Когда он вошел, родители его друга встали. Миссис Выжак, разразившись слезами, подбежала к Джиму, обхватила его большими сильными руками и прижала лицом к своей большой груди. От нее пахло дешевыми духами.

— Сэм умер! — простонала она.

Внутри у Джима что-то дрогнуло. Он оцепенел, голос миссис Выжак ушел куда-то вдаль, и ему показалось, что он тонет в мягкой сахарной вате. Все уплывало, кроме этого удушливого облака. Джим видел сквозь него, как будто через несколько слоев марли.

Плакать он не мог — все слезы выплаканы, источник иссяк, остался лишь камень, из которого он бил, — холодный, твердый и сухой.

Джим сел, и миссис Выжак рассказала ему про Сэма. Мистер Выжак сидел молча понурив голову. История оказалась короткой. Сэм добирался в Калифорнию автостопом. В последний раз его подвез водитель грузовика с прицепом. Никто не знает, почему это случилось, но машина рухнула с крутого обрыва. Водитель серьезно пострадал и сейчас находился-в коме. Сэма выбросило из кабины — но раздавило прицепом. Похороны через три дня.

— Я не хотела звонить тебе, — миссис Выжак утирала глаза платком. — Хотела сама сообщить тебе об этом. Ведь вы с Сэмом... вы были лучшими друзьями с тех пор, как ходить научились.

И она снова разрыдалась. Джим, как мог, старался утешить ее, хотя внутренне остался равнодушен к ее горю; смерть Сэма казалась очень давним событием.

Доктор Порсена, проводя с Джимом первый индивидуальный сеанс после возвращения с конференции, остановился как раз на этой бесчувственности:

— Возможно, тебя гнетет вдвойне усиленное горе. У тебя очень живое воображение — зрительное, осязательное, вкусовое и слуховое. Твои путешествия в Многоярусный мир обычно очень реалистичны и насыщены событиями. Там ты живешь не менее полной жизнью, чем здесь. Я имею в виду вот что...

Доктор умолк, ожидая, что Джим предложит объяснения, если они у него есть. Лучше, когда открытие ты делаешь сам, а не когда его тебе преподносят. Свет должен прийти изнутри.

Джим так и видел, как белые пальцы шарят во мраке его мозга. Какого черта, что он от него ждет? Или, по его мнению, восемнадцатилетний псих — доктор Фрейд собственной персоной?

Какое ключевое слово употребил Порсена? Он всегда давал такие слова своим пациентам, хотя они находились в толще его фраз. Если пациент сумеет откопать ключ, а потом сообразит, как им пользоваться, то сможет открыть дверь к еще одному источнику света.

Горе подобно густой жидкости лишало воспоминания яркости. Но пребывание Орком существенно улучшило некоторые способности Джима — так, в какой-то мере ему передалась почти фотографическая память молодого Владыки. Он помнил почти дословно все сказанное Порсеной во время сеанса.

— А! — нашел Джим. — Вдвойне!

Доктор улыбнулся.

— «Вдвойне усиленное горе», — продолжал Джим. — Вы думаете, что я несу добавочный груз горя. Один груз — как Джим Гримсон и другой — как Орк. Мы оба отвергнуты — мягко выражаясь — нашими отцами. Оба попали в переплет. А вот оба ли мы только что потеряли лучшего друга — не знаю. Сомневаюсь, что Орк станет переживать из-за смерти Йаджима.

— Это единственная потеря?

— Э, ну... давайте посмотрим... как насчет самого Орка?

Порсена не ответил, предоставляя думать своему пациенту.

— В том смысле... я ведь не знаю — вдруг и Орк тоже погиб! — уточнил Джим. — Если так, то я действительно пропал! Целиком и полностью! Еще и с этим горем я уже не справлюсь!

— Другие потери? — настаивал доктор.

— Ну, если речь об Орке, а он ведь я, а я — он... то это моя мать... в смысле, Энитармон. Еще я люблю Валу — и ее тоже потерял. Полагаю, потеря их — тяжелая утрата. Я знаю, Орк сильно горевал о том, что, может быть, никогда их не увидит. Но его горе преобразилось в ненависть к отцу. Он...

После долгого молчания доктор повторил:

— Он...?

— Это побудило его что-то предпринять. А не просто сидеть и лить слезы.

— Было ли такое поведение правильным или нет?

— Ну, это... — Джим собирался заметить, что это глупый вопрос. Но Порсене он такого не скажет. Наверняка у доктора была причина для высказывания, каким бы неуместным и глупым оно ни казалось. — Правильным, конечно. Только...

— Только что?

— Оно было правильным в том смысле, что являлось действием, предпринятым для решения проблемы. Однако Орк выбрал путь насилия. Я хочу сказать, он ведь собирался убить своего отца и всякого другого, кто станет у него на пути! Может быть, ему следовало придумать какой-то лучший способ. Не знаю. Хотя, возможно, иного пути нет.

Джим покраснел, и это не укрылось от Порсены.

— Ты смущен, — констатировал доктор.

Джим, переборов себя, продолжил:

— Ладно. В конце концов, у меня ведь нет таких кровосмесительных мыслей, как у Орка. По отношению к моей матери их точно не было. А Орк намерен жениться на своей матери, после того как убьет отца — то есть, сначала помучив как следует. И тетку свою он тоже сильно желает. Этот владыка будет погорячее целой стаи мартовских котов. Я вам уже рассказывал: он перетрахал двадцать своих сестер — сводных дочерей своего отца. Все они красотки, хотя и... о, черт, что я несу?

— Туземки? He-Владыки? Леблаббии?

— Да. Извините. Леблаббии все равно что ниг... в смысле, черные. Знаете, я совсем не хотел употреблять этого слова. Я вовсе не считаю черных недочеловеками. Но я с детства слышу его повсюду.

— Знаю, — кивнул Порсена. — А что ты думаешь по поводу одобрения Владыками инцеста?

— Ну, понимаете, док... я хотел сказать, доктор. Я много прочел о древних египтянах, заинтересовался ими с тех пор как посмотрел по телику «Цезаря и Клеопатру». Ну, знаете, киноверсию пьесы Бернарда Шоу. Мне известно, что фараоны в Древнем Египте женились на своих сестрах и имели детей. Так же поступали и правители инков. По-моему у Фармера в «Многоярусном мире» что-то сказано насчет браков между братьями и сестрами. Так что мне нетрудно было с этим примириться. В любом случае, когда я Орк, то склонен одобрять все, что одобряет он. Это заложено в культуре. У Владык нет генетических дефектов, и потому нет проблем с передачей своим детям больных генов. Так почему бы тогда матери не выйти замуж за сына?

По окончании сеанса оцепенение и депрессия Джима уменьшились, но не намного. Это не имело значения. Ничего отныне не имело значения.

Джим опустился на самое дно своей собственной вселенной — депрессии. Она была создана из меланхолии и презрения к себе — двух элементов, которые не заставят светить солнце в его мире. Джим вел счет своим изъянам и неудачам и не остановился, пока не дошел до тридцати семи. Он хорошо помнил каждый пункт своего списка. С тех пор как ему стукнуло двенадцать, он провел немало времени, размышляя о них. Хотя изъянов наверняка нашлось бы и больше, но и занесенных в список вполне хватало для удовлетворения и самого большого любителя жалеть себя.

Доктор Порсена не проявил к нему никакого сочувствия.

— Нельзя же все время влачить свои цепи и завывать: «Горе мне!», точно ты призрак в каком-нибудь замке. Одно время ты шел вперед отменными темпами — фактически феноменальными. А теперь — регресс. Такое впечатление, словно ты не только вернулся к самому низкому уровню своей самооценки — ты упал еще ниже. Достиг своего личного надира, так сказать.

Джим пожал плечами:

— В противоположность «Зениту»[9] верно? Вообще-то никогда особенно не любил смотреть телик.

Порсена на мгновение опешил, а затем улыбнулся:

— Если в тебе сохранилось достаточно огня для каламбура, хоть и плохого, то есть надежда.

Джиму так не казалось. Та его реплика была последней вспышкой угасающего пламени.

— А что, если Орк погиб? — спросил неизвестно кого Джим. Этот вопрос захватил его врасплох. Он сорвался с губ, словно что-то вытолкнуло его изнутри.