Забавно все ж, однажды Андрей пел в присутствии друга. И Дирк, не понимая слов, пытался подпевать. Андрей чуть перехватил на радостях за ужином в его староголландском домишке, но и загрустил, тут и вспомнил заветное Дельвигово:

Но Дирку понравилась мелодия и даже вовсе непонятные русские слова, а еще больше, что его сдержанный, «с северными глазами» приятель раскололся. И не хотел верить, когда назавтра сконфуженный Шерохов уверял, мол, он из породы не поющих, а тем более исповедальные сантименты ему не по нутру. А пользоваться стихами, чтобы излить свою печаль, и не в его духе. Андрей что-то городил, наговаривая на себя, и Дирк уверил, что никогда и не будет просить его повторять на «бис» даже самые отличные стихи или песни. Исповедоваться же с помощью хорошей поэзии теперь, пожалуй, и старомодно, хотя зато несомненно, с точки зрения его, Дирка, прекрасно. Но вольному воля…

Было что-то комичное в полуспоре двух повидавших виды друзей, но и в Хорене сохранялась, вопреки всем обстоятельствам, неизжитая им, почему-то запоздалая юность. Впрочем, как раз и это притягивало к нему Андрея.

…Вечером Шерохов, отмахав километров восемь, пешим ходом добрался до осанистого ампирного особняка на тихой улочке.

Дубы вокруг старинного дома и не собирались расставаться со своей листвой, их только выжелтило, и в свете фонарей они будто подмигивали то там, то здесь рыжим глазом.

Андрей пришел чуть позднее назначенного времени, пропустил первое сообщение и вошел в зал заседаний, когда возникла небольшая пауза перед выступлением Рощина. Бегло оглядев ряды, он сел на свободное место близ прохода и не без удовольствия заметил — собралось много молодых ученых, пожалуй, и студентов.

Зал был невелик, ухожен, верно, когда-то хозяева особняка тут принимали по торжественным дням гостей. На потолке крутились прекраснолицые девы со свитой, амуры в изобилии порхали средь клубящихся облаков, разная лепнина, проблескивая золотом, бежала по верху стен.

Вероятно, никто, кроме Андрея, и не думал оглядывать потолок, — привыкли. Ему же казалось: нелепая возня на потолке, хоть и высок он, — давит. Но тут услыхал Андрей голос председателя, широколицего, улыбчивого, академик назвал имя Рощина, дружелюбно кивнул ему. Никита поднялся из-за стола, прядь каштановых волос небрежно падала на высокий лоб, вышел на кафедру, внимательно поглядел на собравшихся, увидев Шерохова, сделал едва заметное движение кистью руки, наклонил голову.

Еще утром, по телефону, он сказал Андрею: «На обсуждение приедут из самых разных институтов, из бывшего вашего те, кто теперь под началом у Слупского. Может, и сам пожалует, не знаю, не ведаю, каков будет прицел. Но, верно, и в Москве известно: руководство моего института предложило это сообщение для международного симпозиума, намеченного на октябрь. Возможно, сейчас-то страсти и возгорятся. — Тихо рассмеялся и продолжал: — Тут без вас уже были некоторые наезды и не очень-то деловые эскапады. Ох уж эти сердитые немолодые люди!»

Теперь Рощин, не заглядывая в конспект, который лежал перед ним, говорил о работах лаборатории маринополинологов и как они, эти исследования, подтвердили результаты экспедиций, возглавленных ученым Шероховым.

— Мы получили к тому же от американских коллег керны, добытые из скважины. — Рощин назвал номер скважины, пробуренной гигантским судном в Индийском океане.

«Номер был все равно как фамилия знакомого действующего лица», — сказал бы Амо, вдруг подумал Андрей. Кстати, слушая Рощина в этом ампирном зале, как бы затерянный до поры до времени среди других слушателей, Шерохов воспринимал его сообщение несколько иначе, чем когда читал его раньше. Сейчас испытывал он крайнее любопытство к результатам работ его лаборатории, будто они оказались вовсе в новинку. Вроде б он отстранился от уже узнанного, вновь присматривался как бы со стороны: каков материал, обоснования, схождения с тем, над чем бился сам. А ведь знал во всех возможных подробностях ход исследований, не однажды вместе обсуждали их до разных тонкостей.

«Вот она, сила публичного выступления, о которой так удивительно приметливо толковал Амо. Оказывается, и в ученом мире вступают в действие законы игры, когда ты входишь, как сейчас Никита Рощин, в партнерство с пусть и разномастным залом, но все же и объединенным им самим…»

А Рощин говорил, что в этом году в кернах «Гломара Челленджера-2» обнаружена пыльца и споры великолепной сохранности. Их в изобилии нашли в нижнем осадочном горизонте, залегающем на триста сорок метров от поверхности дна. Никита уточнял то, что особенно интересным могло быть его коллегам из разных институтов.

Сзади Андрея громким шепотом обменивались мнениями какие-то темпераментные женщины. Но они сразу замолкли, голос Рощина в этот момент набрал некую решительную силу:

— Пыльца и споры в кернах двух скважин обнаруживают близость к раннетретичным формам Австралии и Новой Зеландии.

Но вдруг, перебив Рощина, чуть экзаменационно прозвучал уточняющий вопрос из зала:

— Какие же конкретно семейства?

Рощин кивнул головой и, развивая тезис о континентальном происхождении образцов, ответил:

— В составе пыльцовых комплексов здесь существенную роль играет пыльца таких семейств, как Протеиновые, Миртовые, Нотофагусы, Подокарпусы, Араукариевые и другие, характерные для континентальной флоры Южного полушария.

Что же, вопрос, пожалуй, помог всей аудитории обратить внимание на то, как идет обоснование гипотезы о неоднородности дна океана и существовании вдалеке от берегов континентов их подводных собратьев. Казалось бы, простой ответ Рощина вызвал волны шепотов. В зале происходил усиленный обмен суждениями. В этой аудитории принят был, в отличие от института, из которого Андрей недавно ушел, более непринужденный обмен мнениями, вопросами даже по ходу сообщений. Но тот же голос, что обратился с первым вопросом, взмыв неожиданно колюче вверх, несколько насмешливо парировал ответ Рощина:

— Это могут быть островные детища, перенесенные…

Рощин, хотя и мягким тоном, срезал конец фразы:

— Представителей этих семейств нет во флоре океанических островов, и у них отсутствуют приспособления для распространения семян по воздуху и водой.

Андрей не видел оппонента Рощина, тот сидел где-то впереди, но две осведомленные особы позади него лучше разбирались в действующих лицах и исполнителях. Та, что постарше, судила резко:

— А новый сотрудник Слупского ломится в открытые, но не для них двери. И шеф его тут. Но почему всех нас принимают за беспамятных, они ж стоят на страже гипотезы, которую, и я тому свидетель, полтора десятка лет назад сами всячески опровергали. Теперь всюду и везде, вопреки новым экспериментальным данным, они ведут сражение. Но Рощин ученый серьезнейший и давно понял: в нашей науке надо состыковывать свои результаты с материалами ученых иных профилей.

И как раз напрямую об этом сейчас и говорил Рощин с кафедры:

— Мы проделали длинный путь анализов маринополинологических и неизбежно должны были тут встретиться с исследованиями самыми разными, в частности с геофизическими. Вывод мы и формулировали вместе с Андреем Дмитриевичем Шероховым. Он таков: «Мы предполагаем: указанная область океана, то есть «острова» Восточно-Индийского и Западно-Австралийского хребтов, была частью шельфа обширного континента, располагавшегося в нижнетретичное время в центральной части Индийского океана, и еще в палеоцене была континентальной областью, только позднее претерпела преобразования в океанологическую и погружение ее до современных глубин».