— Как это? — вскричала с беспокойством молодая женщина. — Я полагаю, ничего не случится с королем.

— С королем случится только неудовольствие быть застигнутым на свидании. Он побоится публичной огласки. Он побоится, чтобы огласка не дошла до вас, он убежит. Тогда-то вы увидите, как он выбежит, и вы можете уличить его в неверности.

— Мне надо поместиться напротив отеля Замета.

— В улице Ледигьер? у общего входа? Там, где множество лошадей, лакеев и людей всякого сорта в эту минуту? Там, где вас могут узнать? Нет, нет, нет, маркиза! Притом король выйдет не оттуда.

— Почему же?

— Потому что есть два других выхода. Во-первых, потайная дверь из отеля Замета; я сам встану там, для того чтобы эта дама не убежала оттуда и не соединилась с его величеством.

— А другой выход?

— Вы находитесь тут. Это дверь прекрасного нового дома, значения которого вы, может быть, не знаете.

— Нет, какой это дом?

— Ходят слухи, что его выстроил король, чтобы обеспечить тайну своих неверностей.

— Боже мой!

— В самом деле до сих пор никто не мог узнать, кто хозяин этого дворца, издержки и красота которого совершенно королевские.

— Я понимаю, соседство с Заметом предлог.

— Именно, и от Замета, каким-нибудь проходом можно пройти в новый дом, а выйти оттуда легко. Король выйдет оттуда. Но вы будете у дверей и, несмотря на маску, узнаете тех, кто будет выходить.

— Конечно.

— Теперь посоветуйте маркизе де Монсо беречь свое добро.

— Я не допущу короля подвергаться опасностям для сомнительной выгоды.

— Выгода ничтожна, — сказал незнакомец с каким-то бешенством, оскорбительным для женщины, о которой он намекал, — потому что король обманывает добрую и прекрасную любовницу для… но прощайте; караульте с вашей стороны, а я возвращаюсь к моему посту.

— Я должна вас поблагодарить.

— Не стоит, — отвечал незнакомец со злой иронией, — потому что я раздираю вам сердце, но и мое истерзано в куски. Однако, если вы ревнуете, вы можете насладиться вдоволь счастьем, которое состоит в том, чтобы застигнуть особу, которую любишь, на самом месте измены. Прощайте!

Говоря таким образом, этот странный человек убежал с проворством преследуемого оленя и исчез в изгибе улицы.

— Мужайтесь! — прошептала другая женщина, прижимая к сердцу трепещущую маркизу.

— Вся моя жизнь погибла, — отвечала та, — но я буду иметь мужество, Грациенна. Надо приблизиться.

— А если король нас увидит? Если он узнает, что вы за ним следите, он вам не простит! Какая огласка, не считая насмешек ваших врагов!

— У меня есть враги, это правда, притом не надо давать королю удовольствия видеть меня ревнивой… Это удовольствие, должно быть, для меня одной, — перебила бедная женщина с лихорадочным хохотом, — я должна видеть и быть невидима. Как быть?

— Позволите вы мне придумать средство?

— Да, Грациенна.

— Воротитесь домой, лягте, успокойтесь, и вы мне поверите, если я вам скажу, что я видела или не видела, как вышел король.

— Нет, Грациенна, я тебе не поверю, потому что я знаю твое сердце и знаю заранее ответ, который ты мне принесешь, боясь меня огорчить.

— Обещаю вам…

— Нет, говорю тебе, я увижу собственными глазами, и это смертельное счастье, как говорил этот человек, я выпью до последней капли!

— Тогда я придумаю что-нибудь другое. Вы не можете, едва выздоравливая, оставаться на холоде. Кто знает, сколько времени вы будете ждать!

— Я буду ждать, если нужно, до самой смерти.

— Какое слово! Позвольте мне выйти; я вижу свет в павильоне. Позвольте, говорю я вам. Я придумала средство.

Грациенна легко выпрыгнула из носилок и побежала к воротам, остававшимся открытыми, потому что сторож ждал возвращения кареты. Через несколько минут она подбежала к носилкам.

— Пойдемте, — сказала она, — все устроено.

— Как?

— Я говорила со сторожем этого дома. Я сказала ему, что дама, испуганная разбойниками, хотела оказаться у теплого камина, а особенно, чтобы ее не видал никто. Но…

— Но у этого камина вы увидите, как будут входить и выходить, потому что дверь возле павильона этого сторожа.

— Может быть, он меня увидит, — сказала маркиза, входя в павильон, — но я также увижу его!

Незнакомец не солгал. Действительно, король, когда все думали, что он лег спать, отправился к отелю Замета.

У Генриха сердце билось, как у злодея. Самый нежный и самый неверный из любовников, он распарывал булавкой великое счастье своей жизни. Что-нибудь новое представилось ему, черные глаза после голубых, демон после ангела; он думал, что все спас, когда уносил только свою голову, а сердце оставлял дома.

— Притом, — говорил он себе, — теперь ночь; какой-нибудь куплет между двумя шаловливыми поцелуями, и все погаснет с пламенем свечей Замета. Какой славный человек этот Замет, всегда готов развлекать своего государя! Еще богаче воображением, чем деньгами, он делает веселым мое правление. Все думают, что я в постели, сплю; этот Замет будет меня смешить. Завтра утром, проснувшись в Лувре под моим королевским балдахином, я буду думать, что видел очаровательный сон… а потом как я буду любить мою милую Габриэль!

В таком расположении духа король вошел в дверь, у которой ждал его Замет, шепнувший ему на ухо:

— Она приехала, она одна.

У флорентийца Замета был пир. Танцоры, избранные и немногочисленные, пробовали в большой зале новые танцы. Несколько игроков уселось в углу. Почти все были в масках. Когда король вошел, тоже в маске, никто не пошевелился. Генрих не танцевал, а в карты играл только, для того чтобы выигрывать. Эти два препровождения времени не нравились ему, и он обвел все вокруг унылым взором. Замет приметил это и тотчас вздумал доставить ему третье развлечение.

Замаскированная женщина, закутанная в тонкую драпировку восточного покрывала, сидела в стороне, напротив короля, который уже любовался богатыми контурами ее стана и белизной плеч. Замет неприметным знаком указал этой женщине на короля. Она встала медленно и грациозно. Глаза ее бросали два огненных луча сквозь отверстие маски. Она подошла к королю и, посмотрев ему в лицо пристально, очаровав его, сказала голосом, заглушаемым музыкой:

— Вот, если я не ошибаюсь, скучающий кавалер.

— Это правда, — отвечал король, — но я чувствую, что скука удаляется по мере того, как приближаетесь вы.

— Кавалер, — продолжала незнакомка с легкой иронией, — которому, без сомнения, надоело совершенство.

— Увы! — сказал Генрих. — Разве существует совершенство, о котором вы говорите?

— Не мне отвечать на это.

— Однако вы можете отвечать больше чем кто-нибудь.

— Я имею только одно достоинство, твердо желать то, чего я желаю. Если я беру за руку кого-нибудь, я держу ее твердо; если беру его ум, я оставляю его у себя.

— А его сердце?

— Не будем говорить об этом. Руку можно схватить, ум пленить, а сердце-то где же?

— Сердце, — сказал Генрих, опуская свой пылающий взгляд, — должно находиться под этим бантом из лент, вышитых золотом, которые дрожат на вашем левом боку; атлас волнуется, стало быть, под ним бьется что-нибудь; назовем это сердцем.

Незнакомка, взволнованная этим любовным нападением, потупила голову, и банты ее зашевелились больше прежнего.

— Вы мне бросили вызов, — продолжал король, — вот моя рука. А мой ум вас слушает.

— Я беру вашу руку, — сказала незнакомка с каким-то торжеством. — Но чтобы говорить свободнее, уйдем из этой залы в цветочную галерею, примыкающую к ней. Я, кажется, скажу моему кавалеру много вещей, интересных для него.

— Дай бог, чтобы вы не солгали.

Они вошли в галерею, в которой было очень мало гостей.

— Прежде всего, — перебила эта женщина с взглядом, который заставил трепетать Генриха, — как мне называть этого кавалера? если называть его милостивым государем, он будет смеяться.

— Нет, я смеяться не буду.

— Если я назову его государем, я не осмелюсь говорить откровенно.