— Может быть, нас по возвращении покормят?

— Станут нас в двенадцать часов ночи кормить, как же! — насмешливо возразил Туй, всем своим видом показывая, что его забавляет наивность Игоря.

В полночь концерт закончился, и Денисов приказал курсантам строиться на улице перед кинотеатром. Транспорт ходил уже не очень хорошо, и майор решил вести людей от проспекта Машерова до Ленинского проспекта и дальше на Маяковского пешком. Чтобы сэкономить время, шли через какие-то дворы и подворотни. Иногда в этих подворотнях попадались компании парней. Некоторые молча и удивленно провожали взглядами неизвестно откуда взявшуюся в их дворах военную процессию, некоторые же воспринимали солдат довольно агрессивно. В одном из таких дворов из беседки, стоявшей в тени старых кленов, на роту посыпались оскорбления:

— Эй, лысые — как дела?!

— Эй, придурки — смирно!

— Поцелуйте в зад своего майора!

— Эй, бойцы — хотите бабу пощупать?!

— Да у них не встают, наверное! — раздался циничный женский смех.

Денисов хотел сдержаться, но последняя реплика переполнила чашу его терпения, и ротный нервно спросил:

— Ребята — может быть, хватит?!

— Ой-ой-ой, как страшно! А что нам будет? Может, на губу посадят?

— Товарищ майор, разрешите, мы с ними поговорим?! — не выдержал Байраков.

— Отставить, Байраков! Эй, в беседке — тут мои орлы просятся с вами немного побеседовать… Так что или вы успокойтесь, или я отдам приказ, и вас успокоят!

— Ух, ты! Ребята, да это же Суворов! — откликнулся кто-то из беседки, и там вновь засмеялись.

Но все же предупреждение майора подействовало, и в беседке замолчали, испугавшись, что может и в самом деле последовать атака солдат. Но Денисов явно блефовал, когда грозил беседке — ему никогда не простили бы организацию массовой драки с местным населением. Если бы это все же случилось, Денисова могли запросто уволить по служебному несоответствию (и это был бы далеко не самый худший вариант). Так что такой приказ никогда не был бы отдан и ротный был рад, что все так хорошо закончилось.

— Ничего, ребята — скоро и им служить! Это ведь сопляки совсем — после армии так не кричат. Так что скоро и они попробуют солдатского хлеба и поймут, что так кричать не стоит, — успокаивал майор курсантов, поглядывая на их хмурые и злые лица.

Всю дорогу в казарму Игорь думал об Ольге, о своей любви и о будущей вольной жизни.

К удивлению курсантов для них оставили ужин. Хоть он и остыл, все равно было приятно подкрепиться на ночь. Спать тоже можно было ложиться без лишней суеты. Сдав парадку Черногурову, Игорь пошел чистить зубы. Спать легли где-то в половине второго. «Ну что же — спать осталось чуть больше четырех часов. Но сегодняшний вечер стоил того…» — подумал Игорь, погружаясь в сон.

— Так что, Тищенко — ты говоришь, что уже дембель? — с издевкой в голосе спросил Гришневич.

— Так точно, — хмуро ответил Игорь.

— Значит, тебе можно забить на наряды?

— Почему забить? Майор Томченко приказал меня в наряды не ставить.

— Ты знаешь, Тищенко — я вот раньше тебе сочувствовал, думал, что ты и вправду больной… А оказывается, что ты просто большой гофрированный шланг!

— Почему шланг?

— А потому, Тищенко, что я вчера видел старшего лейтенанта Вакулича и говорил с ним о тебе. И знаешь, что он мне сказал?

— Никак нет.

— Он мне сказал, что ты ничем серьезным не болеешь, а просто шлангуешь! — Гришневич в упор посмотрел Игорю в глаза, интересуясь эффектом, который должны были произвести его слова.

Но Игорь разочаровал сержанта совершенно спокойным ответом:

— Он не мог такое сказать.

Но эта невозмутимость далась Игорю дорогой ценой — в душе курсанта все бурлило от возмущения: «Неужели, правда, что ему это сказал Вакулич?! Не может быть! Но зачем, в принципе, сержанту врать? Потому, что он меня не любит. Но ведь я могу сказать про это Вакуличу, и тогда Гришневич окажется в довольно идиотском положении. Может быть, Гришневич просто недопонял, а теперь выдумывает всякий бред?».

Гришневич не выдержал слишком спокойного тона курсанта и взорвался сам:

— Так ты считаешь, что я тебя обманываю, да? Да я таких душар, как ты, на члене вертел! Да я…

Игорь понял, что задел сержанта не на шутку и пояснил, чтобы смягчить ситуацию:

— Я не это имел ввиду. Просто, может быть, вы что-то не так поняли — меня скоро должны забрать на обследование в госпиталь. А после обследования уже и решат — комиссовать меня или нет.

— А ты, небось, комиссоваться хочешь? — ехидно спросил несколько остывший Гришневич.

— Да — хочу. Я болею, и мне здесь плохо, — ответил Игорь и посмотрел сержанту в глаза.

— Придется перехотеть! А раз ты уже на дембель собрался, то неплохо бы тебе напоследок и службу потащить. Как ты считаешь?

Игорь пожал плечами.

— Придется, Тищенко, придется! Резняк!

— Я!

— Как ты считаешь — это справедливо, что ты все два года будешь служить, а Тищенко домой поедет?

— Конечно, не справедливо! — охотно поддержал сержанта Резник.

— Может, кто-нибудь думает иначе? — спросил сержант и посмотрел на взвод.

Игорь был уверен, что не меньше половины взвода думает иначе, но вот слов в свою защиту он так и не услышал. Лупьяненко и Туй старательно рассматривали пол, а Сашин сделал вид, что внимательно изучает свою пряжку на ремне.

— Видишь, Тищенко — не только я один так думаю, но и весь взвод. Так что придется тебе пока еще немного в наряды сходить, пока не уволишься.

В кубрик вошел Петраускас и почему-то сразу спросил у Гришневича:

— Ну, как — комиссуют твоего парня?

— Как видишь — дембель, твою мать! Ну, ничего, пусть напоследок по нарядам походит, — злорадно сказал сержант.

— По каким нарядам? — удивился Петраускас.

— По самым обыкновенным. Сегодня я по столовой заступаю, а заодно и его с собой возьму. Пусть поработает!

— Ему нельзя в наряд! — решительно возразил Петраускас.

— Ничего — не умрет! — буркнул Гришневич.

— Пока не было обследования, тяжести ему таскать нельзя!

— Да не будет он там ничего таскать — тарелки да пол помоет, вот и все!

— Конечно, это твое дело, но я бы его в наряд не брал!

— Да ничего с ним не станет! Я сам прослежу, — недовольно отрезал Гришневич.

Ему не нравилось, что Петраускас слишком настырно лезет не в свои дела. В ответ Петраускас лишь задумчиво покачал головой и посоветовал Игорю на прощание:

— Смотри, не носи тяжести!

«Вот молодец Петраускас — за чужого курсанта волнуется! А Гришневич — свинья, хоть и такой же белорус, как и я. Лучше бы у нас Петраускас заместителем командира взвода был бы», — подумал Игорь, глядя вслед уходящему литовцу.

— Чего ты уши распустил? Подумаешь, сержант Петраускас о твоей судьбе побеспокоился! Ему хорошо беспокоиться — ты все равно не в его взводе. Я тоже могу о ком-нибудь чужом заботиться.

Игорь попытался представить, как Гришневич о ком-нибудь заботится, но это у него не получилось. От несуразности своей фантазии Тищенко неосторожно улыбнулся.

— Чего ты лыбишься, боец?! Мне глубоко до одного места, что кто-то там о тебе заботится! Сегодня вместе со мной заступаешь в наряд по столовой! Коршун!

— Я.

— Это ты как-то раз вместо Тищенко в наряд ходил, когда к нему мать приезжала?

— Вроде бы я.

— Сегодня Тищенко пойдет вместо тебя.