Эсперанс поклонился.

— Во всех пунктах?

Он опять поклонился.

— Стало быть, нам остается только поговорить о делах, — продолжала Анриэтта, сжав зубы.

Он посмотрел на нее с удивленным видом.

— Да, милостивый государь, отказ в дружбе означает обещание ненависти. Вы меня ненавидите, очень хорошо.

— Я этого не говорил, а сказал совершенно противное. Я повторяю: ни любви, ни дружбы, ни ненависти…

— Фразы, увертки, тонкости, которыми меня обмануть нельзя. Не смотрите на меня с таким удивлением. Вы так же мало удивляетесь, как мало была я влюблена сейчас. Так как вы делаетесь теперь свободны, потому что я совершенно отказываюсь от вас, неужели вы намерены иметь меня вашей невольницей?

— Моей невольницей?

— Вы держите один конец цепи, которая постоянно будет сдерживать мои поступки, мою свободу, мою жизнь, цепи, которая бесславит меня. Разорвите ее, выпустите ее!

— Я делаю все усилия, чтобы понять, — сказал Эсперанс, — и не могу.

— Я вам помогу. Любовник, сохраняющий залог своей связи с женщиной, может погубить эту женщину, не правда ли?

— А, понимаю! — вскричал Эсперанс. — Это ваша записка, не так ли?

— Вы мне ответите, что она не с вами.

— Это так.

— Я этому верю. Пошлите кого-нибудь в Ормессон за этой запиской. Я взамен ее отдам бриллианты, которые вы забыли у меня.

— Я не приму этих бриллиантов, — холодно сказал Эсперанс, — бросьте их в реку, рассыпьте по дороге, отошлите их ко мне, чтобы я отдал их бедным, сделайте с ними что хотите. А что касается записки…

— Ну?

— Вы не увидите ее никогда. Я не желаю иметь вас невольницей, как вы говорите, или заставлять вас краснеть при виде меня. О, обещаю вам, клянусь, поворачивать направо, когда увижу вас слева. Но я хочу сохранить против вас это страшное оружие.

— Это подло! — вскричала Анриэтта со страшным взглядом.

— Если верить вашим глазам, это скорее отважно.

— Вы не хотите отдать мне этой записки?

— Нет.

— Ну! Я возьму ее у вас.

— Пока вы меня не убили, пока я стою на ногах, пока во мне есть капля крови, чтобы защищаться, вы этого не сделаете.

— Еще раз, подумайте!

Эсперанс пожал плечами.

— Не бойтесь меня, — сказал он спокойно. — Вы видите, что я вас не боюсь.

— О, горе! — прошептала молодая девушка с ужасным движением руки. — Прощайте! Я вам скажу только одно: Эсперанс, я вас ненавижу! Берегитесь!

— Вы сказали одно лишнее слово, — сказал Эсперанс, но Анриэтта уже быстро возвращалась в беседку.

Она взяла под руку мать, даже не поклонилась Габриэль, которая осведомлялась о ее здоровье, а потащив с неслыханной силой величественную Марию Туше навстречу д’Антрагу и графу Овернскому, которые возвращались в беседку, проводив Генриха Четвертого, она повторила более десяти раз:

— Едем прочь! Едем прочь!

Между тем она бросала направо и налево беспокойные взгляды.

— Чего вы ищете? — сказал ей граф сердитым тоном. — Уж не сделается ли с вами опять обморок?

— Неловкий обморок! — прошептал д’Антраг.

— Я ищу ла Раме, — сказала Анриэтта свирепым тоном.

— Какое теперь дело до ла Раме? — отвечали оба придворные с досадой. — Спросите-ка нас лучше, что подумал король о вашем обмороке.

— Король, — с живостью сказала Мария Туше, — знает, что молодая девушка может иметь нервные припадки.

— Притом мне до этого нет никакого дела, — лихорадочно перебила Анриэтта. — Мне нужен ла Раме.

Садовник, работавший в цветнике, услышал этот вопрос. Он видел, как молодой человек ждал и подстерегал долго возле беседки, пока Анриэтта разговаривала с Эсперансом.

— Не ищете ли вы господина в зеленом полукафтане, который был здесь сейчас? — спросил он.

— Именно.

— Его позвали отсюда.

— Кто?

— Месье де Понти, королевский гвардеец, который здесь живет.

— А! — тихо воскликнула Анриэтта.

— Да, бледный молодой человек смотрел в беседку, а месье де Понти подошел и ударил его по плечу. Тот обернулся. Не знаю, что они говорили между собой, только они ушли вместе, да еще скорым шагом.

— Хорошо, хорошо, — сказала Мария Туше, сжав руку дочери. — Мы его найдем. Пойдемте.

Все семейство исчезло под портиком. Эсперанс, все силы которого истощились, упал на скамью. Он искал глазами Понти, потому что готов был лишиться чувств.

Габриэль воротилась к отцу. Вдруг шум, похожий на топот кабана, который топчет кусты, заставил опомниться бледного молодого человека. Он увидал или, лучше сказать, угадал Понти, увидев безумца, запыхавшегося, расцарапанного, облитого потом, который ворвался в беседку и, обняв Эсперанса так, что чуть не задушил его, сказал ему хриплым голосом:

— Прощай… до скорого свидания! Поклонись добрым братьям.

Он убежал. Эсперанс схватил его за его разорванный полукафтан и закричал:

— Ради бога! Что случилось? В каком ты состоянии?

Вот каким образом Понти употребил свое время. После своего разговора с Эсперансом, мы видели, как он исчез. Однако ла Раме, которому сначала угрожали неприязненные взгляды обоих друзей, вдруг очутился свободен и один с той минуты, как Анриэтта взяла под руку Эсперанса.

Садовник не ошибся: Понти следил с беспокойством за каждым движением Анриэтты и Эсперанса. О чем могли они говорить? Каким образом оправилась она так скоро от своего волнения — она, женщина, между тем как он, ла Раме, смелый и твердый, еще дрожал при виде своей жертвы, избегнувшей смерти?

Разум ла Раме путался в соединении всех этих интриг. Он не мог следить в одно и то же время за хитрой гениальностью Антрагов, за находчивым гением Анриэтты, и, когда все это усложнилось от присутствия Эсперанса, от пожатия руки, которое ему расточала молодая девушка, от терпеливой угодливости Марии Туше, ла Раме уж ничего не понимал. Граф Овернский, король, Эсперанс, Ормессон, Сен-Дени, Безон плясали, как видения горячки, в его пустом мозгу, и действительно для сил одного человека было слишком много различных впечатлений. Ревности, ненависти, страха и религиозного фанатизма было достаточно, чтоб свести с ума четыре мозга.

Молодой человек прислонился к дереву, как пленник к столбу, и ждал, чтобы свет и спокойствие воротились в его рассудок. Уже одна мысль явилась к нему ясно — подойти к разговаривавшим Анриэтте и Эсперансу, отвезти ее к матери, а с ним вступить в окончательное объяснение. Это намерение нравилось его инстинктам грубого владычества. Анриэтта, побеждаемая опасением огласки, уступит легко. Ее принудит к тому мать. А Эсперансу можно предложить загладить этот удар ножом ударом шпаги, когда он совсем выздоровеет. Вдруг чья-то рука была положена на плечо молодого человека. Он обернулся и увидал лукавое и улыбающееся лицо Понти.

Он во второй раз видел днем это мужественное и странное лицо. В их ночной встрече в Ормессоне темнота мешала им хорошенько рассмотреть друг друга. Сейчас под руку с Эсперансом Понти не было видно сквозь листья.

Так что они виделись лицом к лицу только в лагере и в саду женевьевцев. То, что лицо Понти сказало ла Раме, нельзя было бы выразить и во многих строках, однако это передал один взгляд. Ла Раме обернулся, положив руку на эфес шпаги.

— Я вижу, — сказал ему Понти, — что вы меня поняли сейчас; как приятно иметь дело с умными людьми!

— Милостивый государь, — отвечал ла Раме, — я вовсе не умен и не хочу терять время на то, чтобы стараться щегольнуть своим умом. Вам угодно говорить со мною, я готов.

— Эта фраза стоит всех речей древности, — сказал Понти.

— Но вы не предполагаете, чтобы я обнажил шпагу в двух шагах от дам?

— Это вас стесняет? Стало быть, месье де ла Раме, вы очень переменились с того дня, как мы виделись с вами в последний раз. В тот день вы обнажили нож в присутствии двух дам.

— Кричите громче, — сказал ла Раме со злобным взглядом, — вы мне докажете, что вы стараетесь, чтобы вас услыхали и помешали нам драться.