— Солдат, ты опять спишь?! Надо, видно, тебя пошевелить, а? Может, тебе еще один участок дать?

— Никак нет. Товарищ майор — я уже все закончил, — ожидавший похвалы Игорь обиделся на офицера.

Майор удивленно посмотрел вниз и негромко пробормотал:

— Вот это да! Значит, можешь работать, если захочешь! Раз закончил — иди отдыхать, как я и обещал. Молодец!

Несмотря на «молодца» от беседы с майором у Игоря остался неприятный осадок, но возможность побездельничать, да еще тогда, когда многие еще работают, все же перевесила эмоции курсанта в положительную сторону. Из закончивших работу курсантов все были из четвертого взвода, и Игорь после некоторых раздумий подошел к Семиверстову.

— Что — уже закончил? — лениво спросил Семиверстов.

— Закончил.

— А что это майор все время к тебе приколебывался? Я думал, что ты медленно копал, а ты ведь раньше всех из своего взвода закончил?

— А кто его знает — работа у него такая, — о песке Игорь умолчал, чтобы не портить впечатления о своем ударном труде.

— А ты сам, откуда? — спросил Семиверстов.

Игорь рассказал о себе и, в свою очередь, поинтересовался у собеседника:

— А ты?

— Я из вольного града Новгорода. Слыхал, наверное, как говорят — Господин Великий Новгород?!

— Слыхал. По-моему, у вас даже «Садко» снимали?

— Снимали. У нас много фильмов снимали, особенно исторических. Город красивый — много церквей, соборов старинных осталось. Кремль тоже сохранился. А ты в Новгороде не был?

— Нет. Я в Смоленске был. Там тоже много церквей и кремль есть.

— Приезжай обязательно в Новгород — не пожалеешь!

— Надо будет съездить после армии — тем более что это не слишком далеко от Витебска. А у вас многие во взводе из Новгорода?

— Только трое. Галкина знаешь?

— Знаю.

— Он и еще один парень, который сейчас рядом с Атосевичем стоит.

Пришедший Атосевич принялся подгонять еще работающих курсантов лавиной сомнительных шуток и выражений. Он выбирал себе жертву и долго направлял «прицельный огонь» именно на нее, вызывая у окружающих настоящий шквал хохота. На этот раз жертвой стал кто-то из четвертого взвода. Курсанты постепенно начали заканчивать работу. К Игорю подошел Лупьяненко. Он тяжело дышал от усталости, и капли пота, выступившие у него на лбу, свидетельствовали о том, что Антону пришлось гораздо труднее, чем Игорю. Увидев Тищенко, Лупьяненко широко раскрыл удивленные глаза и растерянно пробормотал:

— Ты что, Тищенко, уже закончил?!

— Да.

— Давно?

— Минут восемь назад.

— Не может быть! Я серьезно спрашиваю — тебе что, плохо стало?

— Почему плохо — мне стало хорошо. Просто надо было лучше работать! — разозлился Игорь.

— Ну, ты и бульдозер! Самый первый из всего взвода!

Валяясь на траве, Игорь разглядывал кирпичную, белую кладку гаражей и хранилищ и размышлял о том, почету эти каменные стены кажутся настолько чужими и неприветливыми, насколько родной и притягательной была для него точно такая же кладка родного дома. «А ведь и для Шороха, и для Атосевича, и даже для майора эти гаражи кажутся чужими. Они ведь ничьи. Как будто бы бесхозные. Будь у гаражей души, они бы осязательно страдали от недостатка заботы и человеческой теплоты — ведь вряд ли кто-нибудь любил эти гаражи или тосковал по ним. Как будто бы и они, каменные и неприступные, лишены воли», — Игорю стало жалко строения, но потом он улыбнулся своей странной мысли.

Когда последний курсант закончил свою работу, майор построил людей, объявил благодарность и отпустил всех под командой Атосевича назад в казарму.

Была еще только половина шестого, и Гришневич, встретивший взвод внизу, повел его в учебный центр изучать уставы. Вновь отправив Коршуна в телеграфный класс, сержант принялся спрашивать у курсантов обязанности дневального по роте. И на этот раз все происходило точно так же, как обычно — никто, кроме Бытько, не рассказал текст полностью, как обычно, дремал Фуганов и, как обычно, Гришневич запустил ему в лицо уставом. После уставов написали письма, и в семь часов взвод вернулся из учебного центра.

Подходил к концу еще один день службы, подходил к концу первый месяц армейской жизни Игоря. Чувствовал Игорь себя все хуже но, поверив Вакуличу, терпеливо ожидал присягу. Точные сроки присяги никак не могли наметить, и это раздражало Игоря.

Приближение присяги чувствовалось во всем — в усилении и учащении строевых занятий, в суете сержантов и нервозности офицеров.

После завтрака Денисов объявил, что сегодня все три взвода получат парадную форму и до обеда будут приводить ее в порядок — то есть пришивать погоны, петлицы и тому подобное. Это не было новостью, потому что еще накануне сержанты повзводно собирали списки с размерами и фамилиями и выдача парадки была лишь делом времени. И вот это время наступило и могло означать лишь одно — скоро присяга Присягу ждали все без исключения курсанты (в том числе четвертый и пятый взводы). Два последних взвода хоть и приняли уже присягу, но не прочь были повторить праздник, когда в часть съезжаются родители, когда можно по человечески провести хоть один день: сходить в кино и в чайную, когда вместо однообразно-квадратных лиц цвета хаки на территории части можно будет увидеть очаровательные лица хорошеньких девушек. Минчане ожидали присягу потому, что после нее можно будет сходить в увольнение к себе домой.

— Раз сегодня будем парадку получать — значит, числа одиннадцатого будет присяга, — заметил Каменев.

— Почему именно одиннадцатого? — спросил Игорь.

— А потому, что если четвертого августа, например, то многие домой сообщить не успеют. А такое западло никто делать не станет.

— Примем присягу и все — мы уже не вольные люди, — философски сказал Гутиковский.

— А ты что — сейчас много воли видишь? — рассмеялся Лупьяненко.

— Ну, все-таки… Вот убегу домой и мне ничего не будет, потому что еще присягу не принимал.

— Ну и беги, попробуй! Что — не хочешь?

— А зачем мне бежать? Я просто, к примеру, сказал.

— И ты думаешь, что ничего не будет, если сбежишь?

— Конечно, не будет до присяги, — как-то не очень уверенно ответил Гутиковский.

— Будет! Заведут на губу и резиновым шлангом по почкам — тогда будет! Сразу бегать расхочется, — торжествовал победу Лупьяненко.

— Там не шлангом бьют! — возразил Тищенко.

— А ты откуда знаешь? — удивился Антон.

— Да так — рассказывали, — невнятно хмыкнул Игорь.

Никто ему ничего не рассказывал, но хотелось казаться сведущим в обсуждаемой теме.

— Ну и чем же там бьют, если не шлангом? — не унимался Лупьяненко.

— Я тоже про это слышал. А на губе мало ли чем бить могут — если кирзачем в морду, то тоже мало не покажется! — подытожил Гутиковский.

Гутиковский точно так же, как и Тищенко, не имел абсолютно никакого представления о гауптвахте, но решил тоже не быть профаном. Зачастую именно так и рождаются в армии самые ужасающие истории и рассказы, от которых кровь стынет в жилах у непосвященных слушателей. Справедливости ради нужно отметить, что особо циничные зверства в армии встречаются не так уж и редко, и именно потому самые жуткие басни выглядят вполне правдоподобно и долго гуляют по стране. В последнее время появилось целое полчище журналистов и кинорежиссеров, собирающих эти басни и монтирующих из них самую невероятную смесь в стиле «Кошмаров на улице Вязов», выдавая весь собранный бред за «правду об армии». Армия — гораздо более сложное явление и в социальном, и в психологическом плане, чем все эти дешевые поделки. Более того — настоящие корни деформации нравственности и порядочности лежат гораздо глубже: они кроются в самой армейской тоталитарной и до предела консервативной системе, выгодной лишь генералитету.