— Ваше величество мне сказали, что разговор будет непродолжителен, — отвечал Майенн.

— Он продолжится сколько вы хотите, кузен. Он будет короток, если вы потребуете малого, и продолжителен, если вы потребуете многого; это зависит от вас.

Герцог удостоверился проницательным взглядом в искренности короля и высказал свои условия так вежливо и твердо, как только мог. Он потребовал, по обычаю, обеспеченных городов, не для себя, говорил он, а для своих сторонников на шесть лет.

— Сколько вам нужно? — спросил король.

— Три. Это слишком много, государь?

— Пусть будет три; какие вы предпочитаете?

— Мне хотелось бы Шалон, если ваше величество не против этого, потом город Серр в Бургундии и, наконец, Соассон.

— У вас прекрасный вкус, кузен; возьмите это все.

— Государь, в этой несчастной войне принимали участие многие мои друзья.

— Вы хотите, чтобы они были избавлены от всяких обвинений и упреков за прошлое?

— Точно так, государь. Мне казалось бы жестоко оставить этих добрых друзей в затруднениях, от которых ваша доброта освободила меня.

— Согласен, кузен; все ли это?

— Мне стыдно просить так много, но эта война была предпринята для пользы католической религии и мне не хотелось бы, ради моей чести, чтобы сказали, что в мирном договоре, заключенном с вашим величеством, бывший начальник лиги ничего не выговорил для…

— Для лигеров, это справедливо. Посмотрим, что могло бы сделать вас приятным для этих господ, вас, слышите ли, кузен? Потому что я совсем не желаю сделать им удовольствия.

— О государь! Одна небольшая статья, один крошечный пункт против гугенотов.

— Я не принадлежу уже к реформатской религии, кузен, и следовательно, имею право согласиться на ваше желание, с условием, однако, чтобы вы не потребовали новой Варфоломеевской ночи.

Оба засмеялись.

— Послушайте, — прибавил король, — у вас есть три города, делайте с ними, что хотите.

— Я прошу, — сказал Майенн, — чтобы все офицеры и чиновники в этих трех городах были католики.

— В продолжение шести лет, кузен?

— Да, государь.

— Ну, если только в этом состоит весь вред, который вы делаете кальвинистам, я согласен.

— Злые языки не скажут, — прибавил Майенн, обмахиваясь платком, потому что король водил его большими шагами по солнцу, и с него струился пот, — что я поступил как эгоист.

— Нет, кузен, — сказал Генрих, лукаво смотря на запыхавшегося толстяка, но ускоряя шаги, — римско-католическая религия будет довольна вами. Это все ваши условия?

— Позволите ли вы, — сказал Майенн, — поговорить немного и обо мне теперь, когда я обеспечил спокойствие других.

— Говорите, герцог, говорите о себе.

— Государь, вот щекотливый пункт. Я очень компрометировал свое состояние в этой войне.

— Я думаю, — сказал Генрих. — Но ведь города, которые вы занимали, платили вам контрибуцию… мои города.

— О государь! Самую безделицу, между тем как я и мои приверженцы разорялись.

— Бедный кузен!

— Ваше величество дорого мне стоили, — прибавил лотарингец со вздохом уныния и утомления.

Король все ускорял шаги, поднимаясь на пригорки и шагая по долинам, как настоящий беарнский охотник.

— Сколько могли вы истратить таким образом? — спросил Генрих, который чуял итог, соразмерный со вздохами де Майенна, и остановился на минуту, чтобы послушать этот итог.

Герцог вместо ответа громко сказал:

— Уф!

«Если я дам ему обдумать, — подумал Генрих, — он удвоит сумму».

И он пошел вперед, прежде чем герцог успел перевести дух.

— Государь, ваше величество испугаетесь, если я вам скажу настоящую цифру, и я сам никогда не осмелюсь просить короля войти в мои сумасбродства. Только считая оружие, боевые припасы и жалованье войск, больше миллиона.

— О! о! — сказал король, нахмурив брови.

— А на договоры и разные потери еще миллион.

— Кузен…

— На суммы, отнятые вашими победоносными войсками, на контрибуции, собранные с моих владений, на конфискации еще миллион, по крайней мере.

— Вы были богаче меня, кузен, если потеряли все это, — сказал король несколько сухо, — потому что если бы мне пришлось выплатить подобную сумму, я сделался бы банкротом.

Лотарингец увидал, что он зашел слишком далеко.

— Государь, — сказал он, — сохрани Бог, чтобы я заставил ваше величество поплатиться за ошибки, сделанные мной! Платит побежденный, а не победитель.

— Здесь нет ни того, ни другого, — отвечал Генрих с кротостью, — мы друзья.

И он опять быстро зашагал.

— Ну, если мы друзья, — сказал герцог, покраснев как мак и с трудом ворочая своим пересохшим языком, — сделайте мне одолжение, остановитесь на минуту, потому что я задохнусь, если вы не сжалитесь надо мной.

— Бедный кузен! — сказал Генрих, смеясь. — Вот мое единственное мщение вам. Остановим наши ноги и наши счеты. Вот прекрасная дерновая скамья; заметьте, что я увел вас на сто шагов от замка, где в погребах герцогини находится в избили это арбоасское вино, которое вы так любите. Чтобы нам кончить, скажите, какая сумма вам нужна?

— Тремястами тысячами экю, государь, я заплачу самое главное; но если бы было триста пятьдесят…

— Мы прибавим пятьдесят тысяч, кузен.

— Ну, это все, государь, — сказал герцог с радостью.

— Дайте мне руку, Майенн, кончено.

Герцог отер себе лицо, как человек, спасенный от смерти. Генрих послал за дворецким, чтобы герцог освежился. В это время подошли придворные и вместе с ними герцогиня де Бофор. Майенн встал, чтобы приветствовать прекрасную хозяйку. Габриэль была ослепительна счастьем и красотой.

— Вы видите, герцогиня, — сказал король, — что если бы мои ссоры с де Майенном могли решаться бегом, как на олимпийских играх, я побеждал бы его каждый раз…

— И положили бы в могилу, — прибавил герцог, — если бы король не сжалился надо мной, я умер бы сейчас.

— Но уж и вы также не приготовляетесь ли на бег, герцогиня? — продолжал король. — На вас амазонка.

— Государь, я дала обещание быть у обедни, если Господь позволит вам примириться с герцогом, и приготовляюсь исполнить обещание.

— Уж не собираетесь ли вы в церковь Святого Иакова Компостельского? — спросил король.

— Я собираюсь в Безон, государь, и воспользуюсь соседством, чтобы съездить в буживальский дом моего отца.

— В Безон? Это правда, я забыл, — прошептал король, задумавшись.

— В Безон! Это, кажется, знаменитый монастырь? — спросил герцог.

— Женевьевцев, да, кузен, — отвечал Генрих выразительно. — В этом монастыре живет тот монах, которого герцогиня назвала вам вчера.

— Мой советник, герцог, первый виновник нашего настоящего спокойствия.

— Кажется, брат Робер?

— Да, герцог.

— Ну, продолжайте ваши приготовления, герцогиня. Может быть, мы поедем вместе в ту сторону.

Удивленная Габриэль хотела расспросить. Король сделал ей знак, который она поняла и прошла дальше, чтобы оставить Генриха с Майенном.

— Кузен, — начал король после краткого молчания, — мы думали сейчас, что кончены наши дела. Ну, нет, они еще не кончены, потому что мне остается, если не предложить вам условие, то, по крайней мере, просьбу… Успокойтесь, это деликатность, которая, я надеюсь, не будет значить ничего для такого благородного человека, как вы.

— Я слушаю вас с величайшим вниманием, государь. Это насчет чего?

— Насчет брата Робера.

— Я его не знаю, государь.

— Это правда; но он, кажется, вас знает. Я должен начать несколько выше. Вы меня слушаете, не правда ли, любезный кузен?

«Что он хочет мне сказать?» — подумал Майенн, удивленный серьезным видом короля после такой дружеской фамильярности.

Генрих, потирая лоб рукой, казался погружен в озабоченность, как приличнее приступить к делу. Де Майенн ждал первых слов, не без некоторого беспокойства.

— Вы мне обещаете исполнить все, о чем я вас попрошу, кузен? — сказал король.

— Если это зависит от меня, государь, обещаю.