туда.
Как-то мы играли с девчонками, и я решила там спрятаться. Забежала и ахнула:
— Так вот почему ты все время сидишь здесь! Любуешься!
Беседка, увитая диким виноградом, походила на сказочный домик, сквозь сочную изумрудную листву голубело вдали море.
— Я не смотрю на красоту, — сказал Коля. — Чего прискакала?
— А почему ты не смотришь на красоту?
Уголки его губ опустились:
— Все красивое напоминает мне Лиду.
— А почему нельзя прибегать сюда?
