Откупщики и субарендаторы проявляли чудеса ловкости, повышая налоги и пошлины (например, дорожные) на продажу вина, в том числе домашнего, причем как на оптовую, так и на розничную. Законы о разного рода косвенных налогах являли собой нечто чудовищное: с начала Столетней войны (она и породила эти налоги) новые налоги — меньше пятнадцати — со странными (для нашего уха!) названиями «мечта», «пояс королевы»… ложились дополнительным грузом на плечи французов. За право ввоза вина в Париж и за право вывоза из Анжу через таможню Бретани платили семнадцать или восемнадцать су (Кольбер повысил их до двадцати двух). Главным было то, что сумма налогов практически удвоилась. Вот как это происходило: к «первым пяти су» добавилось сначала одно, потом другое су, дошло до тридцати за «пояс королевы» (свадебный подарок), десять су — за «канал» (Брияр?), пять — за временную плотину, еще 45 су, еще 60 и, наконец, су с ливра (+5%), что вызвало возмущение, и так далее и тому подобное… Откупщики и субарендаторы, прекрасно разбиравшиеся в налоговой системе, мошенничали, как и виноделы, и торговцы, и перевозчики. Как следствие — бесконечные стычки, мордобой и судебные разбирательства. Крючкотворство чиновников и хитросплетение дел меньше досаждали людям, чем бесконечные внезапные увеличения налогов: их объясняли воровством, в котором, уж конечно, не мог быть виноват ни милый король, ни его августейшая мать, все зло — от мошенников, вымогателей незаконных налогов, ненавистных финансистов, выскочек-простолюдинов и чужаков, главный из которых явился с дикой Сицилии, а может, из грязных трущоб Рима.

Гнев и злоба накатывались волнами, то тут, то там вспыхивали бунты. Если мятеж охватывал несколько кантонов и длился не более нескольких недель, достаточно было подождать, пока мятежники устанут (или наступит время жатвы), в крайнем случае, можно было повесить кого-нибудь или сжечь два-три дома. Худшим же наказанием был постой роты наглецов — наказание пострашнее стрельбы из ружей. Короче говоря, волнения всех сортов были частью привычного «пейзажа» и в какой-то мере зависели от смены времен года. Больше не случалось ничего страшнее бунта кроканов в Перигоре и «босоногих» в Нормандии, жестоко наказанных безжалостным Ришелье. Пока не бунтовали хорошие богатые города, где намеренно взимались меньшие налоги, Мазарини и его команда могли заниматься серьезными делами, главным из которых была война.

А между тем города снова начинали волноваться, и на очереди был Париж — чудовище, фактически неизвестное кардиналу-премьер-министру.

Городские налогоплательщики

Бунты в городах были гораздо опаснее: в них участвовало множество более зажиточных и сильных людей. Вспышки недовольства в городах (порой это были простые волнения) часто провоцировали женщины: именно женщина добывает пропитание для семьи и поднимает крик при малейшем повышении цен на хлеб и другие товары повседневного спроса. Недовольство набирало силу очень быстро: в те времена люди больше общались вне дома, впрямую выражали свое недовольство на рынке, разговаривали друг с другом в квартале и приходе, собирались в группы на перекрестках, подогреваемые пылкими фразами агитаторов. Люди каждый день заглядывали в кабачки, где каждый знал каждого тысячу лет (сегодня нам трудно вообразить, как много в те времена было кабачков: даже в таком среднем городе, как Бове, было больше сотни скромных (по нашим меркам) заведений — в три раза больше, чем в середине XX века).

Очень часто внезапное вздорожание основного продукта — хлеба — вызывало «волнение» и даже бунты в городах; дороговизна могла быть спровоцирована плохим урожаем, усугубляла положение и «скупка» зерна «монополистами» (оптовыми торговцами, крупными фермерами, держателями ренты, принадлежащей сеньору, сборщикам десятины). Серьезные волнения происходили в период между 1630 и 1640 годами, на какое-то время все успокоилось, и следующая серьезная вспышка случилась в 1644 году: в период Фронды вновь начались серьезные бунты (чему немало способствовали гнилые летние сезоны), самый же жестокий мятеж «отметил» восхождение на трон Великого Короля.

В булочной, на рынке, на набережных, в портах женщины подстрекали соотечественников на беспорядки: люди кричали, дрались, грабили булочные, возы и корабли с зерном. Для подавления беспорядков приходилось иногда прибегать к помощи гвардейцев, конных жандармов и даже солдат. Чаще всего бунты непосредственно вызывались ростом дороговизны, но воспринимали их как простое проявление «эмоций» (тогда в это слово вкладывали несколько иной смысл, чем сегодня); впрочем, проявление этих «эмоций» вполне могло поддержать и даже подогреть смуту.

Горожане-налогоплательщики создавали правительству серьезные осложнения. Спорный налог люди порой просто отказывались платить; он был своего рода заменителем тальи, которую города платили крайне редко, так что здесь чаще всего взимался налог на продукты или ввозная пошлина. Горожане особенно остро реагировали на повышение ввозных или вывозных пошлин на вина, ткани, железные изделия, а также на повышение налога на «ремесла». Приведем несколько примеров.

В октябре 1643 года волнения в Туре длились почти месяц. Интендант де Гере, описавший эти события (именно он и подавил бунт, причем не без труда), считал виновницей взбунтовавшуюся чернь из предместий, протестовавшую против введения нового налога на вино — 30 су за бочку. де Гере полагал, что несколько злонамеренных купцов толкнули рабочих-ткачей на путь насилия, он детально описывает происходившее: субарендаторов и сборщиков нового налога побили, несчастных обокрали, арестовали и привезли в предместье Ла-Риш; по соседству, в том числе в Блере, происходили нападения на прохожих и путешественников, которых записывали в «вымогателей налогов». Оставшись на какой-то момент без поддержки войск, карабинеры отправились усмирять бунты в Нижнем Мене, интендант не без труда вооружил городских буржуа, решившихся взять в руки винтовки только под угрозой разграбления города: поразительная реакция, которую чуть позже мы увидим и в Париже. Когда войска наконец вернулись, бунтарей прогнали, а предводителя, некоего «капитана Сабо», приговорили к повешению, сожжению и развеиванию пепла по ветру… В последний момент палач испугался и сбежал: его пришлось возвращать manu militari (силой оружия), под охраной «четырех сотен горожан — чиновников, добропорядочных буржуа и крупных торговцев» на рыночную площадь, где его и сожгли.

В 1644 году интенданты сообщают о восстаниях в Марселе и Балансе. В Монпелье, в июне-июле 1645 года, женские выкрики положили начало смуте: их спровоцировало объявление об отмене наема зимних квартир для гостей из Каталонии; дело осложнилось после прибытия откупщиков, требовавших выплаты налога «на ремесленников по случаю счастливого возложения короны на голову Его Величества». Чиновники финансового ведомства и губернатор Шомберг утверждали, что точное число восставших измерялось тысячами — они грабили сборщиков налогов, избивали их, жгли дома. Впрочем, восставшие недолго наслаждались победой: Шомберг задействовал армию и отменил на время сбор налогов. Увы, несколько позже все вернулось на круги своя…

Добавим, что подобные волнения в тот же период, между 1643 и 1648 годами, имели место во многих городах — Клермон-Ферране, Анжере (где противостояли друг другу две «партии»), Сен-Море, Домфроне, Туле, Иссуаре, Манде, Гренобле, Тулузе и многих южных городах, в том числе в Лангедоке и Провансе.

В начале 1648 года «люди, заседавшие в Парламентском Суде Дофине», предупреждают канцлера Сегье (а через него — Мазарини) о недовольстве и угрозе мятежа в провинции, провоцируемых увеличением размера налогов и новыми поборами: «Едва пришло сообщение об увеличении тальи и чрезвычайном налоге для прохода войск, как появились комиссары, чтобы устроить Лионскую таможню в горах Дофине, дабы взимать пошлины за товары, которые даже не ввозятся в город… кроме того, увеличена на 12 денье на каждый ливр [5%] стоимость соли […], что слишком дорого. […] Все эти одновременные займы очень взволновали «простолюдинов, которые почитают себя задавленными налогами: отовсюду звучат выражения отчаяния и угрозы […], способные снова вызвать смуту, как в недавнем времени из-за 5% […] Всего можно ожидать от народа, который не боится пожертвовать жизнью, ибо ему незачем ее беречь». Жалобы? Безусловно! Но вполне обоснованные. Напомним, что в Эмбруне комиссар Лионской таможни и служащий солевого амбара работали с «риском для жизни». И все-таки парламентарии благоразумно признает, что следует «заниматься делами короля», и желают скорейшего заключения мира. Это достаточно сдержанное послание о событиях в провинции, которая считалась небедной и по которой не слишком сильно ударила война, где люди не страдали от голода, дает представление о реальных трудностях губернаторов провинций и народа.