Сторонники политического брака короля с отчаянием видели, как развивалась его любовь к Габриэль. Во главе этих заговорщиков, хотя отдалившись от всякой пошлой интриги, Сюлли не переставал повторять, что маркиза была для Генриха самым опасным из всех обольщений. В самом деде, говорил умный гугенот, короля можно захватить только сердцем. У него слишком много ума, слишком много здравого смысла, слишком много рассудительного эгоизма, для того чтобы не угадать корыстолюбивых расчетов, более или менее прикрытых хитростью любовницы. Но против истинного бескорыстия, против искренней горести, против честной привязанности он бессилен, он подчиняется очарованию, он любит домашнее спокойствие, целомудренную ровность характера доброй женщины. Габриэль, которая не хочет ничего и не требует ничего, которая всегда смеется и никогда не ссорится, эта ужасная совершеннейшая женщина всегда мешает королю жениться. Если только, прибавлял он с гневом, она не заставит его, против своей воли, сделать ее французской королевой.

Эти идеи, переходя от Сюлли к Замету, от Замета к Антрагам возбуждали в них страшную бурю. Элеонора раздувала ее энергически, Анриэтта, мужественная, гордая, не примечала, что сделалась невольницей своего орудия. Элеонора постоянно рассказывала Анриэтте то, что могло возбудить в ней гнев и приводить ее к поступку, за который ответственность итальянка побоялась бы взять на себя. Только бы ее интрига делала шаг вперед, Анриэтта не отступала никогда. Идти вперед — таков был девиз Антрагов. Роль Элеоноры обрисовывалась также ясно, с оттенком чисто итальянским: заставить идти вперед — вот каков был девиз флорентийского союза.

Рассказав эти подробности, последуем за обеими женщинами в сад Замета, по которому они гуляли, срывая там и сям цветы, еще влажные от утренней росы.

Посланный короля, аккуратный как солнечный луч, явился в ту минуту, когда Элеонора рассказывала своей приятельнице об отъезде Эсперанса ночью. Это обстоятельство, рассказанное только как подробность ежедневного надзора, это простое донесение полиции союзников не взволновало Анриэтту, привыкшую слушать, что в такой-то день Эсперанс отправился на охоту, в такой-то пробовал лошадь, в такой-то, наконец, запирался в домике предместья. Приход ла Варенна представлял больший интерес. Анриэтта взяла письмо, чтобы прочесть его, поодаль. При первых словах она вскрикнула от радости. Этот крик подозвал к ней Элеонору. Обе молодые женщины вошли в тенистую аллею, которая скрыла их на минуту от глаз ла Варенна.

— Знаешь, что король предлагает мне, Элеонора?

— Догадываюсь, — сказала лукавая флорентийка, — но все-таки скажите.

— Полдник в Сен-Жермене сегодня вечером.

— О! о! Что скажет граф д’Антраг? Полдник… вечером… Сен-Жермен… вот три ужасные слова для добродетели девушки!

Странная улыбка Анриэтты очень скоро доказала Элеоноре, что ее добродетель способна выдержать такие ничтожные опасности.

— Я знаю, — продолжала итальянка, понимавшая даже молчание, — я знаю, что вы не согласитесь ни на что до падения вашей соперницы. Но все-таки опасность есть. Притом, если маркиза застанет вас с королем?

— Маркиза уехала сегодня рано утром в Монсо.

— Уехала одна? — спросила итальянка.

— Конечно, если король пользуется ее отсутствием, чтобы предложить мне этот полдник.

— Уехала одна! задумчиво повторила Элеонора.

— Я вижу, что очень выгодно, — продолжала Анриэтта, — воспользоваться этим отсутствием, чтобы провести час с королем и сказать ему несколько добрых истин.

— Что правда, — сказала Элеонора задумчиво.

— О чем ты думаешь?

— Об этом отъезде в Монсо.

— Ты думаешь, что это хитрость Габриэль, для того чтобы застать врасплох короля? Маркиза неспособна на подобную мелочь, это хорошо для таких дур, как мы, моя милая, а у маркизы душа великая, как верно говорит месье Эсперанс, у которого душа огромная. Великие души не подстерегают и не шпионят, фи!

— Это правда, маркиза уехала в Монсо не затем, чтобы вас застать врасплох.

— Ты, кажется, бредишь наяву. Куда смотрят так пристально твои большие глаза?

— Они стараются следовать за Сперанцой, который также уехал сегодня утром.

— Эти совершенные любовники захотят встретиться? — с презрением сказала Анриэтта. — Никогда! Это было бы вопреки их совершенству, и они не дадут нам над ними этой победы. Сперанца, как ты говоришь, отправился с любовью подмечать в грязной траве следы какого-нибудь зверя, потом он страстно пройдет пять или шесть лье по лесу, исцарапав себе руки и лицо колючками. Наконец, в пароксизме нежности, он пошлет малую или крупную дробь в какого-нибудь зверя. Вот что сделает Сперанца, идеал любовников, вот что он делает в ту минуту, когда я говорю с тобой. Потом, запыленный, весь в поту, он сядет за стол с этими двумя служаками Крильоном и Понти. Они опорожнят несколько бутылок, и икота очень гармонически смешается со вздохами. Вот какова его любовь!

Элеонора улыбнулась. Анриэтта, обрадовавшись, что излила свою ненависть в нескольких колких словах, продолжала тоном более серьезным:

— Стало быть, ничто не мешает такой несовершенной женщине, как я, провести час в Сен-Жермене с королем, который желает меня видеть и которого я должна перевоспитать. Перевоспитать совершенно. Отец мой не оставит меня, будь спокойна. Он боится еще больше тебя моей слабости. О, моя слабость! — прошептала она со зловещей молнией в глазах. — Было время, когда мое сердце было слабо… Тогда каждый мучил его сколько хотел. Теперь моя очередь! Довольно презрения, довольно оскорблений, довольно страданий! Слабость для других, а сила и торжество для меня!

— Вы говорите, как должна говорить королева, — сказала Элеонора спокойно и с той самоуверенностью, которая заставляет лесть проникать до глубины сердец, наиболее закаленных. — Что вы будете отвечать ла Варенну?

— Что в назначенный час я буду в Сен-Жермене.

— А который назначен час?

— Четыре часа. Я только успею одеться. Говорят, что маркиза одна имеет вкус во Франции. Мы увидим, скажет ли это король сегодня вечером. Пойдем скорее отвечать ла Варенну. Но я вижу кого-то возле него.

— Это Кончино.

— В сапогах, запыленный, разве твой Кончино тоже охотится?

— Нет, но он следил сегодня утром за Сперанцой и воротился сообщить известия о нем.

— Это прекрасно. Я узнаю их до отъезда.

Кончино, пожав руку ла Варенна, пошел искать дам. Он нагнал их на повороте дороги.

— Ну что? — спросила Элеонора.

— Он поехал по дороге в Мо.

— Он, верно, охотится в Лувре, — сказала Анриэтта.

— Кажется, через Мо едут в Монсо? — холодно спросила Элеонора.

— Это правда, — отвечала Анриэтта, вздрогнув.

— В четырех лье отсюда, в Вошуре, он остановился, — продолжал Кончино, — и ждал.

Обе женщины переглянулись.

— В семь часов приехала, кажется, из Парижа, карета маркизы.

Анриэтта сделала движение.

— Карету провожали, — прибавил итальянец, — только два верховых. Синьор Сперанца подъехал к дверце и поговорил минут десять с маркизой, потом, снова остановившись, пропустил карету вперед, а сам повернул назад.

— Он воротился в Париж? — спросили в один голос обе женщины.

— Нет, он повернул направо через поле.

— И ты не поехал за ним! — вскричала Элеонора.

— На равнине он увидал бы меня; притом я устал; следовать за Сперанцой, когда он едет на вороной лошади, невозможно. Я пойду спать.

Говоря таким образом, Кончино флегматически повернулся спиной и ушел. Анриэтта и Элеонора оставались с минуту в изумлении.

— Они назначили себе свидание в Монсо! — первая вскричала Анриэтта.

— Это вероятно.

— Это наверняка. И для того, чтобы их не видели вместе, они расстались, он поехал в объезд, а она прямо; они сойдутся под тенью деревьев вечером.

— Пока вы будете также под тенью деревьев с королем.

— И мы пропустим подобный случай! — с пылкостью вскричала Анриэтта. — И мы не предупредим короля…