Как говорится, не было бы счастья… Умирает советник Ришелье и друг Мазарини отец Жозеф, которого Людовик XIII собирался назначить ближайшим «кардиналом короны» (три великих католических монарха ввели в обычай, а потом получили законное право время от времени представлять своего кандидата). Двор немедленно решил, что именно Мазарини станет серым кардиналом. Происпанская группировка Священной Коллегии во главе с кардиналом-племянником заявила множество причин своего отказа: Мазарини был римским подданным, а значит, король Франции не мог выставлять его кандидатуру, но главное — только Папа имел право выбирать кандидатуру.

Людовик XIII и Ришелье реагировали очень резко, отказываясь дать агреман любому новому нунцию, пока не удовлетворят их требование, а в начале сентября 1639 г. Людовик XIII даже пригрозил отозвать своего посла. Кардинальская шапка могла быть получена тогда же, если бы в Риме не случилось несколько громких скандалов: один дворянин из французского посольства осмелился вырвать из рук папских сбиров сосланного на галеры каторжника; за это преступление на него объявили охоту, наемные убийцы прикончили несчастного во Фраскати… и привезли его голову в Рим, чтобы получить плату (конец октября 1639 года). Посол, король и Ришелье не стали мириться с оскорблением, наложили запрет на любые контакты с чрезвычайным нунцием Скотта и на год прервали всякие отношения с римским двором: практически это означало разрыв.

В сложившихся условиях кардинальский сан, как и назначение на пост нунция, становился практически недостижимым, и Мазарини понял: будущее его останется печальным, пока испанская партия преобладает в Ватикане, а посол Франции действует как дилетант. Уверенный, что покровители и друзья помогут ему в Париже, он планировал отъезд и ждал случая. Наконец Джулио получил формальное приглашение Людовика XIII и покинул Рим вечером 13 декабря 1639 года. Он добрался до Чивитавеккьи, где испанцы отказали ему в паспорте для проезда по своим владениям, и беглец сел на первый корабль, отплывавший в Марсель, добрался до Парижа и припал к ногам короля и кардинала: они оказали ему самый радушный прием. Мазарини нашел истинных покровителей, выбрал вторую родину и начал путь наверх, достигнув такой высоты, о которой не мог и помыслить.

И все-таки спросим себя: почему Папа, его государственный секретарь и весь папский двор систематически притесняли и лишали всякой надежды такого способного дипломата и политика? Первое и, возможно, лучшее объяснение: посредственности опасались его быстрого, изобретательного, незаурядного ума, не укладывавшегося в «нормы» Римско-католической церкви той эпохи. Возможно, им не нравилось недостаточно благородное происхождение Джулио, его безразличие к священству и ордену Иисуса, его проницательность и франкофильская свобода… Да, все эти обстоятельства могли шокировать потомков старинных кардинальских и папских родов, достигших высокого положения благодаря богатству или интриге.

Кстати, никому никогда не шел на пользу излишне острый ум…

В течение трех лет Мазарини много работает, блистает в обществе, одаривает своих покровителей произведениями искусства, вывезенными из Италии, чьи моду, театр и музыку он старается внедрить при дворе. Да, Джулио завоевал расположение и дружбу всех мало-мальски значительных людей Франции, в том числе министров, однако никому и в голову не приходило, что он способен перестать быть одним из «созвездий» Ришелье, рядом с которым постоянно находился: иными словами, Мазарини был одним из его агентов.

Ришелье обещает что Мазарини возглавит французскую делегацию на будущих конгрессах в Кельне и Мюнстере, но поручает своему протеже две миссии: одну в Савойе, другую — в Седане. Первое задание, длительное и деликатное (сентябрь 1640 — июнь 1641 года), скорее, напоминает испытание; второе — очень трудное, но быстро завершенное (сентябрь — октябрь 1642 года) — свидетельствует о доверии, которое грозный кардинал питал к своему молодому протеже. Ришелье никогда не отделял от себя Джулио Мазарини — из чувства привязанности и личной заинтересованности в его помощи в последний год своей мужественной и мятежной жизни.

Что касается самого Мазарини, два выполненных поручения изменили его положение: во-первых, он наконец получил желанный кардинальский сан (декабрь 1641 года), а во-вторых, случилось то, что не слишком компетентные историки назвали «натурализацией», а ведь Джулио получил гражданство за восемь месяцев до своего отъезда из Рима, в апреле 1639 года. Речь идет о «грамотах на получение подданства» — утерянных, но зарегистрированных в протоколе Парижской Палаты финансов в июне 1639 года, где их и прочел в 1923 году некий чартист Леоне Селье. По французским законам, грамоты о получении подданства просто давали «иностранцу» право владеть, приобретать и даже передавать по наследству имущество и доходы во Франции, в том числе бенефиции духовных лиц. Именно в то время Людовик XIII пожаловал Мазарини его первое аббатство Сен-Медар-де-Суассон, следующим будет Корби, богатейшее бенедиктинское аббатство, и многое другое. Мазарини, рожденного на испанской территории, папская администрация считала римским подданным, но он вполне мог считаться и французом (так произошло с другими «иностранцами»: принцами Савойскими и кардиналом Антонио, попавшим в опалу). Кармелит отец Леон, произнося в 1661 году надгробную речь перед Коллегией каноников, назвал Мазарини французским итальянцем. Раньше люди мыслили гораздо шире, чем сегодня: к понятиям «нация» (тогда под ним подразумевался язык) и «национальность» относились не так ревностно: человеку не нужна была бумажка с печатями, чтобы получить то, что мы называем двойным гражданством. Вот замечательный пример такого отношения: Мазарини писал в сентябре 1637 года своему другу-англичанину Уолтеру Монтегю: «Al gallant uomo ogni paese e patria» (для обходительного человека [или джентльмена] любая страна — родина). Эту формулу дословно повторила тридцать лет спустя язвительная госпожа де Моттвиль в своих «Мемуарах», приписав ее итальянскому поэту (Ариосто?). Документ о получении подданства приносил и финансовую выгоду, а Мазарини был не тем человеком, который стал бы пренебрегать этой стороной дела. Джулио весьма посредственно говорил по-французски, но сердцем чувствовал себя французом, и его политика будущего премьер-министра подтверждает это.

Саном кардинала Мазарини был обязан королю Франции (и Ришелье). Это главное новшество в жизни Мазарини, ибо без него вся дальнейшая карьера была бы невозможна.

Для достижения заветной цели понадобились три долгих года. Папа и его окружение использовали все предлоги, чтобы отсрочить возведение в сан. Маршал д'Эстре был бессилен: природная надменность и склонность к бахвальству заставляли его почти третировать Папу Урбана VIII. Мазарини, хорошо почувствовавший ситуацию, настаивал на отзыве посла, что и было решено в июне 1641 года, но д'Эстре вдруг сказался больным и покинул Рим лишь в августе, а его преемник Фонтене-Марей, человек более гибкий, прибыл только 4 ноября. Престарелый Папа, выигравший много времени, не мог бесконечно возражать таким могущественным людям, как король Франции и его министр: на папской консистории 16 декабря он сделал кардиналами 12 человек, в том числе Мазарини (Джулио было всего 39 лет). Составляя отчет для Ришелье, новый посол нашел замечательно точные слова: «Вы гораздо больше, чем Папа, сделали для сегодняшней церемонии!»

Заметим: у нас нет никаких доказательств, что Ришелье в тот момент намеревался — если он вообще когда-нибудь об этом думал — сделать новоиспеченного кардинала своим преемником. В то время герцог хотел использовать Мазарини главным образом в качестве доверенного лица на дипломатическом поприще: в январе 1642 года Мазарини урегулировал конфликт между итальянскими принцами касательно Пармы, Манту и Венеции. Ришелье планирует также послать Мазарини в Рим, чтобы тот уладил некоторые дела, касающиеся собственности министра подтвердить его функции настоятеля монастырей в Сито и Премонтре, важных и очень доходных и подготовить почву для конклава, который казался неизбежным из-за болезни Урбана VIII (напрасные хлопоты — Папа прожил еще два года). Впрочем, очень скоро все дела будут забыты — на первый план выходят дела Франции и здоровье Ришелье, однако поручения герцога доказывают, что за несколько месяцев до своей смерти он видел в Мазарини талантливого дипломата, особенно полезного в итальянских делах.