Итак, всегда одна и та же схема: неизбежное введение новых налогов и неизбежный же ответный протест, переговоры с предложением мира, частичное или временное отступление, нервное возбуждение при виде чиновников финансового ведомства и сборщиков налогов… На собранные деньги Мазарини кормит и вооружает армию, ведет переговоры в Вестфалии, беспокоится из-за итальянских и особенно английских событий. Протесты и претензии некоторых парламентариев и дворян, всегда одних и тех же (участие в правительстве, устранение по возможности сицилийца, неуплата налогов и увеличение собственных состояний), не слишком волновали кардинала: отчасти потому, что он поручал другим улаживать дела и давать отпор, отчасти из-за того, что он не до конца прочувствовал сложный характер парижского общества, в том числе парламентариев, буржуа и простолюдинов. Он вмешивался лишь для того, чтобы успокоить раздраженную королеву и уладить некоторые конфликты, чего он и добивался, либо заплатив солидную сумму, либо пустив в ход улыбку и деньги.

1648 год, фигурально выражаясь, разбудит Мазарини, но будет слишком поздно. Он перейдет в наступление, первые его атаки будут сдержанными, не очень умелыми, иногда неловкими… Он провоцирует — подталкиваемый королевой — болтовню, выдвижение устаревших проектов, страстные ссоры, словесную агрессию, взаимные нападки и драки, и в конце концов это приводит к грозной и опасной Фронде. Она напоминает все, что было в прошлом, и не похожа ни на одно событие былых времен, она скорее ворошит прошлое, чем заявляет о будущем, ее нельзя окрестить революцией, поскольку истинная революция изменяет основы государства и общества, а при Фронде ничего подобного не произошло (в отличие от Англии), что бы об этом ни говорили сумасброды и фантазеры. Тому, кто хочет встретиться с настоящей революцией, стоит пересечь Ламанш.

Финансовое положение в связи с войной было практически безнадежным, и Партичелли, повсюду искавший деньги, подготовил для регистрации парламентом новую серию финансовых эдиктов и позволил себе несколько дерзких выходок, вызвавших раздражение «Господ» из высших судов, которые уже в мае перешли в открытую политическую оппозицию. Успех оппозиционеров вынудил Совет короля, опиравшийся на армию-победительницу, прибегнуть к полицейским мерам. Увы — жесткие и не слишком умелые полицейские меры привели в конце августа к двухдневным баррикадам в Париже. Оппозиция считала себя победительницей. Королева готовилась к реваншу, решив покинуть Париж, изолировать и взять в осаду, что и произошло в начале 1649 года после осенней «прелюдии». Париж (конечно, не весь) вынужден был признать себя побежденным в марте—апреле 1649 года — то была так называемая «первая Фронда», «Парламентская Фронда», «старая Фронда» или «Парижская Фронда» (впрочем, все термины весьма приблизительны). О первой Фронде рассказывали сотни раз, ее толковали в зависимости от тех принципов, которых придерживались историки. Нас не слишком вдохновляет эта история, но мы должны хотя бы коротко вспомнить о ней. Кажется, будто вступаешь на старую разбитую дорогу…

В парламентских кругах начались серьезные волнения, когда Партичелли, увлекшийся продажей многочисленных должностей (он делил уже существующие надвое, что, практически, обесценивало их), покусился на докладчиков Государственного совета, важных персон, «делавших донесения» в Королевском совете. Их часто посылали комиссарами в провинции, они входили в Парижский парламент и некоторые могли «высказывать свое мнение» (голосовать). Партичелли задумал продать, и очень дорого, двенадцать новых должностей (сначала речь шла о 24 должностях, но Партичелли отступился). Судейские всех рангов бурно протестовали, докладчики в Государственном совете даже объявляли на какое-то время забастовку.

Поскольку многие налоговые мероприятия подлежали регистрации — разделение должностей, увеличение числа свободных феодов и других арендуемых земель, — королева и министры потребовали, 15 января, провести торжественное заседание в присутствии короля, семьи, министров и пэров королевства (некоторых из них). Парламенту оставалось одно — признать себя побежденным. Королеве, пребывавшей в большом волнении, все-таки пришлось выслушать напыщенные, страстные речи, в том числе выступление Омера Талона, первого королевского адвоката. Темы были все те же: парламент должен помогать несовершеннолетнему королю, давать ему советы по всем поводам, обсуждать законы; все налоги плохи, все финансисты — отвратительные мошенники, народ несчастен, ему впору щипать траву в поле, война бесполезна и разорительна, «пальмовыми ветвями и лавровыми венками не накормить изголодавшиеся провинции, где с людьми обращаются, как с рабами и каторжниками». Талон осмелился посоветовать королеве задуматься над этими ужасами в уединении своей молельни. Анна Австрийская могла воспринять подобные речи только как оскорбление и не преминула заявить об этом со всем высокомерием дочери Габсбургов.

Тем не менее уже на следующий день парламент объявил недействительными результаты этого заседания и принялся обсуждать предложенные эдикты.

Б Пале-Рояле возмущались и негодовали, однако ответы не блистали отточенным стилем. Неизвестно, кто — Мазарини или регентша — несет ответственность за последовавшие события, скорее всего, они оба.

Первоначально эдикты, которые парламент отказывался регистрировать, представлялись на рассмотрение трех других высших судов; из солидарности они тоже отказывались регистрировать указы. Второй мерой была задержка жалованья (процент от стоимости должностей) высокопоставленных судей… хотя парламентариям платили, несмотря на то что именно они первыми встали в оппозицию. В ответ парламентарии из солидарности отказались получать свои проценты (будьте уверены, они знали, что сей гордый отказ будет кратковременным!). Вывод — правительству недоставало политической ловкости.

Регентский совет ответил контратакой на ежегодный налог («полетту») — право, по которому, начиная с 1604 года, чиновникам разрешалось платить казне, дабы обеспечить себе богатую должность, передававшуюся по наследству (даже в случае внезапной смерти ее обладателя). Годовой налог устанавливался на девять лет и подлежал возобновлению в январе 1648 года. Решение не принималось более трех месяцев. Королева угрожала, что не станет возобновлять договор, и президент Моле, человек, вполне уравновешенный, 6 апреля объявил, что подобное решение «меняет лицо королевства», охлаждает теплые чувства чиновников и «нарушает дисциплину» сообществ: такая выспренность была свойственна нескольким дюжинам парламентариев, заботившихся о собственном состоянии больше, чем о чести и здравом смысле, что больше всего раздражало королеву.

Следовало правильно отреагировать. 30 апреля было принято решение о восстановлении годового налога на девять лет при условии, что три высших суда из четырех будут получать жалованье четыре года, а не девять лет; четвертым судом был парламент: возможно, королева и правительство надеялись рассорить их? Увы, все вышло ровным счетом наоборот: парламент очень плохо воспринял подобный подарок и призвал все четыре высших суда собраться в одном из больших залов Дворца Правосудия, так называемой Палате Людовика Святого; так родилось «решение о союзе» (13 мая), которое многие историки считают отправной точкой «Парламентской Фронды». Начинание и впрямь было необычным, почти экстравагантным. Оно заставило королеву действовать очень быстро: было отменено право годового налога и запрещены — неверный шаг — любые собрания. Ослушание привело королеву в ярость, она заявила, что собрание «судейских крючков», которым было пожаловано Дворянство, вводит во Франции «нечто похожее на республику в монархии».

Каким бы преувеличением это ни казалось, но началась война или некое ее подобие (холодная война), что не мешало поиску «урегулирования» под неожиданным руководством Мсье: он проявил себя весьма ловким посредником из Люксембургского дворца. Все четыре палаты собрались вместе и принялись тщательно готовить предложения по реформам — некоторые историки видят зачатки конституции или даже текст конституции — впрочем, эфемерной, погибшей во младенчестве.