В Париже прежние главари Фронды ссорятся, расходятся или готовят свое возвращение. В сентябре парижане с ленточками из белой бумаги на шляпах (знак мира, в противоположность соломинкам на шляпах сторонников Конде) осмеливаются собраться перед Пале-Роялем, и Конде не реагирует. Он уезжает 13 октября и поступает на службу к испанцам, а неделю спустя возвращается король (впереди идет Тюренн со своим солдатами). Короля приветствовали, как всегда, с энтузиазмом и чувством трусливого облегчения.

Фронда довольно быстро перешла от ужаса к смирению, от безумия — к доводам разума. Все жили в атмосфере материального и морального разгрома. Фронда потерпела неудачу и кончила плохо или жалко, уронив свое достоинство (если оно у нее когда-нибудь было).

Королю оставалось простить одних, наказать других, выслать наименее виноватых и позволить своему парламенту возвратиться в Париж при условии, что «никогда в будущем он не станет принимать участия ни в делах государства, ни в финансовых делах». Естественно, все недавние решения парламента отменили.

Победа короля? Конечно! Но над кем или над чем? Над беспорядком? Над иллюзиями? Над амбициями? Над прошлым? Что, кроме болезненной ненависти к Мазарини, объединяло Фронду? Чем она была, если объект ненависти сумел, несмотря на ошибки, обойти все препятствия, презреть опасности, всех подчинить и победить благодаря упорному труду и гибкости ума (в этом мало кто мог сравниться с Джулио)?

Почему бы нам не попытаться «обдумать» явление Фронды, как это сделал Франсуа Фюре в отношении Революции? До сих пор «обдумывание» заключалось в основном в том, что мы судили, осуждали, бичевали или сравнивали несравнимое: Парижский парламент с Лондонским или даже с совершенно законными избранниками 1789 года, клятву в Зале для игры в мяч с Постановлением союза, бегство в Сен-Жермен в ночь всех королей с печально закончившейся в Варение авантюрой. Уважаемые авторы XIX и XX вв. видели в тех, кто покупал должности, отцов-учредителей конституционной монархии, более того — мудрой либеральной республики (республика в 1648 году! Еретический английский кошмар или неприятный вариант союза швейцарских кантонов, Соединенных Провинций или «Светлейшей» Венецианской республики). Из того, что написано о Фронде — от Фенелона и Вольтера до Лависса и современных авторов, можно без труда составить сборник шутливых изречений; к сожалению, гораздо менее читаемы здравомыслящие Коссманн, Рише, Метивье, Каррье, Десимон, Жуо и методичные англосаксонские авторы.

Можно с уверенностью утверждать, что почти все элементы Фронды — или, если хотите, фронд — связаны с прошлым, которое они продолжают, превозносят, завершают или почти завершают.

Высокородные дворяне желали все так же продолжать управлять в провинциях, где они владели землями, могли рассчитывать на многочисленных вассалов, связанных с ними прочными узами, «принадлежавшими им», как тогда говорили; в этих провинциях король считал себя обязанным предоставлять им почетные и выгодные должности губернаторов. Здесь соглашались зависеть от «естественных» правителей, тем более что везде существовали свой язык и диалекты, свои юридические «привычки», часто даже собственные учреждения (штаты, парламенты), гарантировавшие то, что называли «свободами», то есть привилегии. Необходимо было время, чтобы эти тесные региональные связи слились — мы не уверены, что так произошло в действительности, — в одно государство, в одну нацию, одну родину. Совершенно естественно, что дворянские провинциальные притязания обострялись во времена регентства, в период ослабления королевского могущества. До Анны Австрийской обе Медичи — Екатерина и Мария — прошли через жестокие испытания (обе были итальянками, а второй еще и помогал итальянский министр, правда, не чета Мазарини /Кончини/).

Зачастую самые высокопоставленные судейские и финансовые чиновники, задорого купившие или получившие в наследство свои должности, желали иметь право контролировать, а иногда и выносить решения, особенно в эпоху регентства. Парижский парламент тогда любил напоминать, что вышел — четыре века назад — из Королевского совета, в дела которого хотел теперь вмешиваться, то есть участвовать в том, что мы сегодня называем законодательной властью.

Провинциальная и даже городская беднота, особенно парижская, протестовала, требовала, избивала, грабила, иногда убивала, если ей казалось, что налоги особенно тяжелы и несправедливы; такие выступления случались в течение еще очень долгого времени после смерти Мазарини. Мы уже писали, что с 1635 года налоги увеличились в целом в три раза: Людовик XIII и Ришелье втянули тогда Францию в войну, длившуюся четверть века и поглотившую людей больше, чем все предыдущие войны. С того момента усилились противоналоговые бунты.

Начиная с 1635 года определенная часть общества, имевшая вес, возражала против вступления Франции в войну против самого католического из королей: для этих потомков бывших членов Лиги, которые наверняка предпочли бы испанского монарха Генриху Наваррскому, политика королевства должна была всегда диктоваться господствующей религией, чего ни Людовик XIII, ни один из его кардиналов не могли принять, руководствуясь «интересами государства». «Клика благочестивых», Общество Святых Даров и янсенисты поддерживали такую позицию, противоречившую интересам королевства.

Фронда или фронды являлись результатом соединения всех этих факторов, обострявшихся из-за распространенного мнения (подкрепляемого с помощью денег) о том, что «добрая королева» слаба и что во всем виновен отвратительный «сицилиец». Его неустанно обвиняют во всех смертных грехах (достаточно вспомнить 5200 мазаринад!).

Амбиции, бредни и аппетиты одних и других, объединившихся на несколько месяцев, объясняют неистовую силу и длительность феномена Фронды в атмосфере нищеты и ужасов. Несмотря на то что некоторые проявления Фронды имели место и после ее поражения, они могут быть истолкованы только как конец мира интриг, сепаратизма и государственного непослушания.

Так как же можно было победить или, по крайней мере, укротить умиравшего зверя?

Не станем долго размышлять и теряться в догадках. Фронда пала из-за собственной слабости и благодаря уму (что оспаривалось) и силе (временами шаткой) тех, кого хотела победить, то есть Мазарини, небольшой группы верных ему людей, королевы, а возможно, и юного короля.

Что общего было между несколькими дюжинами парламентариев, купивших свои должности (или унаследовавших), как покупают большие фермы, и получивших, кроме власти и выгоды, дворянство, и теми блестящими людьми, чье дворянство насчитывало века (иногда их титулы были такими же древними, как Капетинги, если не старше)? Конде, как и все остальные, не упускал случая посмеяться над ними жестоко раня словами, хотя использовал время от времени и умел приветливо улыбаться.

Внутри каждой группы согласие было редкостью. Мы уже говорили, что в Парижском парламенте (только он играл, или пытался играть важную роль) присутствовали «неистовые», «умеренные», «верные власти» (в том числе новый Королевский прокурор Никола Фуке) и «болото», внимательно следившее за происходящим (его численный состав рос). Две трети парламентариев тайно поддерживали последними деньгами финансистов и откупщиков, вслух обливая их грязью.

Что касается самых высокородных, соперничество всегда мешало им действовать эффективно.

Гордость, часто гипертрофированная, принца Конде, переменчивость Гастона Орлеанского и бесконечные происки, тайные или явные, Гонди сталкивались, не позволяя им осуществить план или довести до конца комбинацию, что было бы вполне реально, действуй они упорно и последовательно.

Недовольство части буржуазии, считавшей, что она платит слишком большие налоги, и бедняков, действительно задавленных нищетой, приводило к тому, что буржуазия поддерживала своими выступлениями, криками, насилием и оружием амбиции и устремления обеих привилегированных групп. Выступления длились несколько дней или несколько недель, потом напряжение спадало, что во многом объяснялось восторженным обожанием короля, усталостью и нищетой.