— Боже, — прошептала Патриция, — у них уже есть даже какие-то клятвы!

— Она без этого не может, — тоже тихонько прошептал ей Джон Фархшем.

— Клятва — это дело серьезное, — резюмировал невозмутимый Сэдверборг.

Стэфани не обращала никакого внимания на эти перешептывания и замечания — это был для нее пройденный этап.

— Вы разве не знаете?

— Чего?

— Что я с блеском выдержала испытания, назначенные вашей матерью.

Но доктор не обрадовался, медленно обошел столик и присел с другой стороны, молитвенно сложил руки, и лицо его отвердело от только ему известных мыслей — на лице его ничего прочесть было нельзя.

— Но…

— Какие еще могут быть «но?»

— Я должен сказать, что…

— Вы сомневаетесь, мой милый доктор?

— В некоторых ваших действиях.

— В каких это?

— В финансовых.

Стэфани уже эти разборки не очень волновали: главное для нее была горячая и трепетная рука, которая держала ее за пульс, но надо было выяснить все до конца.

— Вы получите бухгалтерское подтверждение. Я предоставлю вам все бухгалтерские книги по мастерских и по ресторану. Вы во всем разберетесь, и вам помогут мои финансисты.

— Вы мне об этом уже немного говорили, но есть еще один аспект, который меня волнует.

— Никаких волнений — все законно. За первые же полчаса поисков работы, я выяснила, какой минимум необходим женщине, чтобы прожить один день.

— Но это только минимум.

— Таково было условие нашего с вами договора и требование вашей матушки: чтобы женщина прожила такое-то время самостоятельно. Да?

— Да.

— Так это вас волнует?

— Это уже мое мнение.

— Ваше мнение — это прекрасно, но мы говорим об условиях вашей матушки. Так вот, еще до конца первой недели, я заработала достаточно, чтобы просуществовать сто лет.

— Ого! — проснулся Блэкфорд и ясными не сонными глазами заинтересованно стал рассматривать доктора: ему было удивительно, что этот чужестранец мог выдвинуть условия такой женщине, и она ринулась их выполнять.

Фархшем только теперь понял, почему последние несколько месяцев ему была предоставлена полная свобода, а она куда-то исчезала на целый день, и они не встречались неделями, а может быть и реже.

— Так вот ты где пропадала! — прошептал довольно громко Джон.

— А ты думал, где?

— Я просто не думал.

— Это на тебя похоже.

— Не задирайся, Стэфани!

— Ну что, Джонни? Ты для меня уже не существуешь! — она, как от назойливого насекомого, отмахнулась от Фархшема и опять посмотрела на доктора.

Джон Фархшем покраснел, но это даже не то слово, он стал багровым, приподнимаясь с кресла медленно, как в замедленной съемке.

Патриция Смат повисла у него на руке, усаживая его на место и приговаривая:

— Успокойся, дорогой, успокойся! Нас это уже не касается. Мы сами будем решать свои проблемы, она не должна тебя больше нервировать.

Фархшем медленно опустился на диван, и багровость на его лице сменилась смертельной бледностью. Патриция продолжала крепко держать его, прижимая к себе его локоть.

— Спасибо тебе, Полли.

— Ничего милый, ничего.

Но Стэфани на эту сцену не обратила ни малейшего внимания. Перед ней сидел доктор, и это было самое важное, а она умела отличить важное от менее важного и быстро отбросить совсем ненужное.

— И заработала эти деньги честным путем. Я уже объясняла вам, каким, — мягко, но очень убедительно объясняла она доктору, который как бы воспарил в другие миры.

Доктор, возвращаясь на грешную землю, с грустью посмотрел на Стэфани и отрицательно покачал головой, как бы не соглашаясь со своими мыслями.

— Это не путь Аллаха, — тихо проговорил он, комментируя свое грустное выражение лица.

— А что же надо вашему Аллаху? — вдруг спросил Блэкфорд, опять загораясь злобой.

— Аллах не мой, а для всего человечества, уважаемый, — обратился к нему доктор.

— Я христианин, и мне плевать на вашего Аллаха.

— Прости его, Аллах, — молитвенно сложил руки доктор и поднял вверх глаза. — Не наказывай его больше, он сам себя накажет и еще не один раз.

— Что он бормочет? — Эндрюс Блэкфорд обратился уже к Сэдверборгу.

Сэдверборг нетерпеливо повернулся к Блэкфорду, и ему изменило его терпение и дипломатия.

— Помолчите, сэр! — резко сказал он.

— Это еще почему?

— Надо любить свою веру, — уже спокойнее сказал он, — но и уважительно относиться к чужой.

— Не понимаю?

— К сожалению, вы много не понимаете в этой жизни, — тихо сказал Сэдверборг и опять обратил свое внимание на доктора и Стэфани.

— Аллах милосердный и сострадательный, и мы должны на земле стараться быть похожими на него и выполнять его заповеди, — спокойно, только одной Стэфани говорил доктор.

Все смотрели на доктора внимательно, как на новое явление, вдруг неожиданно появившееся неизвестно откуда, и хотели понять, найти каждый свою выгоду в этом явлении.

Стэфани с удивительным вниманием слушала доктора — все удивлялись ее спокойствию, терпению и сдержанности.

— Что я не так сделала, выполняя ваши условия, или, вернее, условия вашей матушки? — спросила она.

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

— Подумайте!

— Я только этим и занимаюсь в данную минуту, дорогой доктор.

— Мне очень жаль.

— Чего же?

— Хорошо. Я сейчас все объясню вам.

— Слушаю вас очень внимательно, — Стэфани даже подалась вперед, в сторону доктора, дабы не упустить ни одного слова.

Доктор внимательно посмотрел на нее и сделал движение взять ее за руку, но потом передумал и положил руки себе на колени.

— Я не экономист, но постараюсь объяснить вам, как я понял ваше предприятие, о котором вы мне рассказывали. Если бы вы сделали хоть малейшую прибавку своим работницам, из которых выжимают все соки, все это грязное предприятие пошло бы прахом.

— Но я улучшила им условия труда.

— Это мизер.

— Я купила новые машины!

— Чтобы повысить производительность труда?

— Разумеется.

— А что работницам?

— Это немало.

— Вы просто продали это предприятие из одних рук в другие, повысив заработок одного владельца, разорив другого.

— Выживает тот, кто умнее и сильнее — это закон не только экономики, а и…

— Не надо, уважаемая, мы уже говорим о другом, о чисто человеческом милосердии и…

— Вы не понимаете, дорогой доктор, что такое мир бизнеса. Рыночную цену рабочей силы изменить невозможно — это не удастся даже вашему Аллаху.

— Аллах всемогущ…

— Это хорошо, если он хорошо к вам относится. Но я должна сказать, а вы должны понять, что я пришла в здешнюю гостиницу посудомойкой — самой неумелой из всех посудомоек, когда-нибудь бивших обеденные сервизы. Сейчас я владелица этого отеля, который воспрял из пепла, и плачу я своим сотрудникам отнюдь не гроши.

Доктор согласно кивал головою, пока Стэфани произносила эту убедительную речь, но было видно, что у него есть возражения даже на эту совершенно ясную картину.

Все общество, которое как завороженное наблюдало и слушало единоборство этих двоих, тихо и с замиранием сердца ожидало конца спора. О, это было прекрасное и экзотическое зрелище: вальяжная, роскошно одетая, сверкая бриллиантами в ушах и на шее, которые носило уже не одно поколение женщин ее рода, и с которыми, казалось, она родилась. А под стать бриллиантам удивительно и непредсказуемо сверкали ее глаза, ухоженные руки вертели нечто необыкновенное, что называлось женской сумочкой. А ее статную фигуру облегало и клубилось вокруг нечто, что состояло из нескольких цветов и было просто облаком, но такого прекрасного облака не было даже на небесах. Надо было обладать немалым мужеством, чтобы спокойно приблизиться к этому и увидеть настоящую, живую женщину из плоти и крови. Не многие мужчины имели это мужество.

Вот и доктор, который по пульсу определил живую, трепетную и темпераментную женщину, пока сопротивлялся своему желанию приблизиться к ней.