— Почему вы остановились на двух с половиной тысячах, а не на другой сумме?

— Я все подсчитал!

— А почему ваша честь и мужское достоинство стоят именно две с половиной тысячи, а не, например, два с половиной миллиона? Объясните!

— И объясню!

— Слушаю вас!

— Господа, прошу вас, не нервничайте, — попыталась вмешаться Патриция Смат, но на нее никто не обратил внимания.

Блэкфорд достал тончайший большой носовой платок, вытер лоб и руки, которые, наверное, тоже вспотели и опять повернулся к Сэдверборгу.

— Один мой знакомый, попав под электрокар на железнодорожном вокзале, получил с железнодорожной компании две с половиной тысячи.

— И что?

— Меньшей суммой Стэфани от меня не отделается. Я не уступлю ни копейки!

— Подумайте, Блэкфорд!

— Я подумал!

— За что же такая сумма?

— Это было грубое, зверское, ничем не спровоцированное нападение!

— Так-таки ничем не спровоцированное?

— Безусловно!

— Вряд ли, сэр Блэкфорд, вы заставите проглотить суд такую пресную пилюлю, если дело дойдет до суда.

— Дойдет, не сомневайтесь!

Сэдверборг говорил довольно спокойно, уверенно сидя в мягком кресле, а Блэкфорд нервничал, мял в руках носовой платок и поправлял на голове плотную повязку.

— Я бы вам не советовал подавать в суд, уважаемый.

— Я это уже слышал!

— Но ваши аргументы не обоснованы.

— Я снова повторяю, что это было зверское, ничем не обоснованное нападение, ничем не спровоцированное. Правда, в результате полученного мною сотрясения мозга, я начисто забыл все обстоятельства, непосредственно предшествующие нападению.

— И что же у вас сохранилось в памяти?

— Последнее, что сохранилось у меня в памяти, был совершенно безобидный разговор.

— О чем же?

— Кажется, о деньгах ее отца.

Сэдверборг, как истинный юрист, ухватился за мысль о частичной потере памяти.

— Это плохо, что у вас потеря памяти.

— Но я же не совсем ее потерял?

— Разумеется.

— Что разумеется? — насторожился Блэкфорд.

— Она может вас обвинить в чем угодно.

— В чем же это?

— Трудно предсказать, но обвинения у такой женщины могут быть очень даже непредсказуемы.

— Какими же они могут быть? — насторожился Блэкфорд, но агрессия его не уменьшалась.

— У нас в суде присяжных возмещения убытков добивается только тот… — Сэдверборг замолчал, видимо, обдумывая, как сказать Блэкфорду свою мысль, чтобы его не очень обидеть.

— Кто же?

— …кого суд считает высоконравственным человеком во всех отношениях.

Фархшем и Патриция незаметно переглянулись, и легкая улыбка скользнула по губам женщины. Она опять усиленно завертела спицами, а Фархшем ниже наклонился над журналом.

— Что вы имеете в виду, сэр? — требовательно спросил Блэкфорд и даже потянулся к своей трости.

— Только то, что сказал, сэр! — Сэдверборг на всякий случай отодвинулся дальше от Блэкфорда.

— Вы хотите сказать, что я безнравственный человек?! Я правильно вас понял, сэр?

Сэдверборг, видимо, решил взять другую тактику. Он посмотрел на стену, где висела картина, которая его заинтересовала, потом на Блэкфорда и тоном примирения сказал:

— Я — нет.

— А кто же скажет, я хочу знать? Кого вы имеете в виду, уважаемый?

— Тот, кто будет ее адвокатом в суде, если вы, конечно, подадите в суд — сделаете такую глупость.

— Даже глупость! Я сделаю глупость! Меня изувечили, и я не смею жаловаться! — Блэкфорд постучал своей тростью по ковру, потом тихонько поставил ее рядом с собой.

— Успокойтесь, сэр! Мне очень жаль, что вы так волнуетесь. Пожалейте себя, — Патриция Смат, не отрываясь от вязания, попыталась успокоить Блэкфорда.

— Благодарю за сочувствие, сударыня! Но я все равно подам в суд на эту гиену!

— Вы будете выглядеть не очень хорошо, смею вас уверить, уважаемый Эндрюс, — оторвался от журнала и решил поддержать Сэдверборга Фархшем.

— Глупости!

— Не думаю.

— Неужели на основании моей вывихнутой ступни, переломанного ребра, сломанного колена и дырки в черепе, по величине равной гусиному яйцу, присяжные поверят в то, что мы со Стэфани Фархшем были любовниками?

— А вы не были? — быстренько спросила Патриция Смат и сверкнула хитрым взглядом в сторону Блэкфорда.

— Вы, однако, любопытны, сударыня, — огрызнулся в сторону Патриции Блэкфорд.

— Не надо, Полли, — решился возразить Патриции Джон Фархшем.

— Ваши увечья — лучшие свидетельства против вас, Блэкфорд, и не возражайте, — не сходил со своей линии поведения Джулиус Сэдверборг.

— Почему же?

— Такие бурные сцены бывают только у любовников.

— Разве это любовная сцена — это же полнейший зверский разбой, вы не находите?

— А допустите, что она заявит, будто защищалась от преступного посягательства! Такое тоже возможно — мы с вами знаем эту женщину.

— Это не женщина — цунами! — Фархшем не переставал придумывать прозвища для своей жены.

— Она не посмеет так нагло лгать под присягой, — уже довольно вяло защищался Блэкфорд.

— Уважаемый Эндрюс, вот вы хотите, чтобы я был вашим поверенным, и я должен проработать все версии, чтобы мы с вами потом не выглядели плохо.

— А почему мы должны плохо выглядеть?

— Видите ли, откуда вы знаете, что вы не нападали на Стэфани Фархшем, если у вас было сотрясение мозга и вы многое не помните, что было в тот день.

— Я не помню, что было после нападения.

— Верно, но вы не помните, что произошло до него! Откуда вы знаете, что вы делали в эти минуты?

— В какие минуты?

— В минуты нападения, и кто первый на кого напал?

Блэкфорд страшно занервничал, опять ухватился за трость и стал вертеть ее в руках. Сэдверборг полез в карман, но потом передумал и достал пустую руку из кармана. Патриция покрутила головой, но вступать в спор больше не решалась.

— Послушайте, Сэдверборг, я хочу знать, вы чей поверенный — мой или ее? — заорал Блэкфорд и пристукнул тростью по ковру — трость согнулась, но не сломалась.

— Я должен честно сказать вам, Блэкфорд, по-видимому, судьбе было угодно сделать меня поверенным всех, кто связан с этой женщиной.

— И что же вы?

— Если мне придется выбирать между нею и вами… — Сэдверборг поджал губы, как будто он действительно выбирал.

— И вы?..

— Я вынужден буду отказаться от вас.

— Он меня?!

— Да, от вас.

— Почему?

— Не могу же я потерять клиентку с такими доходами и с таким характером, как миссис Фархшем!

— Но почему, почему?

— А очень просто. Ее вспышки — верные две-три тысячи в год для любого поверенного.

— Да-а.

— Что поделаешь, Эндрюс.

— Хорошо, хорошо!

— Не могу сказать, хорошо это для вас или плохо, но так оно есть, и я честно об этом вам сказал. — Сэдверборг, упиваясь своей честностью, встал и, разминая ноги, которые, видимо, затекли от долгого напряженного сидения, пошел по мягкому ковру к окну.

— Прекрасно, Сэдверборг, прекрасно, — в спину ему ворчливо сказал Блэкфорд, — я вам этого не забуду.

— Не надо меня страшить, Блэкфорд, — круто повернулся к нему адвокат. — Я вам сказал все как есть, а вы на меня сердитесь.

— Но вы же отлично понимаете ситуацию, как никто другой, вы знаете эту женщину, знаете, что право и справедливость на моей стороне.

— Право, справедливость — это все слова, Блэкфорд, — Сэдверборг остановился на расстоянии недосягаемости трости и сверху вниз смотрел на Эндрюса Блэкфорда.

— А что же главное, если вы не можете понять меня, мою правоту, вы, адвокат?

— Адвокату тоже необходим заработок…

В это время с озабоченным видом вошел управляющий. Он посмотрел на всех по очереди, увидел, что здесь происходит очень напряженная беседа. Остановился, и было видно, что его самое большое желание — развернуться и уйти.

Все посмотрели на управляющего, разом умолкнув и переключив все внимание на вошедшего.