Эсперанс бросился на ла Раме.

— Ты не был повешен утром, — сказал он, — ты будешь удавлен вечером.

Он как клещами сжал руку ла Раме, обезоружил его, бросил кинжал на пол и схватил ла Раме за горло. Щеки ла Раме налились кровью, испуганные глаза страшно выкатились, и пена показалась у него на губах. Он упал.

Вдруг Эсперанс вскрикнул и опустил руки. Ла Раме, освободившись, с потом на лбу, отскочил назад, оставив Эсперанса посреди комнаты, с широкой раной, из которой лилась кровь. Убийца, наклонившись, поднял кинжал и вонзил его Эсперансу в грудь. Мария Туше отступила, обезумев от страха перед этими страшными потоками крови, которые потекли по полу к ее ногам.

Эсперанс хотел протянуть руку, чтобы схватить шпагу, но это движение окончательно лишило его сил, туман пронесся перед его глазами, ноги подкосились, и он упал, прошептав:

— Крильон! Крильон!

Зрелище было ужасное: с каждой стороны этого трупа, возле балкона и спальной Анриэтты, оба убийцы, бледные и безмолвные, переглядывались, словно в бреду. В соседней комнате раздались душераздирающие крики, а в парке соловей приветствовал своим пением на каштановых деревьях первый луч луны.

Вдруг два веселых и пьяных голоса и громкие удары в дверь раздались в павильоне. Звали Анриэтту и госпожу д’Антраг.

— О! — закричала она. — Мой муж и граф Овернский.

— Отворите! Отворите! Я хочу видеть сестру, — говорил сын Карла Девятого, шатаясь на ступеньках павильона, — покажите мне хорошенькую королеву…

А господин д’Антраг захохотал во все горло. Эти слова пробудили госпожу д’Антраг, как труба Страшного Суда. Она задула свечи, но одна загорелась опять, и бросилась к двери, чтобы помешать графу Овернскому идти дальше.

Ла Раме, зубы которого стучали от страха, искал выхода ощупью, как будто он был слеп. Он, сам не зная, что делает, стучал в дверь, за которой скрылась Анриэтта, крича от ужаса, цепляясь ногтями. Наконец ла Раме отворил балкон и бросился в пространство. Раздались два крика, один от удивления, другой от бешенства, потом яростная погоня, которая мало-помалу смолкла в сумраке ночи.

Эсперанс упал, скорее оглушенный ударом, чем лишенный чувств. Потрясение от падения окончательно возвратило ему сознание, он с трудом открыл глаза и увидал себя лежащим посреди комнаты при печальном свете свечи, точно освещавшей мертвеца. Он положил руку на рану, другой оперся о пол и приподнялся. Мысли несчастного молодого человека сталкивались, как легион призраков, как беспорядочная масса грез. Ему казалось, что дверь комнаты Анриэтты незаметно отворилась и что сама молодая девушка, с лицом бледным, с глазами дикими, высунула сначала голову, потом руку, потом вышла медленно из смежной комнаты. Эсперанс узнал Анриэтту. Она слушала, она смотрела. Она сделала шаг и устремила испуганный взгляд на бедного Эсперанса. Он хотел заговорить, но не имел сил, он хотел улыбнуться, но голова его была в темноте, и эта высокая улыбка была потеряна.

Анриэтта подходила, постепенно становясь смелее. Эсперанс тихо ее благословлял.

«Она идет, — подумал он, — чтобы перевязать мне рану или чтобы принять мой последний вздох. Эта сострадательная мысль будет зачтена ей перед Богом и может загладить ее проступки».

Анриэтта, подойдя к молодому человеку, наклонилась и протянула к нему руку. Но не затем, чтобы перевязать его рану, и не затем, чтобы принять последний вздох своего любовника. Она ухватилась дрожащими пальцами за длинный кошелек, в который Эсперанс спрятал ее записку, и начала отвязывать кошелек от пояса. Господь допустил, чтобы к Эсперансу возвратились на одну минуту сила и жизнь. Он сделал движение, чтобы защититься, и вздох вылетел из глубины его возмутившегося сердца.

Увидев, что он опомнился, Анриэтта вскочила вне себя. Она раскрыла рот и не могла вскрикнуть. Она отступала, по мере того как умирающий приподнимался все выше и выше, страшный от гнева и бледный от отчаяния.

— О!.. — сказал ей Эсперанс гробовым голосом. — О! Низкая, гнусная женщина! Грабить трупы!.. Тебе нужна записка Эсперанса, как был нужен перстень Урбена!.. Боже, накажи ее! Боже, я не прошу жизни, но дай мне силу умереть не здесь!

— Черт возьми! — закричал в то же время человек, с шумом спрыгнувший с балкона в комнату. — Кто это говорит о смерти, месье Эсперанс? О, я это знал! Бедняжка, этот злодей убил его!

— Понти!.. Спаси меня!

— Ай-ай-ай! — вскричал гвардеец, вырывая волосы у себя на голове.

— Спаси меня, Понти!

Понти тотчас схватил Эсперанса свей геркулесовской рукой, взвалил его на широкое плечо, а другой рукой ухватился за ветвь, которая затрещала, согнувшись до земли, и исчез со своей добычей.

Анриэтта закрыла глаза, протянула руки и упала без чувств.

Может быть, читателю будет интересно следовать за де Бриссаком после его выезда из дома д’Антрагов, когда он так боялся, чтобы испанец не поехал вместе с ним, то есть чтобы не помешал ему.

Парижский губернатор предпринял важное дело, и все последствия неудачи были ему известны в совершенстве. Самым меньшим несчастьем была его смерть и разорение одной части Франции. Успех, напротив, обещал для него блистательное счастье и спасение отечества. Вопрос состоял в том, чтобы решить между Лигой и королем, между Францией и Испанией. Но для того чтобы сделать этот выбор, надо было узнать сильную и слабую сторону обоих вопросов. Это недоумение заставило де Бриссака провести много ночей в лихорадочной бессоннице. Но человек энергический не вечно живет со змеей в сердце, он предпочитает завязать борьбу и умрет или убьет. Бриссак решился победить змею. Собрав достаточно сведений о Лиге и об испанцах во время своих ежедневных сношений с ними и участия в их советах, хорошо узнав вероломство одних и глупость других, он хотел узнать, что он должен думать о другой партии, стремившейся овладеть Францией. Он хотел сам узнать силы и идеи этого Беарнца, которого так старались победить, и говорил себе со своим прямым здравым смыслом, что презираемого врага никогда не боятся до такой степени. Надо было выбрать себе властелина, и в этом властелине друга довольно могущественного, для того чтобы он составил состояние того, кто дат ему трон. Кого выбрать: Майенна, Филиппа Второго, Генриха Четвертого? Вот что выдумал парижский губернатор, человек, как мы сказали, чрезвычайно находчивый.

«Благодарность, — думал он, — плод, не растущий сам по себе на дереве политики. Ему надо помочь цвести и созреть, и надо, когда он созреет, не допустить его упасть к соседу или позволить первому проходящему мимо ловкому плуту сорвать его».

Есть несколько способов, чтобы завоевать признательность великого человека. Оказать ему такие услуги, чтобы он не мог, несмотря на свое желание, забыть о них, или подвергнуть его такой опасности или такому вреду, чтобы он не мог отступить перед выкупом, предлагаемым ему.

Бриссак выбрал этот последний способ, потому что он слышал, что Беарнец неблагодарен и не памятлив. Он решился так напугать Генриха Четвертого, чтобы он никогда этого не забывал: плата будет скорее и лучше.

План его состоял в том, чтобы захватить Генриха Четвертого во время перемирия. Предприятие не представляло никаких затруднений. Уже целую неделю Генрих проезжал почти один по парижским окрестностям; очень занятый новой любовью, он пренебрегал всеми предосторожностями. Если де Бриссак не приведет этот план в исполнение, не было никакого сомнения, что сегодня же или завтра герцог Фериа употребит его с испанским королем. Не лучше ли, говорил себе Бриссак, воспользоваться выгодой французу? С двенадцатью храбрыми людьми, такими храбрыми, что они не будут знать, против кого их посылают, Бриссак велит караулить дорогу, по которой король проезжает каждый вечер. Генрих, всегда переодетый, не будет узнан и, конечно, не скажет, кто он. Пленника приведут к Бриссаку в какое-нибудь очень отдаленное, очень надежное место. А там, уже по вдохновению и судя по тому обороту, который примет разговор, парижский губернатор разрешит наконец, и, конечно, в свою пользу, великий вопрос, разделяющий всю Францию и держащий в недоумении всю Европу. Генрих будет выдан Майенну, что очень позволительно для лигера, или по крайней мере, если ему будет возвращена свобода, то за хороший выкуп. Таков был план Бриссака, и мы не преувеличиваем, называя его замысловатым.