Помимо денег, получаемых от сбора налогов, от продажи и перепродажи должностей и рент и от бесконечных займов, Мазарини и несколько его министров пытались, идя по стопам предшественников, извлечь прибыль из добычи золота близ Парижа, где находились главные залежи богатств королевства. Но Париж — не Эмбрен, не Сабль-д'Олонн и не Монпелье.

Париж показал свой нрав.

В сентябре 1647 года юному королю исполнилось девять лет. Два месяца спустя он, как и его брат, победил оспу, подарившую на какое-то мгновение надежду вечному неудачнику Гастону. Мазарини правил страной как полновластный хозяин, всегда (или почти всегда) поддерживаемый королевой-регентшей, с помощью небольшой группы министров: верного Летелье, хозяина, как тогда говорили, ведомства войны; канцлера Сегье, серьезного человека, хоть и чуточку афериста, который — конечно, после королевы — возглавлял правосудие, получая корреспонденцию из всех провинций; и, наконец, неутомимого Партичелли, посвятившего свои таланты королевским финансам (но и своим тоже), ставший впоследствии господином д'Эмери (он вышел из семьи торговцев и банкиров итальянского происхождения, жившей в Лукке и перебравшейся в Лион, а позже иммигрировавшей в новую подлинную финансовую столицу королевства). В единственном совете, имевшем вес, так называемом «Узком совете» (в «обычном королевском совете» было слишком много интриг), появлялся Мсье, всегда изысканно-вежливый (он переставал «швистеть», как писал кардинал де Рец), он одаривал улыбкой невестку, а иногда и кардинала, и представителей прежней команды — Бриенна и Шавиньи (позже у них случились серьезные неприятности — Бастилия или ссылка, на некоторое время). В пресловутый Совет совести, назначавший епископов и аббатов, входили два или три прелата и господин Венсан: королеву и кардинала изгнали после заговора «значительных». Мазарини назначал тех, кого хотел, в приходы и богатые аббатства, не забывая ни друзей, ни себя самого. Однако не это составляло главную заботу Мазарини. Недавние серьезные трудности обострялись: война, интриги при дворе и в столице — требовалась масса времени и сил, чтобы распутать козни и обойти расставленные ловушки, всеобщий ропот недовольства и — главное — упоительные поиски золота и серебра. Лишь самый большой хитрец мог в начале 1648 года предвидеть, что из создавшегося положения найдется выход и поможет этому время, гениальный мастер, столь высоко ценимый Мазарини.

У кардинала возникли некоторые проблемы, очень обеспокоившие королеву, но они никак не повлияли ни на его обаяние, ни на живость характера, ни на ту фантастическую работоспособность, которая поражала серьезных наблюдателей (в том числе иностранных послов и даже умную и взбалмошную королеву Христину). Он устроился там, откуда мог управлять всем, окружив себя дорогими его сердцу людьми и безделушками (их прислали из Рима), совсем рядом с королевой-регентшей.

Королева, не любившая старый Лувр — сырой, холодный, не слишком чистый, а кое-где совершенно обветшавший, вскоре переехала в находившийся неподалеку нарядный Пале-Кардиналь, окруженный огромным красивым садом, разбитым по приказу кардинала Ришелье. Это прелестное, светлое, но совершенно не укрепленное, даже не защищенное рвом место (об этом придется пожалеть!) стало знаменитым Пале-Роялем (позже дворец был разрушен, от первоначального здания осталось всего несколько камней, сохранившихся после реконструкции конца XVIII века). Сначала Мазарини снимал находившийся за садом особняк Шеври-Тюбеф, который по его приказу расширили, переделали и украсили. Он стал называться Пале-Мазарини (тот, что в Париже, ибо мы часто забываем о существовании дворца в Риме, который хотя и плохо, но все-таки сохранился) и составляет сегодня сердце Национальной библиотеки. Чтобы Мазарини не нужно были идти через парк (слишком долго? утомительно? опасно?), королева в ноябре 1644 года предоставила своему министру апартаменты в Пале-Рояле. Они были отделены от ее комнат длинной, хорошо охраняемой галереей (крепкими итальянцами, которых Мазарини отбирал лично и очень тщательно). Это соседство — весьма, впрочем, относительное — дало повод для злословия; добрые, набожные, добродетельные люди казались оскорбленными. Б действительности же, приличия всегда соблюдались, при беседах присутствовали надежные, умеющие молчать свидетели, которые, конечно, всегда сохраняли дистанцию — и в прямом и в переносном смысле этого слова. А встречаться кардиналу и королеве приходилось ежедневно — согласовывались сложные Дела двора, обсуждались все столкновения в столице и серьезные проблемы королевства.

Внешне королева сохраняла стиль жизни — с Фрейлинами (всегда присутствовала верная, болтливая и полезная Моттвиль, урожденная Берто), поздними вставаниями, обильными трапезами и Долгими молитвами. Анна Австрийская любила указывать свою набожность после вечеров, проведенных за игрой, но тут же прекращала молитву, если детям требовались ее внимание и забота. Анна Австрийская, поздно ставшая матерью, обращалась с сыновьями очень нежно, но подходила к каждому по-своему: один должен был править королевством, другому следовало указать его место. Эта дочь Габсбургов, ставшая супругой одного из Бурбонов, по мере сил хранила влияние и гордость — не всегда удачно — обеих династий, сумев стать выдающейся личностью.

Кардинал любил общество — предпочтительно умное, тонкие ужины, игру до умопомрачения, в которой неизменно выигрывал. Гораздо меньше удовольствия он находил в молитвах и не любил утром долго лежать в постели: ему всегда не хватало времени, а возможно, и религиозного усердия. Он читал, слушал, улыбался, что-то рисовал и писал без устали, как большинство исключительных людей, Мазарини мало спал, никогда никому не доверял полностью и умело играл на человеческих слабостях и обстоятельствах. В самом сердце сложного окружения он создал собственный мир, напоминавший ему о другом великом городе, где жила его семья и дорогие сердцу друзья, блестящие, богатые, цивилизованные люди, с которыми Джулио так хотелось увидеться вновь…

С давних пор Мазарини окружал себя итальянскими вещами: тканями, драгоценностями, духами, статуэтками, «антиками». Он любил итальянских художников и их полотна, актеров, певцов и музыкантов родной страны, в том числе знаменитую Барони, певицу, любовницу того самого кардинала Барберини, давнего друга и былого покровителя. Мазарини изгнали из Вечного города из-за ненависти наследника дяди Джулио Урбана VIII,некоего Памфили, креатуры испанцев, ставшего Папой Иннокентием X (Мазарини так и не сумел помешать ему занять престол Святого Петра). Стойкая враждебность Папы ко всему французскозолота, которым он одаривал свою невестку Донну Олимпию, «управляющую телом и душой папства» (по меткому замечанию Ги Патена), побуждала кардинала-министра к дипломатическим, военным и морским интригам и экспедициям (в Кремону, к Тосканскому и Неаполитанскому побережьям). Впрочем, наделали они, скорее, шума, а результаты были малоощутимы. Конечно, Мазарини мог всегда рассчитывать на римских друзей, где бы те ни жили: на Бичи, ставшего прелатом, Зонго Ондедеи, настоящего друга, свою правую руку, новоиспеченного епископа, вернейшего Эльпидио Бенедетти, секретаря, который в Риме заботился о семье и богатствах Джулио (движимом и недвижимом имуществе, весьма значительном и добытом неизвестно каким способом). Этот самый Эльпидио стал пылким биографом Мазарини и одновременно собирателем произведений искусства художников, артистов и конфидентом всей семьи. Как истинный средиземноморский Padrone, в 1647 году Джулио вызвал к себе всю семью: четыре его племянника и племянницы, пожив некоторое время в Эксе, переехали жить в Пале-Мазарини, вызвав всеобщее любопытство, причем не всегда доброжелательное. За ними последовали другие родственники: о некоторых будут рассказывать анекдоты, другие попадут в большую историю.