— О! Я об этом думала, — печально сказала Габриэль. — Мне хотелось бы взять его с собой. Но имею ли я право отнять его у отца? Король любит этого ребенка.

Оба потупили голову, вздох вырвался из груди обоих.

— Конечно, я делаю преступление, оставляя моего сына, — прошептала Габриэль.

— Вы предпочтете быть убитой, оставаясь при дворе, Габриэль; вы думаете о вашем сыне и уже забываете меня!

— Я сделаю преступление, если это нужно, но не низость, — прошептала герцогиня, пожимая руку Эсперанса, — я принадлежу вам; я должна была размыслить прежде чем вручать вам мою судьбу… Теперь слишком поздно! Если король справедлив, он скоро возвратит мне моего сына.

— Будьте спокойны, Габриэль; Анриэтта д’Антраг позаботится возвратить его вам. Итак, не надо колебаться; все ли решено?

— Все.

— Завтра вечером мы будем соединены или разлучены навсегда, потому что, предупреждаю вас, если нас остановят, я стану защищаться, а защищаться против короля значит вдвое подвергаться смерти.

— Мы будем защищаться, Эсперанс, — спокойно сказала герцогиня, — лучше пасть вместе, чем томиться отдельно в тюрьме.

— Если так, — возразил Эсперанс, тронутый этой твердостью, — ничто не удерживает нас более, и мы преодолеем все препятствия. Ночи еще длинны. Мы приедем в Диеши прежде, чем вздумают послать за нами погоню, потому что, для того чтобы нас догнать, король должен дать приказания через шесть часов, последующих за нашим отъездом, а он узнает о нашем отъезде, может быть, через двадцать часов спустя. Мы будем уже вне Франции.

— Да услышит вас Бог!

— Бог видит чистоту моего сердца, знает борьбу с этой любовью, знает непоколебимую преданность моей любви.

— Богу известно, Эсперанс, что вы мое единственное честолюбие и мое единственное счастье.

— Он слышит клятву, которую я произношу перед ним, — вскричал Эсперанс, — любить вас, пока мое сердце бьется, пока капля крови останется в моих жилах!

— Вам также вся моя жизнь, — сказала Габриэль, обвивая руками шею Эсперанса, на которого она посмотрела так страстно, что слезы выступили у них обоих на глазах и, смешавшись, потекли по щекам в торжественном поцелуе, которым они запечатлели эту клятву.

— Как мы печальны, — продолжал молодой человек, — для людей, уверенных в своем счастье, это неблагодарность.

— От печали, вы думаете, так переполнено мое сердце? Иногда плачут от радости; но есть верное средство осушить мои слезы: не уходи, сожми меня в твоих объятиях.

— Завтра ничто нам не помешает, но сегодня, прости, что я тебе напоминаю, Габриэль, становится поздно.

— Вы уходите? — вскричала она тоном, который впечатлил Эсперанса.

— Это необходимо.

— Нет! нет! останьтесь! Только здесь, возле меня вы в безопасности.

— Король может прийти после игры; не подвергайте меня необходимости спрятаться, Габриэль. Притом, как могу я потерять всю эту ночь, которую могу так полезно употребить на приготовления для вечного соединения?

— О боже мой, — сказала Габриэль задумчиво и уныло, — я не подумала, что вам надо уйти, какая темная ночь!

— Она лучше меня скроет.

— Ветер ревет.

— Он заглушит мои шаги. Успокойтесь, моя возлюбленная, прикажите Грациенне выпустить меня.

— О нет! — вскричала молодая девушка, которая слышала. — Я могла быть вам полезна, когда вы пришли, а теперь могу возбудить подозрение, провожая вас. Возьмите ключ у герцогини, он отворяет все двери в замке; только у короля есть такой. С этим ключом вам не нужен никто, а это очень важно в такой час, потому что становится поздно.

— Слышите, Габриэль, становится поздно; до завтра!

— Навсегда, Эсперанс! — остановила она его. — Проведите эту ночь в комнате Грациенны, я оставлю ее у себя, а завтра на рассвете…

— Герцогиня, отпустите его, — сказала Грациенна, — днем его узнают.

— Пусть же он уходит… Но таким образом… о! таким образом не узнают ли его, несмотря на темноту? Оставьте вашу шляпу, Эсперанс, ваш вышитый плащ и наденьте плащ моего управляющего. Те, которые вас увидят, примут вас за моего человека.

— Он и без того ваш, — улыбаясь, заметила Грациенна, которую за эту остроту расцеловали оба любовника.

Она подала молодому человеку плащ, назначенный Габриэль, и переодетого таким образом Эсперанса узнать было нельзя. Предлогов больше не было, надо было уходить. Из сердца любовницы вырвались болезненные рыдания, которые поцелуи любовника не могли заглушить и которые безотчетно взволновали его самого.

— До завтра, — повторяла Габриэль, — до завтра! По какой дороге пойдет он, Грациенна?

— Просто по коридору, а потом по лестнице. Чем проще он выйдет, тем лучше.

— Притом, какое препятствие могу я встретить, я не вижу никакого.

— И я также, — сказала Грациенна.

— И я, — прибавила Габриэль.

— Ну так прощай! до завтра!

Они обменялись в тысячный раз прощальным поцелуем. Грациенна, упрямая, как верная собака, тащила Эсперанса к двери за плащ. Вдруг Габриэль бросилась и опять его схватила.

— Ты меня любишь, не правда ли?

— Должен ли я тебе отвечать?

Она приложилась губами к уху Эсперанса и прибавила:

— Скажи мне, что ты уходишь счастливый.

— До того счастливый, что мне кажется, нечего больше ожидать от этой жизни.

— Меня! меня! мою любовь!

— Ради бога, сударь, уходите! — сказала Грациенна, употребляя силу, чтобы разлучить его с Габриэль, которая без чувств упала к ней на руки.

Коридор был темен, холодная тишина царствовала повсюду. Эсперанс, взяв с собой ключ, сам отпер дверь и, прислушавшись, приглядевшись, переступил за порог твердыми шагами и быстро пошел впотьмах.

Уже Эсперанс прошел коридор и начал спускаться с лестницы, когда позади него послышались шаги. Он обернулся и, несмотря на темноту, увидел человеческую фигуру, отделявшуюся от амбразуры окна, в которое пробивался не свет — в эту ночь никакого света не было — а темнота, менее мрачная.

Эсперанс остановился, чтобы посмотреть: тень шла с его стороны, потом также остановилась. Встревожившись, он стал поспешно спускаться и скоро позади него раздались шаги на первых ступенях лестницы.

«Неужели за мной следят?» — подумал он с некоторым волнением.

Но так как он прекрасно знал Фонтенебло и его бесконечные извороты, он льстил себя надеждой, что сбил с пути шпиона, если это был шпион. Он удвоил шаги и пошел по другому коридору, который вел к павильону оранжереи. Быстрые шаги, звучно раздавшиеся на каменных плитах коридора, показали ему, что за ним следуют. Эсперанс подумал, что надо поскорее добраться до двери и, если осмелятся следовать за ним и в эту дверь, то покончить с врагом. Он ускорил шаги, направляясь к двери, которая из оранжереи вела на двор Принцев. Но там его зоркий глаз приметил, что дверь заперта, а за дверью отряд солдат, сидевших во дворе и старавшихся развести огонь, который гас от дождя, несмотря на все их усилия.

«Зачем тут пост? — подумал он. — Обыкновенно тут не бывает солдат. Но мне не нужно проходить по этому двору. Сначала выйдем отсюда».

В самом деле оставаться тут было бы опасно. Он мог очутиться между воротами и шпионом, шаги которого приближались к нему. Он спрятался в угол, удерживая дыхание, чтобы пропустить вперед себя и рассмотреть своего преследователя. Он не обманулся в ожидании: этот человек прибежал и опередил его на три шага. Эсперансу хотелось броситься на него и задушить, но он мог вскрикнуть, солдаты могли услыхать. Подобная огласка в доме короля могла безвозвратно погубить все драгоценные интересы, которые Эсперанс лучше защитит ловким побегом. При слабом свете головней, разгоравшихся во дворе, Эсперанс смутно увидал фигуру шпиона; это была тень худощавая, с нетвердой походкой и уже запыхавшаяся, как собака, гнавшаяся за оленем.

Эсперанс выбежал из своего угла и с новой мыслью воротился назад, между тем как шпион, прислонившись к двери, спрашивал себя, куда девалась его добыча. Подняться на лестницу и отворить ключом, данным ему Грациенной, дверь левого коридора было для молодого человека делом одной минуты. Он очутился таким образом в коридоре, заваленном брусьями, из которого впоследствии Генрих Четвертый сделал знаменитую Оленью галерею. Эсперанс запер за собой дверь и начал смеяться, думая об обманутом ожидании шпиона. Он знал, что в конце этого коридора есть лестница, которая ведет на Овальный двор, и ничто не тревожило его более. Он перевел дух.