— Ты нас в столовой видел? — спросил Славик.
— Тебя видел, а маму — нет.
— А мы тебя хорошо видели, — сказала Елена Андреевна.
— Ну и как тебе наша столовая?
— Скажу прямо — не очень. Посмотрела я на ваш праздничный обед — суп какой-то жидкий и, думаю, не слишком вкусный. Каша постная, хорошо хоть, что гречневая. Сок тоже вроде бы водичкой почти наполовину разведен. Ты говорил, что вам масло дают, но я его что-то не видела.
— Масло не в обед дают, а утром. А в обед должны в кашу класть, но я думаю, что почти не кладут, потому что повара разворовывают. К тому же сегодня сравнительно хорошо кормили — кашу гречневую не так уж и часто дают. Вот ты говоришь, что сок разбавленный, а нам его сегодня впервые дали.
— А так что, вообще ничего не дают? — не понял Славик.
Игорь улыбнулся и ответил:
— Почему не дают? Дают. Или компот из сухофруктов, или кисель. Да еще постоянно с бромом.
— А зачем с бромом? — спросил младший брат.
— Это я тебе как-нибудь потом объясню.
— Игорек, а вам всегда так мало времени на обед дают?
— Мама, да ведь сегодня присяга, поэтому времени нам еще сравнительно много дали. Обычно меньше. Когда встаешь, то еще на ходу выпиваешь кисель. А он еще и горячий — вечно в рот не взять.
— Не понимаю — зачем все это нужно?! Неужели нельзя на обед минут двадцать дать, чтобы все успели нормально поесть? Это ведь плохо на желудке сказывается, когда пища непережеванной проглатывается.
— Я уже говорил об этом, а мне сказали, что армия — не санаторий.
Елена Андреевна вздохнула и после некоторой паузы сказала:
— Да, армия — не санаторий! Как ты хоть себя чувствуешь, Игорек?
— Теперь будет легче — после присяги Вакулич обещал отвезти меня в госпиталь.
— Игорь, я все у тебя спросить хотел… Ты, когда знамя целовал, тебе не было противно? — спросил Славик.
— Ты это о чем?
— Ну… Каждый послюнит, а ты — целуй, — пояснил брат.
— Дурак ты, Славик, разве это может быть неприятно? Это ведь клятва и обычай такой — целовать знамя. Я про это даже не думал, когда целовал — есть там чья слюна или нет, не до того было. Знамя — символ армии. Да и в рот ведь его никто не засовывает, стараются одними губами касаться.
— Чтобы не заслюнявить?
— Опять ты за свое? Не поэтому! Потому, что уважительно относятся к знамени, вот почему! — Игорь уже начал раздражать излишний цинизм Славика.
— Не обижайся, Игорь. Я ведь пошутил, а ты всерьез принял. Как будто бы я не понимаю, — Славик уже и сам чувствовал, что сказал глупость.
— Видно не понимаешь, раз говоришь.
— Хватит дуться. Дай, я лучше твою фуражку померю, — попросил Славик.
— На. Только она у тебя с головы не свалится?
— У кого? У меня?! Смотри! — Славик напялил фуражку и гордо посмотрел на брата.
Фуражка и впрямь оказалась ему впору.
Посидев немного в холле, перешли в зрительный (а по совместительству и актовый) зал. Время летело незаметно, и солнце понемногу стало клониться к западу. Славик до отъезда домой хотел еще покататься на метро и немного погулять по городу, поэтому стал все настойчивее напоминать:
— Мама, уже половина седьмого. Скоро нам надо уже идти будет.
Игорь же, напротив, не хотел расставаться и с неудовольствием начал поглядывать на Славика. Наконец, после очередной реплики младшего брата Елена Андреевна решилась и несмело сказала Игорю:
— Наверное, сынок, мы потихонечку пойдем?
— Побудьте еще немного. Ведь до поезда у вас еще полтора часа времени есть.
— Надо ехать, сынок. Вдруг билетов не достанем — тогда придется всю ночь просидеть на вокзале.
— Да, Игорь — нам уже пора! — вмешался Славик.
Игорю страшно не хотелось, чтобы они уходили. Не хотелось вновь оставаться одному. Неожиданно всю свою досаду он выплеснул на Славика:
— Чего ты все время торопишься? Неужели нельзя с братом посидеть?! Я вас так ждал, а ты… Ну… и можешь катиться отсюда!
— Ну и покачусь! — обиделся Славик и решительно вышел из зала.
— Дети, что вы?! Перестаньте! Не так уж часто вы теперь видитесь, чтобы ссориться. Ты пойми, Игорек — Славик совершенно справедливо боится: а вдруг не сядем?! А если возьмем билеты и останется немного времени, так ведь мы никуда далеко не поедем — просто на метро пару остановок туда и назад. Не надо ссориться, — с волнением сказала Елена Андреевна.
Игорь видел, что мать расстроилась, и от этого ему самому стало досадно. Все вышло настолько глупо, что Игорь никак не мог простить себе этой выходки. Он вдруг себе отчетливо представил, как Славик ехал к нему в гости несколько сот километров, а Игорь совершенно зря его обидел.
— Я не знаю, мама, как это у меня вырвалось. Нервы сдают. Ты скажи Славику, пусть он на меня не обижается. Попроси его, чтобы он пришел попрощаться, а то как-то неудобно получается.
— Скажу. Ты держись тут, Игорек. Скоро тебе должны помочь. Я постараюсь приехать еще.
Игорь проводил мать до КПП и стал дожидаться Славика. Насупившись, брат медленно шел к Игорю, подталкиваемый Еленой Андреевной. Дойдя до Игоря, Славик хмуро посмотрел ему в глаза и подал руку:
— До свидания, солдат. Служи!
— До свидания. Ты не обижайся на меня, ладно?
— А я и не обижаюсь. На обиженных воду возят! — уже весело ответил брат.
Елена Андреевна передала Игорю пакет с оставшимися продуктами, поцеловала на прощание в щеку, и вскоре они вместе со Славиком исчезли за дверью КПП.
«Вот и уехали… А в город я так и не сходил. А вокруг все то же — забор, клуб, КПП и казармы. Как будто бы никто ко мне не приезжал, а то, что было — всего лишь мимолетный сладкий сон», — думал Игорь, не отрывая взгляда от захлопнувшихся дверей.
— Эй, Тищенко! Твои тоже уже ушли? — голос Лупьяненко вывел Игоря из задумчивости.
— Ушли… Только что.
— И мои ушли. Пойдем в казарму или посидим немного в траве?
— Давай лучше в траве посидим, а в казарму всегда успеем.
Идти в казарму и в самом деле не хотелось. Солнечный, погожий вечер, легкий прикосновения ветра, шум листвы старых яблонь, в тени которых сидели курсанты — весь этот мир был слишком восхитительным для того, чтобы его захотелось поменять на затхлую, мрачную казарму. Хотелось растянуться прямо в парадке на мягкой траве, закрыть глаза и так уснуть. Но этого нельзя было делать. Стоило только курсанту попасться спящим на глаза офицеру, а того хуже — сержанту, как он сразу же угодил бы в какой-нибудь наряд или на работу. В казарму Тищенко и Лупьяненко пошли лишь перед самым ужином.
На этот раз у Игоря осталось почти все, что привезла ему мать. Но у всех всего было предостаточно, и у Тищенко взяли только яблоки. Из всего взвода только к Коршуну не приехали родители, но и он, уже успевший насытиться гостинцами других, почти ничего не взял ни у Игоря, ни у Антона.
После ужина Игорь узнал, почему Каменев и Байраков не пошли в увольнение. Оказалось, что пришел приказ не отпускать в увольнения. Естественно, что тех, кто успел уйти, вернуть было нельзя, а вот задержавшихся оставили в части.
— И как только Коха успел уйти? Он же самым последним начал собираться! — удивленно сказал Игорь Антону.
— Он, наверное, чувствовал. А если серьезно, то Кохановский просто боялся, что Гришневич может передумать. А Каменев и Байраков были уверены, как слоны, вот и прощелкали свое увольнение, — пояснил Лупьяненко.
К вечеру стали возвращаться из увольнений. Первым пришел Кохановский, неся в руках два больших пакета. Почти сразу же за ним пришел Гришневич.
— Эй, Кохановский, почему меня не подождал. Вместе бы пришли, — окликнул его сержант.
— Я вас не видел, товарищ сержант.
— Плохо смотришь. А что это у тебя в пакетах?
— Тут яблоки, печенье… Разная еда, — смущенно ответил Кохановский.
— Что? Целых два пакета с пайкой?! — Гришневич театрально широко раскрыл глаза, изображая страшное удивление.
Курсанты уже сообразили, что он хочет подшутить над Кохановским, и подошли поближе, стараясь не пропустить предстоящее представление. Гришневич был в хорошем настроении и, вместо того, чтобы разогнать взвод, воодушевился присутствием курсантов и продолжал плести сети вокруг простодушного и ничего не подозревающего Кохановского:
