— Слушай, Кохановский, а ты знаешь, что пайку нельзя на ночь оставлять?

— Так точно.

— И куда же ты все это денешь?

— Дык я съем, товарищ сержант.

— Дык, а вдруг ты лопнешь? — передразнил Гришневич, и взвод взорвался оглушительным смехом.

Заслышав шум, из своего угла пришел Шорох, но не стал вмешиваться в разговор, а встал чуть в стороне, облокотившись на колонну.

— Так лопнешь ты или нет?

— Никак нет.

— Что — желудок слишком большой?

— Никак нет. Ведь я не один есть буду, а вместе со взводом.

— А нас с младшим сержантом Шорохом угостишь?

— Так точно.

— Хорошо, что угостишь. Ну, как, хорошо в увольнении? Баб красивых видел?

— Не. Мы все с мамой и батькой ходили, не до баб было, — серьезно ответил Кохановский и этим еще больше рассмешил взвод.

— Иди, раз не видел.

Кохановский уже собрался уходить, но Гришневич его остановил и уже серьезно спросил:

— Замечания были?

— Никак нет.

— Докладывать надо, Кохановский.

— Виноват.

— А как же ты честь отдавал, если у тебя обе руки были заняты.

— А я в одну оба пакета брал.

— Молодец — находчивый солдат. Ладно, иди и разбирайся со своими пакетами, — отпустил Кохановского сержант.

Тищенко с завистью смотрел на возвратившихся из увольнения и вновь начал жалеть о том, что не смог сходить в город. За этими мыслями его застали пришедшие в гости Мухсинов и Хусаинов.

— Что, мат к тэбе приезжаль? — спросил Мухсинов.

— Приезжала. И брат младший тоже был.

— Скоро в армия?

— Ему? Да нет — еще шесть с половиной лет.

— А у меня брат следующий год пойдет.

Тищенко еще некоторое время поболтал с казахами, а потом сообразил, что они пришли не совсем просто так. «Ну и тормоз же я!» — разозлился на себя Игорь и предложил им яблоки и конфеты:

— Бери, Кенджибек, угощайся. И ты, Хусаинов, тоже бери — не стесняйся.

— Спасибо, — дружно поблагодарили казахи и без лишних разговоров взяли угощение.

Немного посидев, они собрались уходить.

— Мы уже пойдем. Пора — скоро проверка, — пояснил Мухсинов.

— Пока, приходите еще.

Казахи ушли, а Игорь подумал, что у него очень странные отношения с Хусаиновым. Тищенко почти никогда с ним не разговаривал, но Хусаинов, как тень, всегда приходил вместе с Мухсиновым. То ли Хусаинов был просто неразговорчивым, то ли плохо говорил по-русски, но в любом случае из него почти невозможно было вытянуть больше двух-трех слов. Мухсинов и Хусаинов были из одного колхоза, поэтому очень сдружились в учебке. К тому же казахов в роте больше не было. Игорю было приятно, что он угостил своих товарищей. «Родители у них за тысячи километров — кто им что привезет? А так они хоть яблоки и конфеты попробуют». Правда, конфеты можно было купить и в магазине, но это было бы уже совсем не то.

В этот вечер Игорь ложился спать уже совершенно другим человеком — человеком, принявшим военную присягу. Присяга должна была многое изменить в жизни Тищенко, и он уснул с надеждой на лучшее.

Утренний осмотр. С этими словами у каждого, кто прошел учебку, связаны самые неприятные воспоминания. Осмотр, словно нарочно, проходит так, чтобы еще раз унизить курсанта и еще раз максимально нивелировать его личность (если она, конечно, еще сохранилась к этому времени). Взрослые восемнадцатилетние парни специально ставятся в положение нашкодивших детей, ожидающих решающего слова своего воспитателя. Причем воспитатель — почти ровесник, но через пару недель службы уже никто не обращает на это внимания. Кажется, что сержант старше тебя не на год, а на добрый десяток. Да и сержант не против лишний раз продемонстрировать себя в качестве полубога. На утреннем осмотре проверяется почти все. При желании сержант может проверить даже нижнее белье.

Тищенко с большой неприязнью относился к утренним осмотрам и теперь, стоя в строю на территории спортивного городка, мучительно вспоминал, не забыл ли он чего-нибудь: «Сапоги вроде бы блестят, хэбэ — чистое. Что еще? Нитки в пилотке? Вроде бы есть, а может, и нет. Пряжка немного тускловатая… Но это еще полбеды — только бы подворотничок не заметил! Главное — не волноваться и не раскрывать его слишком широко. Хорошо, если бы Гришневич еще у кого-нибудь воротничок забраковал…». Эгоизм помыслов Игоря объяснялся тем, что сержант обычно отводил душу на уже попавшемся ему курсанте, и остальным приходилось легче. Но сегодня Гришневич был явно не в духе, и курсанты ожидали «репрессий».

— Бляхи к осмотру! — скомандовал сержант и вместе с Шорохом пошел вдоль двух стоящих напротив друг друга шеренг взвода.

Держа в правой руке ремни пряжками кверху, курсанты ожидали своей участи. Тищенко лишь перед самым осмотром раздобыл пидорку (кусочек шинели) и немного темно-зеленой пасты Гоя, поэтому не успел привести свою пряжку в надлежащий вид. Но Игорю повезло — Гришневич проверял пряжки у курсантов противоположной шеренги, а к Тищенко подошел Шорох. Недовольно повертев пряжку в руках, младший сержант презрительно спросил у Игоря:

— Што, Тищенка, здаровья не была бляху пачыстить?!

— Виноват. Я вчера в наряде по столовой был, а бляха там очень сильно потемнела.

— Чаго это она патемнела?

— Окислилась.

— Ты мне тут сказки не рассказывай! Устранить замечание!

— Есть.

Игорь вытащил из кармана пидорку и лихорадочно принялся тереть ею пряжку, демонстрируя чрезвычайное старание.

— Раньше нада было это делать! — буркнул Шорох и пошел дальше.

— Головные уборы к осмотру!

Игорь снял пилотку, отвернул ее правый край и увидел, что у него только одна иголка с белой ниткой. А положено было иметь приколотой еще одну с черной. Вчера вечером Игорь одолжил ее Гутиковскому, а тот забыл вернуть. «Вот козел, Гутиковский! Теперь еще попадет из-за него. А сам, может, мою иголку на свою пилотку приколол и теперь стоит, как ни в чем не бывало!» — со злостью подумал Игорь о своем соседе по койке. Нитки опять проверял Шорох:

— Где твая чорная нитка?

— Вчера кто-то взял и не отдал.

— Все у тебя не слава богу. После асмотра прыкалоть!

— Есть.

И с иголкой все завершилось вполне благополучно.

— Содержимое карманов к осмотру!

С «содержимым» у Игоря все было в порядке.

— Подворотнички к осмотру!

Начиналось самое опасное. Тищенко дрожащими от волнения руками расстегнул верхнюю пуговицу хэбэ и, взявшись пальцами за кончики воротника, развел их в стороны. Сильнее всего грязь была видна возле шеи, а края обычно оставались чистыми. Если не очень сильно разводить руки, то иногда можно было и скрыть загрязненные места. Именно на это, а точнее на невнимание сержанта надеялся сейчас Игорь. Как назло, сегодня Гришневич внимательно разглядывал подворотнички и заставлял курсантов как можно шире раздвигать их в стороны. На этот раз Шорох проверял противоположную шеренгу, а Гришневич неотвратимо приближался к Игорю. Наконец сержант подошел к нему вплотную и пристально посмотрел на подворотничок.

— Курсант Тищенко, — Игорь постарался представиться максимально спокойно и уверенно.

Представляться Гришневичу было, конечно, полным идиотизмом, но так надо было поступать при каждом подходе сержанта во время утреннего осмотра.

— А ну раздвинь подворотничок шире!

Игорь едва заметно развел руки.

— Шире, боец! — рявкнул Гришневич.

«Все, заметил», — подумал Тищенко и раздвинул подворотничок.

— Что такое, Тищенко? Что — подшиться не успел? — грозно спросил сержант.