— Что вы намерены делать?
Слова доктора Каммингза отнюдь не успокаивали Уилфреда Мейгана. Напротив, они заставляли его страдать еще больше.
Доктор остановился у окна.
— Прежде всего я хочу убедить ее в том, что выздоровление во многом зависит от нее, — сказал он. — А раньше, до этого случая, у вашей жены были странности подобного рода?
Уилфред задумался, пожал плечами. Он знал Джилли не более четырех лет. В первое время после их знакомства она была очень грустной, много страдала. Она считала, что ее жизнь не удалась, и это постоянно мучило ее. Но странностью это было назвать нельзя.
Как и всякая женщина, она переживала из-за неудавшейся жизни, распавшейся любви, неудачного брака. А потом все шло только к лучшему. Она успокаивалась, постепенно приходила в себя. Уилфред ни на минуту не сомневался в успехе и прочности их брака.
— Нет, не замечал, — ответил он после некоторой паузы. — Она сломалась как-то вдруг, мгновенно. Правда, за несколько дней до этого мы с Джилли гуляли по городу. На улицах было очень сильное движение. Она все время повторяла: куда несутся эти машины?
Уилфред закрыл руками лицо. Он был в отчаяньи. Он не знал, что ему делать и как жить. В прошедшие два дня он еще не ложился спать, ни разу не ел как следует. Он чувствовал дикую усталость и шум в голове.
Доктор Каммингз сел за стол.
— Не стоит так волноваться, мистер Мейган. Сейчас мы даем вашей жене успокоительное. Это очень хорошее новое лекарство. Как только она почувствует себя лучше, мы проведем с ней откровенную беседу. Я думаю, что нам удастся найти с ней общий язык.
Уилфред рассеянно поднялся.
— Да, да, конечно.
— Мы сделаем все возможное, мистер Мейган, — доверительно сказал Каммингз. — Это не первая наша пациентка такого рода, поверьте мне. Я не хочу вас излишне обнадеживать, что-то обещать…
Тут он встал из-за стола, чтобы проводить посетителя.
— Повторяю, — снова сказал он, — все зависит от нее самой. Что касается нас, то мы имеем собственные методики лечения и будем применять их.
— Да, спасибо, доктор.
— Всего доброго, мистер Мейган.
Каммингз оказался человеком неглупым, но это отнюдь не облегчало положения. Как и полагалось врачу-психиатру, он задавал обычные вопросы, явно не придавая им никакого особенного значения. Если бы это был бронхит или воспаление легких… В таком случае Уилфред ни на минуту бы не позволил себе усомниться в успехе. Но эта специфическая болезнь…
Раньше ему приходилось читать в газете рассуждения о нервной депрессии, но он считал это больше капризом, чем болезнью. Поскольку он всегда был человеком уравновешенным, ему были чужды всякие там истерики и стрессы. Для него это было не более, чем слабостью характера, этаким слюнтяйством, свойственным некоторым слабовольным людям.
Человек всегда в состоянии и способен держать себя в руках, что бы ни происходило — всегда считал он. Ну разве мог он когда-нибудь предположить, что сам столкнется с этим слюнтяйством лицом к лицу.
Все-таки успокаивающий тон доктора Каммингза указывал лишь на его бессилие в деле исцеления пациентов. От этих мыслей Уилфред пришел в окончательно подавленное состояние.
И все же слабая надежда теплилась в его душе. А вдруг и на самом деле существует этакая маленькая беленькая таблеточка, излечивающая от отвращения к жизни, полной растерянности и апатии?
Ведь в мире случается столько неприятных вещей.
Вдруг Джилли выдумывает все насчет своей несвободы, несчастной любви, а на самом деле ее организму не хватает каких-то витаминов, химических элементов для нормальной его жизнедеятельности?
Доктор Каммингз прав — нужно себе внушить, убедить себя в этом. Если бы Джилли могла понять это…
Дело шло к осени, но все еще стояли по-летнему теплые и мягкие дни. Как обычно, в воскресенье на теннисных кортах было многолюдно и стояла привычная оживленность.
Возле парка Джейк остановил машину. Открыв дверцу, из автомобиля проворно выскочил Томми. Ему не терпелось поиграть в теннис. В прошлое воскресенье нездоровилось маме, и они никуда не пошли. А сидеть дома в такие дни было невообразимо скучно, и всю неделю он с нетерпением ждал нового воскресенья. Мама к этому времени обещала поправиться, и она сдержала слово.
Ребекка была уже на шестом месяце беременности. Она заметно покруглела, но лицо ее выглядело бледнее обычного. С помощью косметики и румян она старалась скрыть свою немного подурневшую кожу, но постоянно выступавшие пятна все равно портили ее внешность, и выдавали положение, в котором она находилась.
Ребекка легко перенесла свою первую беременность и легко рожала, но на этот раз все шло по-другому. Возможно, на это повлияли произошедшие за последнее время неприятные события, о которых она до сих пор никак не могла забыть.
После того разговора они больше ни разу не возвращались к этой теме. Джейк вел себя так, словно ничего не произошло. Он даже стал нежнее и внимательнее к ней и к мальчику. Он взял на себя почти все домашние заботы, больше времени стал уделять ребенку, накупил кучу всяких детских книжек и вечерами читал их Томми. А ночью, ложась спать, гладил ее живот и говорил о их дочери, которая должна появиться на свет примерно к Рождеству. Она должна быть необыкновенно красивой и он назовет ее Амандой.
Ребекка с улыбкой слушала его мечтательные речи, а перед ее глазами стояла эта дикая сцена: он, как разбушевавшийся зверь, бежал за Джилли, хватал ее за руки… И на душе ее вдруг становилось горько и грустно.
Она уже не могла быть той веселой и беззаботной Бекки, всегда улыбающейся и доброжелательной. Жизнь сломала ее, доказав, что в мире много фальши и лжи. Она больше не могла, как это было прежде, искренно и нежно любить Джейка. Его связь с другой женщиной убила ее лучшие чувства и заставила почерстветь.
В первые дни после той безумной выходки Джейка она не могла появляться в обществе и, на месяц взяв с собой Томми, уехала к матери в небольшой городишко в семидесяти милях от Аделаиды — Кадди-Крик. Там у ее родителей был небольшой особняк.
Правда, теперь, после недавней смерти отца, в нем осталась одна мать. Единственная сестра Ребекки — Натали — вышла замуж. Вместе с мужем они снимали меблированную квартиру неподалеку от центра, здесь же, в Кадли-Крик. У них еще не было детей и Томми был единственным внуком миссис Николс.
Она обожала его и постоянно скучала, приглашая приехать в каждом письме. Мать Ребекки была еще довольно молодой и очень подвижной, живой женщиной. Недавно ей исполнилось пятьдесят три года. К тому же, она тщательно следила за собой, соблюдала диету, регулярно посещала косметолога и массажиста. Каждую осень она проводила на курорте. Она обожала Большой Барьерный Риф. Климат Восточной Австралии особенно благоприятно влиял на ее здоровье и самочувствие.
У миссис Николс были очень теплые доверительные отношения с дочерьми, особенно со старшей, Ребеккой. С детства она была ласковой и какой-то очень покладистой девочкой.
У Ребекки никогда не было секретов от матери, которая оставалась для нее лучшим советчиком и другом. Уехав из дому, она очень скучала по матери и часто писала ей письма, которые миссис Николе бережно хранила до сих пор.
В свой последний приезд Ребекка просила мать показать ей их. Читая собственные письма, она улыбалась, удивляясь их юношеской наивности. С тех пор прошло всего лишь десять лет, а как все изменилось, как многое за все это время она увидела и поняла. Точнее было бы сказать, что она увидела и поняла многое за последние месяцы.
Она перечитывала свои письма, где она писала о Джейке Сандерсе. В ее сознании он был просто сказочный принц. Даже его недостатки и странности она боготворила. Как же она была глупа!
Она нашла то памятное письмо, в котором сообщала матери, что выходит замуж, и просила родительского благословения на брак.
Миссис Николе и не думала перечить Ребекке, а только просила дочь прежде познакомить ее с будущим зятем. В душе ее беспокоила поспешность дочери.
