Кажется вполне очевидным, что инцидент, спровоцированный неумелостью Пале-Рояля, возник именно благодаря нервозной, возбужденной, злобной атмосфере, которую подпитывали памфлеты и агитаторы, разосланные, скорее всего, Гонди, некоторыми парламентариями-экстремистами, скромными судейскими чиновниками, возможно, «школярами» и лавочниками… Каждый из очевидцев Рассказывает историю по-своему, а историки не Скрывают колебаний и сомнений. Очевидно одно: 7 дней мятежа были многочисленные сложные предпосылки… хоть это и плохое объяснение!

Можно с уверенностью утверждать, что двор очень плохо воспринял то обстоятельство, что его заставили отступить. Оскорбленная в своей гордости, считая, что пострадала ее честь, королева хотела взять реванш над парламентом, Гонди и Парижем, который ее оскорбил; первый шаг она сделает две недели спустя.

Мазарини, до той поры совершенно поглощенный шедшей на всех фронтах войной, был занят малопродуктивными и трудными переговорами о мире, печальными финансовыми делами и жалкими гнусными интригами двора. Кроме того, его очень беспокоили дела Англии и судьба ее короля, которому грозила смерть. Но и кардиналу пришлось понять, что являют собой парламент и Париж. Джулио не знал ни парламента, ни Парижа, думая, что их можно покорить любезными словами, улыбками, хитростью, обещаниями, деньгами и подкупом, в конце концов. Подобные методы, возможно, годились для того, чтобы завоевать расположение парламентариев, но никак не огромного города. Чтобы преуспеть, лучше было сначала покинуть столицу. Тактика, избранная Мазарини, встретила одобрение королевы, которая давно мечтала уехать подальше от дурно пахнувшего (особенно в августе) скопления грубых людей и наслаждаться прелестями деревенской жизни, а уж потом, несколько месяцев спустя, смело вступать в бой с неприятностями.

Однако для того чтобы уехать и жить вдали от Пале-Рояля, необходимы были надежные войска и умелый генерал, чтобы ими командовать. Таким командующим мог быть только принц, увенчанный лавровым венком победителя при Рокруз и Лансе. Но с принцем у Мазарини возникали иные проблемы: он никогда, даже во время своих путешествий и поездок в Рим (особенно в Рим), не встречал личности такого масштаба, такого непредсказуемого человека.

Как бы там ни было, Конде все понял, одобрил, помог и взял под защиту — возможно, не без скрытого умысла, — добровольный отъезд двора: вернее, два отъезда: первый состоялся 13 сентября, второй (после возвращения на короткий срок) произошел ночью, накануне праздника Королей[66].

Непоседливый двор имел привычку покидать Париж в конце лета, ближе к осени — часто ради охоты, но также и потому, что следовало «проветрить» и почистить дворец, ибо нравы эпохи не способствовали гигиене, несмотря на то что королева и кардинал заботились о собственной чистоте (и это во времена маниакальной, преувеличенной стыдливости!). Часто двор уезжал в Сен-Жермен, где родился Людовик XIV, в огромный дворец, стоявший между лесом и рекой.

Сен-Жермен находился не слишком близко от столицы, и королева, уставшая от претензий парламента и испытывавшая неприязнь к дерзкому зловонному Парижу, решила попросить убежища у любимой племянницы Ришелье графини д'Эгийон, получившей в наследство очаровательный замок в Рюэле. Итак, Анна Австрийская уехала 13-го с частью двора и совета, с мебелью, каретами, багажом и слугами (они всегда сопровождали монарха), чтобы побыть на свежем воздухе и обдумать месть. 20-го к ним присоединился славный Конде со своими экипажами и солдатами (теми, кто не был занят грабежами). Мало-помалу прибывала свита и окружение, так что 24 сентября пришлось переехать в Сен-Жермен, гораздо более просторный. 22 сентября официальная делегация представителей парламента во главе с Виолем и двумя Потье (Бланменилем и Новионом) прибыла в Рюэль и потребовала освобождения бывшего министра Шавиньи (сидевшего в тюрьме в Венсенне), возвращения из ссылки де Шатонёфа, другого бывшего министра, а также де Гула, близких друзей Мсье. Анна Австрийская подозревала, что именно они мутят воду в парламенте и подстрекают к бунту. Королева отказала по всем пунктам, тем более что послы (вернувшиеся ни с чем) весьма дурно высказывались о Мазарини. День спустя парламент заговорил иным тоном, решив поставить на обсуждение старое постановление от 1617 года (направленное против Кончини и давно устаревшее), запрещавшее иностранцам входить в правительство королевства. Не считая первых оскорбительных памфлетов, то была первая открытая атака на премьер-министра. Двор немедленно продлил свое пребывание «в полях» более чем на месяц.

Париж без короля и двора — особенно если отсутствие было долгим — превращался во вдовца, раздраженного и оставшегося без денег. Судьи, адвокаты, прокуроры, лавочники, хозяева гостиниц и кабачков, дорогие проститутки — все они терпели убытки. Полтора месяца — долгий срок, а что еще готовит зима?..

В течение трех месяцев, пока Конде защищает Двор, держа в узде малочисленные войска, между парламентом и королевой продолжаются непрестанные переговоры (Мазарини заканчивает переговоры в Вестфалии). Уставшая Анна Австрийская совершенно намеренно подписывает лишь третий (или четвертый?) вариант экс-декларации из 27 статей, из которых осталось всего 15: крупные судейские чиновники пытались сохранить свои привилегии, доходы и право вмешиваться в финансовое законодательство. Ничто больше не напоминало ни конституцию, ни законодательную власть. В довершение ко всему королева освободила Шавиньи и Шатонёфа, впрочем, не удержавшись от слез (в те времена и в этой семье легко плакали) при подписании 22 октября документа, исправленного незадолго до возвращения в Париж, где умы готовы были снова воспламениться.

Два месяца высшие суды опасались неизбежных финансовых мер, которые могли принять министры и даже военные (они к тому же грабили окрестности), потом попробовали атаковать некоторых крупных финансистов, но, не договорившись между собой, не сумели помешать королю взять деньги в долг под 10%…

Тогда же появились немногочисленные памфлеты, открыто нападавшие на Мазарини, — тирана, притеснителя умов и Совета королевы, «сицилийца низкого происхождения»… Этот самый сицилиец нисколько не беспокоился, хотя отчетливо понимал: враги смелеют, а трудности не убывают.

Скорее всего, королева и кардинал были потрясены новостями, пришедшими из Англии, о суде над королем Карлом I Стюартом, о «чистке» (6 декабря) Парламента и о реальной возможности создания «Народного» государства (как писал Лефевр д'Ормессон в своем дневнике). Опасаясь за участь зятя Анны Австрийской (королева Англии нашла приют в Лувре), обеспокоенные дурным примером, поданным английским парламентом, Мазарини, королева и Конде (он тоже был в ссоре с Парижским парламентом) решились на последнее из трех предложенных им решений: атаковать, смириться, скрыться. Ночью, в праздник Королей, королевская семья, министр, несколько верных друзей, слуг и солдат тайно уезжают в Сен-Жермен, где их никто не ждал.

Это означало разрыв с Парижем, с тем, что начинали называть Фрондой, и произошло это зимой, трудной зимой с эпидемиями, рыскавшими вокруг мародерами и угрозой голода.

Во второй раз за шестьдесят лет король осаждал свою столицу, но на сей раз именно Людовик (его правительство) первым перешел в наступление.

Уехать из Парижа под защитой Конде означало для Мазарини и королевской семьи (Мсье хоть и жаловался, но присоединился к остальным) разорвать отношения с парламентом и Парижем и продемонстрировать желание отомстить обоим. Замысел был следующим: заставить подчиняться обоих, используя тактику блокады, мешая снабжению парижан (около 400 000 человек) по суше и воде. А ведь сделать запасы могли далеко не все. В целом, задуманное почти удалось, несмотря на некоторые сбои в организации.