Игорь ничего не ответил и лишь вопросительно смотрел на Гришневича в ожидании дальнейших указаний.

— Ну, што ты рот раззявив, чама — думай, што будеш делать дальшэ?! — вновь подключился к разговору Шорох.

— А что ему делать? Надо шинель искать — больше ничего не остается!

Но Шорох воспринял предложение Гришневича довольно скептически:

— Нада то нада, да разве этат, тьфу ты, сможэть?

— А что ему остается? Тищенко, сможешь себе шинель достать?

— А где ее можно достать?

— У нас, слава богу, ещо две роты есть — во и думай! — Шорох испытывающее взглянул на курсанта.

— Украсть, что ли? — не понял Игорь.

— А мы тебе этого не говорили! Ты думай, думай! Ночь длинная. А шинели во всех трех ротах выдавали, — настойчиво намекал Гришневич.

— Там же дневальные! Еще поймают… не буду я ничего красть! — тихо, но решительно сказал Игорь.

— Красть не будешь? А шынэль портить будешь? — разозлился Шорох.

— Ладно — оставим это! Надо что-то самим думать. Во-первых, он все равно слишком бестолковый и ничего не сможет сделать, а во-вторых, там и в самом деле дневальные. Это не в бригаде, где можно полроты под носом у спящего вынести.

— А можа, правда, у брыгаде? — загорелся Шорох.

— Да ну — курсантов не отправишь, а самим тоже идти неудобно.

— Ро-т-та, отбой! — проорал дневальный.

— Второй взвод — отбой! — крикнул Гришневич.

Все уже лежали в постелях, и Игорь после команды сержанта тоже начал раздеваться.

— А чего это ты, Тищенко раздеваешься? А? — недовольно спросил Гришневич.

— Так ведь вы сами команду «отбой» дали.

— Я подал команду взводу, а не тебе! Сейчас садись и пиши письмо домой о том, что ты испортил новую шинель. Пиши, чтобы выслали из дома сто двадцать рублей. Долго я буду ждать?!

Тищенко достал из тумбочки ручку и принялся за письмо.

— Да смотри — я проверю, написал ли ты про шинель! — пригрозил Гришневич.

«Неужели эта свинья и в самом деле будет читать мое письмо? Хотя, кто его знает — от таких можно всего ожидать. Лучше напишу», — решил Игорь и в самом конце письма написал про шинель. Правда, в письме он спрашивал не столько про деньги, сколько о том, можно ли купить шинель?

— Написал? — нетерпеливо спросил сержант.

Гришневич и сам уже был не прочь лечь спать, и ему надоело ждать, когда Игорь закончит.

— Написал.

Сержант не стал читать письмо и лишь приказал утром бросить его в почтовый ящик. «И на том спасибо», — подумал Игорь и, спрятав подальше отрезанный кусок шинели, лег спать. Несмотря на беспокойный вечер, Игорь почти сразу же уснул.

Капли дождя проникали везде, где только могли проникнуть, и казалось, будто весь мир превратился в огромную грязно-серую лужу. Кроме того, поднялся резкий, пронизывающий ветер, который целыми охапками срывал большей частью еще зеленые листья и швырял их под ноги идущему строю. Поежившись от сырости, из-за которой даже в шинели было холодно, Игорь вспомнил утренние события…

Сразу после подъема в казарму пришел Шорох и бросил под ноги Игорю шинель:

— Надевай и скажы спасиба, што нашлись харошыя люди и дастали табе эту шынэль. А то так бы хадив у сваим пальто.

— Большое спасибо, — поблагодарил Игорь, только что вернувшийся с лестничной площадки, где он бросил письмо, написанное вчера матери.

— Вот тебе, Тищенко и спасибо! Что бы ты, интересно, делал, если бы не младший сержант Шорох?!

Не зная, что ответить, Игорь просто пожал плечами.

— Ну-ка прымер! — приказал Шорох.

Игорь одел шинель. Она оказалась ему чуть великоватой и к тому же одна пола доходила чуть ли не до земли, а другая была значительно короче. Сама шинель была далеко не первой свежести, о чем говорили многочисленные потертости на рукавах и воротнике. Погон и петлиц не было, но все пуговицы (правда, изрядно потертые) оказались на своих местах.

— Да уж — трохи ты, Тищэнка, худаватый для этой шынэли, — задумчиво сказал Шорох, глядя на курсанта.

— Ничего, сойдет — может быть, он скоро раскабанеет! Это какой размер?

Ответ Шороха интересовал Игоря не меньше, чем Гришневича, но младший сержант промямлил что-то невразумительное и Тищенко ничего не разобрал.

— Товарищ младший сержант, а какой вы мне размер шинели принесли? — не выдержал Игорь.

— А што — я можэт быть ящэ и размер должэн быв прынясти такой, какой ты хочэш? Якой прынес, в таким и хади — все равно ничаго другога нет!

— Я понимаю… Спасибо вам большое. Просто… интересно, может быть, вы знаете, какой это все же размер?

— Сорак васьмой, трэтий рост, «смилостивился» Шорох.

— На целый размер больше, вздохнул Игорь.

— Что-то я не понял, боец — может тебя что не устраивает? — зло спросил Гришневич.

— Никак нет — все устраивает. Просто немного жалко — у всех новые шинели, а у меня старая, пояснил Тищенко.

— Не нада была щолкать, если новую хатев!

— Значит так — сейчас шинель подрезать некогда, поэтому подрежешь ее после возвращения из бани. Пойдешь в середине строя, чтобы не было видно, что полы в шинели разной длины и что ты без погон и петлиц. Ясно?

— Так точно.

— Ну, Тищенко — если ты и на этот раз испортишь, это будет просто хамством! Тогда лучше сразу бери веревку и иди в сушилку! — сержант посмотрел на Игоря таким взглядом, что Тищенко ни на секунду не усомнился, что сержант не шутит…

«Черт — вся шинель промокла. И где ее теперь сушить? В казарме сыро и холодно — она там скорее сгниет, чем просохнет», — огорченно подумал Игорь, глядя на то, как шинель превращается в тяжелую, до отказа пропитанную водой губку. Мелкий, моросящий дождь настолько испортил всем настроение, что в этот раз по возвращении в казарму обычно шумные после бани курсанты угрюмо молчали, думая о том, как бы просушить свои шинели. Кохановский даже имел глупость посоветоваться об этом с сержантом. Выслушав вопрос курсанта, Гришневич пришел в негодование и заорал на весь кубрик:

— Шинель мокрая? А ты знаешь, боец, что делать? Искать какой-то выход надо! Метаться, а не ждать! Вешайте возле окон, сушите утюгом или на себе… Это ваши проблемы. Или вы, может быть, думаете, что я, как в детском саду, начну ваши мокрые вещи на печку складывать?!

Сержант вроде бы постоянно задавал вопросы Кохановскому, но тот никак не успевал отвечать — Гришневич говорил слишком быстро.

Но вот сержант исчерпал потоки своего красноречия и Кохановский, воспользовавшись паузой, пояснил:

— Виноват, товарищ сержант! Я просто хотел посоветоваться… Я…

— Что ты там мычишь?! Ты еще не понял, что нужно делать? — резкий голос Гришневича, словно нож, разрезал воздух.

— Разрешите выполнять? — задал положенный в таких случаях вопрос Кохановский.

— Разрешаю бегом, боец! — буркнул сержант.

— Есть, — Кохановский решил отойти подальше, чтобы пока не показываться Гришневичу на глаза.

Первая рота уехала в полевые лагеря, и первый этаж казармы опустел.

Как это водиться, его быстро захламили, а на очистку отправили второй взвод. Наскоро развесив шинели на спинки кроватей, курсанты отправились на первый этаж. Предстояло разобрать и сложить в один из кубриков все кровати. Затем вымыть пол, чтобы подготовить его к ремонту и покраске. Но самое интересное, что после этого кровати вновь надо было поставить на прежнее место. Пол можно было вымыть и без перетаскивания кроватей, но Атосевичу показалось, что «так будет удобнее». Курсантам так не казалось, но их об этом никто не спрашивал. Постепенно первый этаж один за другим покинули Атосевич, Гришневич и Шорох и курсанты остались без надзора. Естественно, работа начала потихоньку сворачиваться и вскоре совершенно замерла. На грохочущем до сих пор первом этаже установилась едва ли не мертвая тишина. Впрочем, курсанты на всякий случай держали поблизости от себя кровати, чтобы в случае неожиданного появления старшины роты или сержантов изобразить упорный и интенсивный труд. Но никто не приходил и курсанты, вконец осмелев, лениво расселись на голые решетки металлических коек. Но сидеть было неудобно, потому что туго натянутые прутья резали кожу. Резняк сел на одну из самых неудобных кроватей и как ни пытался найти удобную позу, все же не нашел и ему пришлось встать. Встав, Резняк тут же набросился на безмятежно развалившегося Фуганова: