— Кстати, что с ней сделалось?

— Она расставляет сети, чтобы захватить славную добычу.

— Напрасный труд, не так ли?

— Э! э! Если бы ты видел, какие глазки она строила королю во время крестин — просто срам.

— Ты видел крестины?

— Я стоял на карауле перед купелью. Ребенок толст, как баран. Кстати, ты получишь конфеты с крестин.

— Ты сошел с ума!

— Ведь мать ребенка — наша приятельница. Маркиза де Монсо не может заставить нас забыть нашу очаровательную Габриэль в женевьевском монастыре.

— Молчи, молчи!

— Презирай, сколько хочешь, а я хочу конфет и получу их, хотя бы мне пришлось обратиться к де Лианкуру.

Эсперанс расхохотался. Понти, смеясь, ел превосходный обед.

— Развесели меня, — сказал Эсперанс, — у меня сердце болит.

— Полно! Со всеми этими сокровищами, с этим вином!

— Я не пью, а столько сокровищ не служат ни к чему одинокому человеку.

— Нас двое; если ты хочешь, чтобы нас было трое, тебе стоит только сказать. Милый мой, я видел сегодня весь двор; есть женщины чудные, такие женщины, видишь, что станешь грезить наяву. На всех этих женщинах ты можешь жениться, если захочешь.

— На всех?

— Выбери. О, какие веселости! какие пиры! какие прогулки! Друг мой, у тебя удивительные лошади.

— В самом деле?

— Женщины обожают лошадей; покажи скорее твоих лошадей женщинам. С таким лицом, как твое, я не дал бы вздохнуть свободно ни одной; я хотел бы, чтобы куча их дралась каждый день у моей двери. Время от времени приглашай мужчин в честь вина, иллюминуй дом, давай балы, маскарады. Ах, боги! Если бы я был на твоем месте, Эсперанс, в моем доме было бы так весело, что завтра же прекрасная Габриэль оставила бы для меня французского короля.

Эсперанс встал, бледнея.

— Молчи, — сказал он мрачным голосом, — ты пьян.

Изумленный Понти выронил рюмку.

— Да, — сказал Эсперанс, — вы слишком много пили, Понти, это ваш недостаток; когда голова отуманена, говоришь вкось и вкривь. Неприлично королевскому гвардейцу говорить непочтительно о своем короле и об особах, дорогих ему. Здесь есть слуги, которые могут вас услышать.

— Это правда, — наивно пролепетал Понти, — но уверяю тебя, что я не пьян.

— Не показывай же виду, будто ты пьян.

— В доказательство, что я хладнокровен, я докончу эту бутылку.

— Нет, пожалуйста! Крильон мне сказал сегодня, чтобы я наблюдал за тобой и не давал тебе пить.

— Э, черт побери!..

— Послушай. Ты мне нужен. Будь рассудителен. Ты знаешь, что у нас есть тайна, ты знаешь, что эта тайна чуть не стоила мне жизни и была причиной смерти одного человека.

— А! — сказал Понти. — Ты говоришь о ла Раме. Он умер, велика беда!

— Все-таки за его душу мы отдадим отчет Богу.

— У него не было души.

— Будь серьезен. Осталась записка, ты знаешь, записка Анриэтты, единственное оружие, которое я сохранил против этой смертельной неприятельницы. Вот уже десять месяцев, как меня затрудняет эта записка. Я не хотел поручить ее тебе, пока ты был в походе, ты мог быть убит, ее нашли бы на твоем теле. Но теперь ты возьми ее, потому что, как только Анриэтта узнает, что я воротился, ее первым старанием будете украсть у меня ее письмо.

— Дай, — сказал Понти, — я не из тех, кого обкрадывают.

— Видишь, я спрятал ее в этот крошечный ящичек, плоский, как ладанка; его удобно носить и спрятать, и письмо остается там свежо, как будто написано вчера.

— Хорошенькая вещичка, которая при случае отразит удары шпаги, которые Анриэтта д’Антраг велит нам дать. Я их жду, и ящичек будет в безопасности на моей груди, клянусь тебе. Теперь я тебе напомню, что я сегодня вечером дежурный, и между тем как ты будешь сидеть в тепле перед этим веселым камином, вели отвезти меня в караульню.

— Охотно.

— О, но церемониально! в карете! Черт побери! я хочу ехать в карете в Лувр. Сделаем почин карете, принц, и, пожалуйста, с факелами.

— Хорошо, сделаем почин, — сказал Эсперанс, возвращенный к хорошему расположению духа этой сообщительной веселостью. — Хорошо, зажжем факелы.

— А завтра, монсеньор, мы сделаем программу празднеств.

— Хорошо, пусть будут празднества.

Через четверть часа Понти ехал в карете в Лувр среди большого стечения народа, который при виде этой новизны кричал, точно ехал король.

Эсперанс надел шубу и пошел ходить по аллеям при лунном сиянии.

В эту минуту носилки таинственно подвигались в тени в десяти шагах от дома Эсперанса.

В этих носилках, закрытых по причине холода, сидели две женщины, из которых одна, закутанная в меха, опиралась на руку другой. Они осматривали пустынную местность, в которую их привезли, когда человек высокого роста, стройный, со смелой поступью, поспешно прибежал на конец улицы и раскрыл занавеси носилок. Он сделал это так невежливо и так неосторожно, что обе женщины не могли удержаться от крика.

— Кто вы? что вам нужно? — спросила одна нетвердым голосом.

— Я, маркиза, тот, кто сообщил сведение, вследствие которого вы приехали сюда, и если позволил себе подойти к вам таким образом, то это, для того чтобы докончить мое дело. Конечно, то, что я имел честь вам написать, показалось вам неполно и темно.

В самом деле, отвечала та из двух женщин, которую незнакомец назвал маркизой:

— Я дурно поняла…

— Однако вы приехали.

— Ваше письмо приглашало меня в улицу Серизе по важному делу, касающемуся короля.

— Король обманывает маркизу де Монсо, точно так.

— И вы брались это доказать?

— Это легко; если вы приехали, вы увидите вашими собственными глазами.

В носилках послышался вздох, сопровождаемый отчаянным движением.

— Объяснитесь, — прошептал взволнованный голос: — Но какова ваша цель?

— О! я мог бы вам сказать, что эта цель — ваши личные выгоды. Но я не лгу; я действую для моих выгод, и так как я служу вам в то же время, я думал, что вы мне поможете.

— В чем же заключаются ваши выгоды, не в каком ли заговоре против священной особы его величества? Предупреждаю вас, что решившись приехать сюда, я предупредила кого следует и мне стоит только позвать…

— Это бесполезно; я ничего не предприму против жизни короля, — с горечью сказал незнакомец, — я занимаюсь только одним, я стремлюсь только к одной цели: не допустить одну даму, которую я люблю, поддаться искушению заступить место маркизы де Монсо.

— Разве король думает об этом?

— Вы сами в этом убедитесь. Король ужинал у маркизы после крестин, не правда ли?

— Или лучше сказать, он делал вид, будто ужинает. Я помню, он ни до чего не прикоснулся.

— Он берег себя для другого ужина, без сомнения.

— Король хотел сейчас лечь спать после ужина, он говорил, что он устал, а когда я хотела войти к нему, меня не пустили.

— У его величества было назначено свидание сегодня у Замета. Там будут ужинать с аппетитом, там не будут помнить об усталости.

— У Замета?..

— Приподнимитесь и посмотрите вдаль через этот сад на освещенные окна отеля на улице Ледигьер; вы услышите даже флейты и скрипки.

— Король там?..

— Король сейчас приехал. Он вошел в маске с одним дворянином, но я его сейчас узнал, как и женщину, ради которой он приехал к Замету. Однако она также в маске.

— Как зовут эту женщину?

— Извините, это моя тайна, — грубо сказал незнакомец, — пусть маркиза де Монсо сохранит для себя короля, но я не хочу, чтобы она погубила эту женщину.

— Увы! Милостивый государь, если бы маркиза была способна обороняться, если бы она умела ненавидеть и мстить, ее щадили бы более. Но если вы отказываете мне назвать сообщницу короля, пусть так. А пока король на празднике с той, которую вы так желаете удалить от него. Странный план приняли вы, милостивый государь. Было бы проще не допустить эту женщину быть на этом празднике.

— Я приехал слишком поздно, но праздник будет нарушен, ручаюсь вам.