Все, что современным умам представляется Ужасным беспорядком, до некоторой степени компенсировалось строжайшей дисциплиной, царившей в некоторых полках (слишком строгой, провоцировавшей дезертирство), где самым слабым наказанием была экзекуция палками, дополнявшаяся бесконечной муштрой и тяжелыми маневрами, готовившими солдат к двум типам сражения — осаде и атаке сомкнутым строем. В конце концов, после всех переходов, маршей и контрмаршей, приходилось встречаться с врагом лицом к лицу. Наука о фортификациях и осаде городов, которую ученые именуют греческим словом «полиорсетика», восходит к древнейшим временам, и претерпела множество изменений, не меняясь в главном: речь всегда шла о том, чтобы защищать и брать приграничные города (иногда они находились за границей, например в дружественном Пьемонте) в местах, которые было легче форсировать, — у порогов, долин рек и «просек» (знаменитые проходы Уазы и Мезы), широких долин во Фландрии. Усовершенствование огнестрельного оружия — аркебуз, мушкетов, а потом и ружей, но главное — пушек (они становились легче, проще и маневреннее) — заставляло специалистов усложнять и совершенствовать чертежи, гласисы, траншеи, бастионы, равелины, куртины с научно выверенными углами. Эти новшества были впервые введены в Испании (Салья, 1497 год) и в Италии (Верона, 1527 год). Потом усовершенствованная система была переосмыслена и задокументирована великими предшественниками Вобана: Эраром из Бар-ле-Дюка, его трактат опубликовали с опозданием в 1600 году, он был учителем Аржанкура, строителя Бруажа, Монпелье и Шато-Тромрет в Бордо. В период расцвета эпохи Мазарини появились работы Антуана де Виля «Обязанности комендантов крепостей» и графа де Пагана «Трактат о фортификациях» (1645 год). Вобан, как и его соперник шевалье де Клервиль, был многим обязан последнему: Вобан признавался, что начинал как «паго-нист». И сегодня специалисты используют такие термины, как гласис, угол, контрэскарп, люнет, равелин, барбакан, укрепления; статью о фортификации в «Словаре» Андре Корвизье написали полковники Роколь и Генага. Не стоит удивляться, что Людовик XIV, которому незаметно помогал Вобан, обожал устраивать красивые осады, словно ставил театральные спектакли. Для их подготовки постепенно создавался целый корпус специалистов, «инженеров короля» (Вобан станет одним из них): они придут на смену прежним советникам — чаще всего итальянцам, а для рытья траншей и для подкопов, забивавшихся порохом, появятся «саперы». Как бы велико ни было значение и даже «мода» на осаду, закрывавшую доступ к городам, все равно только крупные стремительные сражения решали исход дела.

Даже усовершенствованные и облегченные вооружения и техническое военное снаряжение сохраняли в себе много пережитков прошлого. В состав пехоты по-прежнему входили копейщики и мушкетеры, выстраивавшиеся теперь «тонким порядком, Удлиненным, менее плотным», чем старая испанская пехота, атавизм римских легионов. Это облегчало маневр в бою, когда движение становилось главным. Все мушкетеры — увы! — были пехотинцами, мушкетеры Александра Дюма принадлежали к одной из двух «кавалерийских» рот, входивших в охрану короля. Гугенот граф де Гассион, один из лучших генералов Людовика XIII, ученик голландцев и шведов, способствовал принятию важных Реформ Густава-Адольфа: тонкий строй, облегчение мушкета, изобретение картуша, в котором соединились порох и пуля, что позволяло стрелять более одного раза в течение 5—10 минут (прежде для этого требовалось осуществить 99 подготовительных движений).

Кавалерия вновь стала решающим родом войск: в 1635 году был создан, во всяком случае, теоретически, тридцать один полк, из них шесть были драгунскими. Кавалеристы надели облегченные короткие кирасы, вооружились двумя длинными пистолетами (а иногда — тяжелыми мушкетами, очень неудобными) и надежной острой саблей. Теперь они могли идти в атаку галопом, а не рысью и стремительно нападать на врага, по примеру шведов часто перехватывая инициативу в конце битвы.

Тяжелая или легкая, артиллерия увеличивалась количественно, качественно и с точки зрения калибра. Все тот же Густав-Адольф облегчил артиллерию (орудие, называемое четверкой, не весило и 300 кг и его тянуло одна лошадь), придумал сосредоточивать ее по углам линии огня; на 300— 400 человек приходилось одно орудие (у противников одна пушка приходилась на 2000 солдат). Эта артиллерия стреляла литыми и взрывными ядрами и картечью, но оставалась уязвимой: случались «осечки», взрывы. Какое-то время спустя, железные пушки уступили место бронзовым (шведской меди было много), потом снова вернулись к железным; орудия производились в основном в Швеции, где каждый приобретал его — самостоятельно или через посредников.

Когда сражения заканчивались, возникало множество проблем. Если имелся явный победитель (немало битв завершалось неопределенно, и тогда каждая из сторон хвалилась победой), необходимо было использовать победу, то есть преследовать остатки побежденной армии, оккупировать страну противника, обязательно разграбить ее и по возможности подойти как можно ближе к ключевому городу, к столице: это почти удалось испанцам, и это же Тюренн с союзниками вскоре попытаются сделать с Прагой и Веной. Главной трудностью оставалось снабжение оружием и продовольствием: все делалось медленно, повозки, лошади и дороги были среднего качества или даже хуже того, а иногда их и вовсе не было; порой не хватало и солдат — они дезертировали, спокойно возвращались домой или оставались в оккупированной стране, где были земля, женщины и скот. Остатки армии-победительницы вновь собирались, возвращаясь на зимние квартиры, причем чаще в стране противника, чем у себя в королевстве.

Была и другая проблема — жертвы. Победитель (а иногда и побежденный) оценивал обычно в свою пользу ситуацию, пересчитывая убитых, раненых (если они выживали) и пленных, а еще захваченные знамена полков. В сражениях редко участвовали более тридцати тысяч человек одновременно и не все погибали: число погибших не превышало нескольких тысяч. Два факта остаются достоверными: заразные заболевания (даже чума то тут, то там) и инфицированные раны (не было полевых госпиталей и квалифицированных хирургов) увеличивали количество жертв. Тяжелые потери несли и «гражданские лица» из-за сохранявшегося обычая (в частности, в Германии) истреблять почти всех жителей, выживших в завоеванных городах, и насиловать всех женщин (и некоторых Юношей); самых привлекательных оставляли для каждодневного «употребления». Мы еще покажем, что «ужасы войны» существовали не только на замечательных гравюрах Калло или в устрашающих Рассказах корреспондентов человека, который тогда еще не звался Венсаном.

Как бы серьезно ни интриговал двор, его приходилось обманывать, умиротворять, подкупать и «обходить на поворотах», как бы ни роптали «судейские крючки» и ни бахвалились высокородные аристократы (некоторое время они не представляли серьезной опасности): совершенно очевидно, что Мазарини, поддерживаемый королевой, обречен был победить и закончить войны, которых никогда не хотел. Этот ловкий дипломат не раз подтверждал свое умение вести переговоры, и мешали ему лишь недостаток осторожности да слишком живое воображение — черта, свойственная всем итальянцам и молодым людям. А вот талант стратега Джулио вызывал сомнения у окружающих, и он действительно иногда серьезно рисковал, веря в свою счастливую звезду. И все-таки он был опытен в военных делах и мог точно отличить хорошего генерала от никчемного. За герцога Энгиеннского, словно посланного ему самими небесами в самом начале правления, Мазарини дорого заплатил, других знаменитых военачальников он встретил в Италии, например «старика» Спинолу (ему было 59 лет), которого Боссюэ будет сравнивать с Цезарем, и Конде, знаменитого победителя при Бреда, изображенного Веласкесом, тонкого и благородного генуэзца на службе у испанцев. Он был очень любезен с молодым римским дипломатом, несмотря на его франкофильство; Мазарини наслаждался их умными беседами, восхищался культурой Спинолы и был очень удивлен, узнав, что тот умер практически нищим, «а ведь у него было 800 000 экю, когда он служил в армии» (из письма к кардиналу Баньи, 1630 год). Мазарини был знаком и с последними итальянскими кондотьерами, в том числе с Колальто, служившим императору: он взял Мантую, разграбил ее, частично сжег, убил или изнасиловал (а иногда и то и другое) всех жителей, которые не успели вовремя сбежать. Подобных генералов было немало в Германии, и Швеция, и Франция при необходимости нанимали их. Итак, Мазарини не был новичком в военных делах. Кардиналу помогали случай и верный глаз: во время поездок в Пьемонт он встретился, кроме храброго Туара, защитника Касаля, с тремя выдающимися гугенотами: Абрахамом Фабером, которому доверил управлять Седаном, ключевой крепостью; с великолепным Шомбергом — его отец привел когда-то из Германии храбрых рейтаров; и с молодым виконтом де Тюренном, чьи таланты Джулио заметил мгновенно! Этот очень серьезный человек, внук Вильгельма Оранского (по матери), родился в 1611 году, учился у голландских и шведских стратегов, получил звание полковника в четырнадцать лет (но, к счастью, не начал служить), в 19 лет пришел в армию, стал генералом в 28 лет, а в конце 1643 года сам Мазарини сделал его маршалом и привез во Францию из итальянской армии. Два этих человека, так не похожие друг на друга, состояли в регулярной переписке, письма были краткими и доверительными. С неистовым Конде и несколькими другими второстепенными военными Мазарини умело выстраивал дуэты, во всяком случае, до начала Фронды.