— Это настоящий аукцион, сказала она.

— Вы очень глупы, — возразил ее отец, — или вы предпочитаете не получить ничего, как Дайелль, Флеретта, Коризанда и столько других?

— Я предпочитаю корону.

— Э! если вам нужна погремушка, — сказал граф Овернский, — купите золотой обруч, надевайте его на лоб и любуйтесь перед зеркалом. Вы похожи на девочек, которые хотят носить сережки и не хотят, чтобы им прокалывали уши. Пока вы жеманитесь, прихоть короля перейдет к другой.

— Прихоть?.. — сказала Анриэтта, обидевшись.

— Граф прав, — возразил отец. — Сто тысяч экю заставляют человека размышлять и стоят маркизств и герцогств, которые расточаются так щедро.

— Мне пришла в голову мысль, которая согласует все, — сказала Мария Туше с величием характера, — по милости моего способа король покажет, из прихоти или из любви ищет он мадемуазель д’Антраг. Король обяжет себя на будущее время, не компрометируя настоящего; король обеспечит честь этого дома, не лишившись права своей любви.

— Черт побери! Ваше средство — всеобщая панацея, — сказал граф Овернский, — благоволите сообщить.

— Это обещание короля жениться на мадемуазель Анриэтте де Бальзак д’Антраг.

— Я согласна! — сказала Анриэтта.

— Таким образом, — перебила Мария Туше, наслаждавшаяся своим торжеством, — король может не жениться после смерти королевы Маргариты; тогда он не женится ни на ком, и Анриэтта не будет бояться соперницы.

— В самом деле, — сказал д’Антраг, — обещание было бы действительным.

— Если король подпишет, — заметил граф Овернский, — но подпишет ли он? Это напоминает мне человека, который проехал бы реку сухим, если его лошадь выпьет всю воду, но выпьет ли она?

— Если король не подпишет, это значит, что на его нежность полагаться нельзя, и я откажусь, — сказала Анриэтта.

— Вы сделаете хорошо, дочь моя; честь прежде всего; но это не мешает обеспечить вам сто тысяч экю, — заметил отец.

— Напротив, — сказал граф Овернский.

— Действуя таким образом, — докончила Мария Туше, — мы навсегда освободимся от неизвестности. Да или нет заставят заключить или уничтожить дело навсегда.

— Вы очень надменно поступаете с королем.

— Кто нам мешает теперь? — возразила Мария Туше, с гордостью вспоминая прошедшую опасность и смерть ла Раме, которая навсегда освободила Анриэтту. — Ничто не препятствует нам теперь, и чем более будут требовать от короля, тем лучшее мнение получит он о сокровище, которое отыскивает.

— О настоящем сокровище, — сказал граф Овернский с улыбкой и поклоном, дерзко оскорбительными для его сестры.

— Бездонное сокровище! — прибавил достойный отец, целуя девственный лоб, на котором столько раз появлялась постыдная краска. Тут лакей доложил, что синьора Галигай ждет дам в их кабинете.

— Ворожея! — вскричал граф Овернский. — Я бегу!

— Нет, останьтесь, — сказал Антраг, — придумаем вместе дарственную запись и обещание женитьбы.

— Я сама хочу это просмотреть, — поспешила прибавить Мария Туше, садясь возле сына и мужа.

«Пойду скорее к Элеоноре, — подумала Анриэтта дрожа, — ее визит сегодня тревожит меня».

Она прошла в кабинет, где Элеонора, опираясь локтем о стол и опустив лоб на руку, следовала пальцем на скатерти за причудливыми арабесками вышивки. Она была озабочена.

— Что такое случилось? — спросила Анриэтта, умевшая угадывать настроения своей поверенной.

— Важное дело, — сказала итальянка, — Понти вчера дрался.

— Какое нам дело и откуда ты знаешь этого человека?

— Я его знаю, для наших общих выгод. Хотите знать, за что он дрался?

— Ты меня пугаешь своими ораторскими предосторожностями. Не о мне ли дело шло в ссоре?

— Судите сами. Понти был в трактире, где обедают дежурные гвардейцы; говорили о любви короля и о том, кто сменит маркизу де Монсо, ныне герцогиню де Бофор?..

— Ну?

— Многие назвали вас; это право, принадлежащее вашей красоте.

— Когда ты делаешь мне комплименты, Элеонора, я дрожу. Далее! далее!

— Господа, — сказал Понти, у которого голова закружилась от вина, — особа, которую вы называете, никогда не будет ничем для короля.

Его спросили почему.

— Да, почему? — спросила Анриэтта, все более тревожась.

— Потому что я не хочу.

Обе женщины переглянулись. Элеонора продолжала свой рассказ.

— Как! — сказал Понти один гвардеец. — Мадемуазель д’Антраг, прекрасная, благородная, безукоризненная, не заслуживает любви короля?

— Безукоризненная! — вскричал Понти с горьким смехом. — Ах, черт побери!.. Если королю нужна ее добродетель, я могу сообщить ему об этом кое-что.

— Негодяй! — прошептала Анриэтта. — Что же отвечали ему?

— Обнажили шпаги, когда явился Крильон.

— Я полагаю, он наказал дерзкого?

— Вот что он сказал гвардейцам: «Вы все дураки, и все просидите под арестом».

— Это оскорбление, — сказала Анриэтта, помертвев.

— Более опасное, чем вы думаете, — возразила Элеонора, — потому что эти слухи могут дойти до короля. Вы должны принести энергическую жалобу.

Она замолчала, увидев, что Анриэтта, сжав губы, потупила голову и глубоко размышляла под двойной тяжестью стыда и страха. Элеонора поняла, что мадемуазель д’Антраг не станет унижаться до такой степени без причин.

— Что за нужда до обвинения этого Понти, — продолжала Элеонора, — если он не может его доказать!

В то же время она пытала взором смущенную душу Анриэтты, все молчавшей.

— Разве он может его доказать? — прошептала она.

— Может быть, — слабо произнесла Анриэтта.

— Каким образом?

— Есть письмо от меня.

— К кому? Боже мой!

— К… к другу этого Понти.

— К Сперанце? — вскричала флорентийка.

— Да.

— И вы мне ничего не сказали… какое несчастье! Надо отнять это письмо.

— О! я все пробовала: слезы, угрозы, просьбы. Он не хочет мне отдать. Я думаю только об этом день и ночь. Но как найти это письмо? Где он его спрятал? Сколько раз я думала поджечь его дом, сколько раз я хотела заколоть его самого, этого злодея Эсперанса!.. Но у него ли в доме это письмо? носит ли он его на себе? Не сделаю ли я бесполезного насилия? Что же делать? Как я страдаю! Я сойду с ума!

— Что говорит ваша мать? — спросила Элеонора.

— Неужели ты думаешь, что я призналась ей в этом проступке? Не сделала ли я уже довольно признаний? Не достаточно ли упивалась я стыдом в ее присутствии?.. Ты одна, Элеонора, знаешь мой тайну. Спаси меня! Ты узнаешь все, узнай по картам, где это письмо… возьми его, спаси меня!

— Разве это письмо очень вас компрометирует?

— Если оно попадет в руки короля — я погибла.

— В самом деле? — вскричала итальянка с странным выражением. — Ну, успокойтесь, синьора, я вас спасу.

— Ты найдешь это письмо?

— Да; но воротитесь к вашей матери и ни слова более!.. Предоставьте это дело мне. Я скоро сообщу вам что-нибудь.

Анриэтта поцеловала итальянку с безумной радостью.

«То, что карты мне не скажут, я узнаю от Аюйбани», — подумала Элеонора с улыбкой.

«Я зашла слишком далеко, — подумала Анриэтта, — и отдала себя на произвол Элеоноры, но я буду наблюдать за ней».

Она воротилась к матери, итальянка ушла по потайной лестнице.

Де Майенн провел ночь не совсем спокойную в Монсо. Он должен бы, однако, спать крепко в доме такой благородной хозяйки, как Габриэль. Но лотарингец знал историю и припоминал множество победителей, которые заплатили тюрьмой за безрассудное предприятие побежденного. Он с нетерпением ждал дня, чтобы новые уверения Генриха Четвертого подтвердили вчерашнее великодушие. Утро вечера мудренее.

Он нашел короля таким же спокойным и любезным, как после сцены в гроте. Многочисленная толпа придворных присутствовала при свидании новых друзей. Генрих взял за руку лотарингского принца и поспешно увел его в парк.

— Поговорим о делах, как мы условились, кузен, — сказал король.