При этих словах по собранию пробежал трепет, все головы задрожали под ураганом дурно сдерживаемых страстей. Там и сям несколько серьезных лиц главных посвященных, иезуита между прочими, рассматривали старательно общее впечатление.

— Валуа! — шептали со всех сторон.

— Вы знаете, — продолжала герцогиня, — что от брака Карла Девятого с Елизаветой Австрийской родился ребенок в Париже 27 октября 1572 года, названный Марией Елизаветой Французской. Король ждал, надеялся иметь сына; его мать Екатерина Медичи представила ему дочь, которая даже не осталась жива и смерть которой была объявлена 2 апреля 1578 года. Господа, не дочь родилась у короля Карла Девятого, а сын, которого из ревности и, для того чтобы обеспечить трон своему любимому сыну, будущему Генриху Третьему, Екатерина Медичи велела скрыть и подменила девочкой.

Холодное молчание распространилось по всему собранию после слов герцогини. Для ее сторонников, так хорошо ее знавших, это средство переходило за границы чудес.

— О! — продолжала герцогиня, искусно воспользовавшись этим молчанием. — Вы молчите, вы поражены, страшное преступление этой подмены трогает вас. Что же будет, когда вы будете иметь перед глазами полные, неопровержимые доказательства, обнаруживающие весь заговор Екатерины Медичи против потомства ее родного сына, покушение, господа, которое без помощи Провидения навсегда погасило бы один из знаменитейших родов, когда-либо появлявшихся в свете? Вот, господа, — сказала герцогиня, развязывая на столе связку пергаментов, писем и мемуаров, — подойдите и посмотрите на эти документы. Привыкайте к мысли, что у вас есть законный властелин, настоящий христианнейший король, и когда убеждение войдет вам в душу, благодарите Бога, что Он вас спас от незаконного царствования и от ереси.

Лигеры и фанатические аббаты приблизились с суеверным страхом или, лучше сказать, со спасительным недоверием. Испанцы и иезуиты, знавшие эту тайну, держались поодаль.

— Это, — сказала герцогиня, указывая на мемуары, — рассказ о подмене. Он обнаруживает неизвестное место, где Екатерина взяла девочку для подмены молодому принцу. Этот другой документ доказывает вам, как Екатерина велела отнести ребенка к венсенскому дворянину, ее поверенному, ее преданному вассалу, и этот дворянин воспитал ребенка между своими детьми в окрестностях Медана.

Ла Раме, неподвижный до сих пор, вздрогнул.

— Читайте теперь, — продолжала герцогиня, — читайте показания этого дворянина на его смертном одре и все доказательства, которые представляет он, и для подтверждения этих доказательств свидетельство священника, которому была вверена эта страшная тайна. Читайте и сличайте… Не бойтесь ничего… Проникнитесь священным убеждением!

— В самом деле, — прошептали голоса, которым другие вторили, — в самом деле эти доказательства неопровержимы.

— И убедившись в них, вы не колеблясь скажете вместе со мной: чудо!

— Чудо! — закричали фанатики, главной целью которых было возобновить междоусобную войну.

— Итак, господа, вы чувствуете, почему король испанский, почему знаменитый лотарингский дом отказались от своих притязаний ввиду прав Валуа.

— Да здравствует Валуа! — закричало собрание.

— Теперь, — докончила герцогиня, лоб которой покрылся потом после этой страстной речи, — теперь вам остается узнать принца, чудесно спасенного, жертву Екатерины Медичи, сына Карла Девятого, вашего короля и моего, потому что он жив, господа, потому что он возле вас; он уже проливал свою драгоценную кровь для нашего дела и сам не знал, кто он. Господь позволил, что я извлекла его из неизвестности и надела на его чело корону его отцов! Вчера он был ничто, сегодня он французский король. Явитесь, мой король, вас звали вчера ла Раме.

— Это сон!.. — пролепетал молодой человек, упоенный, вне себя, видя, что перед ним становятся на колени герцогиня и весь двор.

Он чувствовал, как кровь приливала к его сердцу. Он побледнел и, в угрюмом величии ослепления и безумия, он явился живым изображением этого мрачного Карла Девятого, некоторые черты которого ему передала причудливая судьба и воспоминание о котором еще жило в мыслях большей части присутствующих.

— Король шатается! — вскричала герцогиня. — Пусть отведут его в его комнату и пусть его стерегут там хорошенько, — шепнула она своим испанцам. — Народ, — прибавила герцогиня, обращаясь к остальным заговорщикам, — не будет опровергать, увидев, что он сын своего отца. Теперь, господа, начиная с нынешнего дня, будьте готовы. Давно уже каждый из вас знает свой пост и выбрал себе роль. Что-то говорит мне, что событие близко. Вот вам глава. А за ним, надеюсь, ни один француз не откажется идти для торжества доброго дела. Я знаю вас настолько, чтобы не иметь надобности говорить вам, что нескромность есть сигнал нашей смерти. Прощайте, господа, и да здравствует настоящий король!

«Да здравствует настоящий король!» — говорили лигеры, проходя перед герцогиней.

Иезуит прошел последний и, пока он кланялся, герцогиня спросила его шепотом:

— А наш ученик готов?

— Завтра, — отвечал иезуит, затерявшийся в толпе заговорщиков.

На другой день, день назначенный Габриэль для своего отъезда, солнце едва показалось, как два человека, закутанные в плащи, прохаживались взад и вперед по цветнику перед домом маркизы.

Было холодно, земля побелела от мороза. Она звучала под шпорами этих двух человек, которые разговаривали тоном таким горячим, насколько их руки и лица были холодны. Тот или другой поднимал голову к комнатам маркизы, где ничто еще не шевелилось.

— Уверяю вас, месье Замет, что король, наш повелитель, дал мне печальное поручение, — сказал самый низенький и самый озябший из этих двух человек, — помешать женщине сделать то, что она забрала себе в голову.

— Дело идет также о голове короля, месье де Росни, — отвечал флорентиец Замет.

— Я пригласил вас поговорить об этом серьезно. Я знаю все ваше усердие к особе его величества и благодарю вас, что вы пришли так рано ко мне сюда, куда меня послал король. О! обстоятельства очень важны.

— Неужели очень?

— У короля сердце нежное, месье Замет, и с тех пор, как его любовница угрожает бросить его, он не выходит.

— Кстати, у вас превосходное зрение, не видите ли вы движения у маркизы?

— Еще ничего, месье де Росни.

— Мы успеем поговорить еще немножко, прежде чем она проснется.

— Но зачем оставляет она короля?

— О! вы знаете это лучше всех, потому что вы были невольной причиной этого разрыва.

— Совершенно невольно! — вскричал Замет, как будто опасался, чтобы не услыхали обвинения из верхнего этажа. — По совести, я не отвечаю за то, что делает король.

— Э! не защищайтесь таким образом, месье Замет. Небольшая беда, что король развлекается.

Росни, сказав эти слова, искоса посмотрел на Замета, чтобы оценить действие этих слов. Но Замет был итальянец, то есть хитрый. На его лице нельзя было прочесть с первого взгляда.

— Конечно, — продолжал Росни, — маркиза женщина очаровательная, добрейшая. Никогда король не найдет более благоразумную любовницу. Она не делает слишком больших издержек, она не имеет ни спеси, ни честолюбия…

— Как много прекрасных качеств!

— Я предпочел бы, чтоб их было меньше; я предпочел бы, чтоб король имел дело с какой-нибудь чертовкой, которая заставляла бы себя проклинать раза четыре в день. Король привязывается слишком легко; видите ли вы, ему нужны потрясения, бури в домашней жизни. Не знаете ли вы, месье Замет, какого-нибудь женского демона, довольно хорошенького, чтобы наш государь прельстился им, и довольно злого, для того чтобы он прогнал его потом; это оказало бы нам услугу.

— Но, месье де Росни, если король влюблен в маркизу де Монсо?

— Но ведь она его оставляет.

— Точно ли? — спросил Замет, пристально смотря на Росни. — Ваше присутствие здесь сегодня показывает желание примириться.