— Ведь вы едете с ним в Сен-Жермен. Он не может быть за один раз в двух местах.

— Наши агенты, которых пошлют в Монсо, сделают донесение.

Элеонора презрительно улыбнулась.

— Донесение шпионов!.. Разве это может быть достаточно королю против обожаемой женщины, против женщины такой очаровательной, как маркиза?

Анриэтта вздрогнула под этим страшно язвительным намеком.

— Это правда, — сказала она, — надо поймать обожаемую женщину посредством того, кто ее обожает.

— Но ваше свидание, — перебила итальянка, глаза которой сверкали лицемерным состраданием.

— У меня будет время на свидания, когда маркизу прогонят из Лувра.

— Очень хорошо; отвечайте же ла Варенну, он ждет.

— Отвечай ему сама, а мне хотелось бы придумать…

— Король пишет не ко мне, — возразила Элеонора, — отвечать ему с моей стороны было бы неприлично.

— Ну я беру на себя ла Варенна, а ты можешь уведомить короля о свидании, назначенном его приятельнице.

— Каким же способом? — спросила итальянка, как будто сама не могла придумать.

— Письмом…

— Безымянным?.. Это средство известное.

— Ты не хочешь, однако, чтобы я сама донесла?

— А что, какое имею на это право?

— Но время проходит, — вскричала пылкая Анриэтта, — мы не делаем ничего!

— Моя ли это вина? Подайте мне мысль.

— У меня голова не на месте.

— Оправьтесь, оправьтесь. Писать нельзя, это правда, но можно говорить, это будет вернее.

— Кто же будет говорить?

— Ах, боже мой! Хоть ла Варенн.

— Этот трус, он все боится компрометировать себя.

— Все зависит от того, что он будет говорить.

— Помоги мне.

— Вам не нужно никого. Скажите ла Варенну что-нибудь вроде этого… Но нет, таким образом вы выдадите себя.

— Придумай, ты так умна.

— Это трудно. А посмотрим… Откажитесь от свидания, потому что вы боитесь ловушки маркизы.

— Да.

— Прибавьте, что вы знаете наверняка, что маркиза назначила свидание одному из своих верных друзей, чтобы приготовить ей сменных лошадей, для того чтобы ей воротиться сегодня в Сен-Жермен.

— Но тогда король останется в Сен-Жермене.

— Это зависит от того, как вы опишите ему друга Габриэль. Если бы это описание могло внушить ревность королю!

— Понимаю, ты демон ума.

— Полноте, вы гораздо умнее меня. Говорите же скорее с ла Варенном.

Анриэтта тотчас подошла к маленькому человечку.

— Я принуждена отказаться от свидания с королем, — сказала она. — Благоразумие не допускает меня писать к нему. Нас подстерегают, маркиза уехала сегодня утром в Монсо не одна, как думал король, но с одним молодым человеком, с которым она, без сомнения, намерена застать нас в Сен-Жермен сегодня вечером.

Ла Варенн с испугом вытаращил глаза.

— Прибавьте, — продолжала Анриэтта, — что этот человек олицетворенная деятельность, сила и ловкость; это самый опасный надсмотрщик, это Эсперанс!

— Эсперанс? Этот очаровательный господин, который все охотится?

— Да, на земле его величества. Отправляйтесь же скорее предупредить короля.

— Маркиза уехала с Эсперансом? — сказал ла Варенн. — Король навострит ухо!

— Пусть он навострит оба! — вскричала Анриэтта. — Ступайте, ступайте!

Ла Варенн не заставил повторить приказание и отправился со всею скоростью своих маленьких ножек.

— Теперь, — сказала Анриэтта Элеоноре, — что надо делать?

— Ждать, — отвечала итальянка.

— Ты думаешь, что король настолько ревнив к Габриэль, чтобы отправиться к ней в Монсо? — спросила Анриэтта с очевидной горечью.

— Да, думаю; но даже если бы он не поехал в Монсо из ревности, он поедет из опасения, чтобы маркиза не застала его. Он захочет успокоить ее своим присутствием. Словом, он поедет, а нам только этого и нужно, и приедет сегодня вечером именно в благоприятную минуту.

Анриэтта кипела нетерпением.

— Жалкая роль для такой женщины, как я, ползать как земляной червяк!

— Червяк делается бабочкой. Но расстанемся. Не оставайтесь долго в этом квартале, — сказала итальянка, провожая Анриэтту, которой она повелевала все более и более, так что предписывала ей каждый поступок и каждое движение.

Анриэтта повиновалась и поспешно воротилась домой. Тогда Замет, ждавший окончания всех этих переговоров, вышел из своих комнат к Элеоноре.

— Подвигаемся ли мы? — спросил он. — Судя по тому, что сказал мне Кончино, у нас должен быть какой-нибудь результат сегодня же.

— Надеюсь, — отвечала флорентийка.

— Достаточно будет хорошей огласки. Только бы король приехал вовремя, а один из его друзей, усердный, такой, какого нам надо, прострелил бы голову этому Эсперансу; эта огласка навсегда уничтожит маркизу.

— Потише, — сказала Элеонора, нахмурив брови, — маркизу я оставляю вам, а Сперанца заметил меня, спас, и я не хочу тронуть ни одного волоска на его голове.

— А, ты также сентиментальничаешь, щадишь врага, потому что он красив!

— Что вам до этого за дело, если я успею!

— Успевай же скорее!

— Я успею ловкостью скорее, чем насилием. Мне уже удалось узнать через Понти о каждом поступке Сперанцы. Предоставьте действовать флорентийке Элеоноре и индианке Айюбани.

— Мы подвигаемся. Только я требую, чтобы Сперанца остался здрав и невредим, кроме необходимости. Я этого требую. Вы слышите?

Габриэль, жаловавшаяся, когда была девушкой, что она не имеет свободы, испытывала после своего возвышения все неприятности неволи. Король не был подозрительным тираном, но он любил находиться вместе с любимой женщиной, он избегал этикета и всегда приходил к Габриэль в такую минуту, когда она менее всего его ожидала.

Но не в этом состояла мука. Габриэль любила легкий и веселый характер короля, любила порывы его великодушного сердца. Общество короля не могло ее утомлять, но после отъезда короля являлись придворные, женщины, толпа, потом поставщики, просители и, наконец, слуги, которые были любопытнее всех других.

А так как Габриэль чувствовала потребность иногда свободно пользоваться своим временем, так как она должна была скрывать свои поступки, даже невинные, из опасения, чтобы их не сблизили с поступками Эсперанса, часто случалось, что, обескураженная, усталая, она сожалела о своей буживальской цепи, о длинных родительских нравоучениях; всякая неприятность очень скоро огорчала эту кроткую и чувствительную душу. Генрих ничего не мог сделать для этого. Никто столько, как он, не любил независимости. Он искал все способы развлечь Габриэль, по большей части из нежности и немного из эгоизма, потому что, делая ее свободнее, он делал длиннее и свою цепь; а мы знаем, что у него были тайны, требовавшие свободы. Вот почему Генрих с удовольствием согласился на желание маркизы съездить в Монсо на несколько дней.

— У вас много работы, государь, и я мало вас буду видеть, — сказала Габриэль, — мне надоели окрестности Парижа. Мне хотелось бы, чтобы Сезар подышал воздухом не таким пронзительным и таким чистым, как сен-жерменский, от которого он кашляет и тревожится. Монсо в своей веселой равнине даст отдых моим глазам, ослепленным огромными перспективами Сен-Жермена. Мне очень бы хотелось съездить в Монсо.

— Поезжайте, милая красавица, — отвечал король, который имел свои причины, чтобы остаться одному. — Я должен организовать армию, чтобы покончить с де Майенном, новые угрозы которого не дают мне спать ни днем, ни ночью. Вам надоедят эти нищие солдаты, которым я делаю смотр каждый день и которых я должен одевать, осматривать с ног до головы, как настоящий вербовщик. Поезжайте в Монсо и возвращайтесь скорее с нашим Сезаром, выросшим и румяным.

Габриэль приготовилась не торопясь, как всегда. Она послала своих женщин и своего сына вперед с лошаками с приказанием ждать ее на половине дороги. Для своего сына она попросила у короля провожатых, а сама, предпочитая уединение, взяла двух верховых, которым было приказано ехать за ее каретой.