Врач быстро отпустил Бытько и Албанова, а Игорь задержался и спросил:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите еще пару слов?

— Давай, но только быстро. Остальных нельзя задерживать.

— У меня есть жалобы. Я просто не хотел при всех говорить.

Старший лейтенант медицинской службы Вакулич наперед знал все, что ему сейчас скажет этот солдат. Солдат, скорее всего, перечислит кучу своих болезней и будет просить помочь. А как ему помочь, если сейчас треть личного состава имеет то или иное заболевание, если сейчас из самых высоких сфер пришло указание уделять поменьше внимания «маменькиным сынкам» и «симулянтам», если, в конце концов, сам срок увольнения призванного на два года после мединститута Вакулича зависел от того, насколько правильно и точно он поймет все эти указания.

— Товарищ старший лейтенант, у меня кровь из носа идет и гайморит сильный.

Вакулич посмотрел Игоря и сказал:

— Да, вроде кровяная корка есть. Я тебе таблетки выпишу, возьмешь у фельдшера.

— Но ведь кровь все равно будет идти…

— Может и будет. Это ведь не смертельно. Что ты от меня хочешь? В твоей карточке из военкомата ничего не указано, и призывную комиссию ты прошел. Так ведь?

— Так.

— А почему там ничего не сказал?

— Так ведь там не до того было. Да никто бы и не слушал…

Подумав, Вакулич сказал:

— Потом отдельно придешь ко мне. А сейчас иди и не задерживай взвод. Позови Петренчика, Резняка и Вурлако.

Игорь открыл дверь и крикнул:

— Петренчик, Резняк и Вурлако — в кабинет!

— Чего ты так долго? — спросил Лупьяненко.

— Так… Насчет моего носа немного поговорили. Таблетки выписали.

— А-а…

Подошел Гришневич:

— Что такое, Тищенко?

— Да вот, товарищ сержант, таблетки выписали. Разрешите получить?

— Иди, получай.

— Есть.

В конце коридора выдавали таблетки и делали перевязки. Подождав, пока фельдшер закончит очередную перевязку, Игорь получил свои четыре синие таблетки и вышел в коридор дожидаться окончания комиссии.

После отбоя Тищенко долго не мог уснуть. Внезапно его внимание привлёк какой-то шум. Сегодня сержанты были не прочь поразвлечься. Объектом для шуток был избран Алексеев из пятого взвода. У каждого, кто видел Алексеева, на лице мгновенно возникала улыбка. Только в СССР можно увидеть такого солдата. При росте в метр восемьдесят пять Алексеев весил всего сорок пять килограммов и отличался невероятной худобой, если не дистрофией. Запавшие щёки и вдавленные глазницы делали его похожим на узника фашистского концлагеря. На узника он был похож ещё и потому, что постоянно грустил. Впрочем, радоваться ему было нечему — днём постоянно дразнили товарищи, вечером — сержанты.

Щарапа и Дубиленко сидели в углу третьего взвода. Туда же пришли и Гришневич с Яровым. Делать сержантам было нечего, и они уже начали, было, зевать, как вдруг Щарапу осенило:

— Саша, где твой Алексеев?

— Там, где ему и положено — спит, — ответил Дубиленко.

— Не понял — ему ещё рано спать! Давай его сюда.

— Зачем он тебе? У тебя своих целый взвод.

— Таких нет. Уж очень этот дистрофан мне нравится. Ему бы в кинокомедиях играть — все бы со смеху попадали, а, может быть, даже и сдохли.

— Ну, если ты так хочешь, зови сам, — предложил Дубиленко.

— Алексеев! — позвал Щарапа.

Ни звука в ответ.

— Алексеев, мать твою! Ты что, опух?! Бегом сюда!

Секунд через пятнадцать прибежал неуклюжий, полусонный Алексеев. На нём были огромные синие трусы и майка почти до колен. В этом наряде Алексеев удивительно напоминал Кощея Бессмертного. Оглядев курсанта с ног до головы, Щарапа подмигнул Дубиленко и спросил:

— Слушай, Алексеев, тебе трусы не жмут?

— Никак нет.

— А я думал, что жмут. Совсем тебя в дохода старший сержант Дубиленко превратил. Алексеев!

— Я.

— Ты — Кощей Бессмертный?

— Никак нет.

— Не понял, Алексеев?! Ещё раз спрашиваю — ты Кощей Бессмертный?

Алексеев промолчал.

— Я жду, — тихо, но с угрозой сказал Щарапа.

— Ты что, Алексеев, на говно захотел? — спросил Дубиленко.

— Никак нет.

— Тогда отвечай старшему сержанту Щарапе.

— Так точно.

— Что «так точно»? — спросил Щарапа.

— Кощей Бессмертный.

— А где твоя смерть? — спросил Щарапа.

Алексеев вновь промолчал.

— Наверное, в яйце? не слышу! — заорал Щарапа.

— Так точно… — едва слышно пролепетал Алексеев и опустил голову.

— Прими строевую стойку, солдат! — прикрикнул Дубиленко.

Сержанты засмеялись. Щарапа, довольный произведённым эффектом, продолжал:

— Говоришь, в яйце смерть? А вот если я тебе сейчас сапогом по яйцам заеду, ты умрёшь?

Алексеев криво улыбнулся и пожал плечами.

— Раз не знаешь, сейчас проверим.

Алексеев испуганно попятился назад.

— Боишься, Алексеев?

Алексеев кивнул.

— Вот как Кощей свою смерть чует! — давясь от хохота, проговорил Щарапа.

Все опять засмеялись. С трудом уняв смех, Щарапа сказал:

— Ладно, мы тебя простим, но ты сейчас расскажешь нам стихотворение.

— Да не просто так, а стань на табуретку, чтобы мы тебя лучше видели, — дополнил Яров.

Алексеев встал на табуретку и принялся декламировать. Гутиковский забормотал во сне, и Игорь едва расслышал начало.

— Громче! — крикнул Гришневич.

Алексеев заговорил громче и Игорь впервые отчётливо услышал армейский стих-молитву, который ему придётся слышать столь часто, что он останется в памяти до конца жизни:

Первоначально говорилось«…И Устинова приказ!», но армейский патриарх приказал долго жить, а фамилия его преемника так и не вписалась в сие «поэтическое творение» и к всеобщему недовольству «дедов» несколько портила концов.

Закончив декламировать, Алексеев грустно посмотрел на Дубиленко. Тот перехватил его взгляд и спросил:

— Что, Алексеев, спать хочешь?

— Так точно, товарищ старший сержант.

— Стихотворение ты вроде бы хорошо читал… Отпустим его спать? — спросил Дубиленко у сержантов.

Те дружно смилостивились и разрешили Алексееву идти.

Курсант медленно, словно боясь упасть, слез с табуретки и пошёл в свой кубрик.

— Алексеев! — окликнул Щарапа.

Алексеев вздрогнул, вжал голову в плечи и с опаской повернулся назад:

— Я.

— Чего это у тебя хэбэ такое короткое?

— Подобрать никак не могли — если длинное, то было бы слишком широкое. Пусть лучше короче, а то на пугало был бы похож, — ответил за Алексеева Дубиленко.

— Он и есть пугало. И где только такого откопали? — спросил Гришневич.

— В Новгороде. Алексеев, ты ещё тут? — беззлобно спросил Дубиленко.

— Так точно.

— Улетел спать!

«Наверное, Алексеев чем-то болеет, может язвой какой-нибудь? Зря его в армию взяли — теперь только мучиться будет. А сержанты — козлы! Поставить бы Щарапу на табуретку, чтобы он сам стишки почитал. Хотя он, может быть, и читал года полтора назад — кто его знает? Вот логика у людей идиотская — тебе было плохо, так и другому надо так же сделать», — думал Игорь.